Неточные совпадения
Главные качества Степана Аркадьича, заслужившие ему это общее уважение по службе, состояли, во-первых, в чрезвычайной снисходительности
к людям, основанной в нем на сознании своих недостатков; во-вторых, в совершенной либеральности, не той, про которую он вычитал в газетах, но той,
что у него была в крови и с которою он совершенно равно и одинаково относился ко всем людям, какого бы состояния и звания они
ни были, и в-третьих — главное — в совершенном равнодушии
к тому делу, которым он занимался, вследствие
чего он никогда не увлекался и не делал ошибок.
И она стала говорить с Кити. Как
ни неловко было Левину уйти теперь, ему всё-таки легче было сделать эту неловкость,
чем остаться весь вечер и видеть Кити, которая изредка взглядывала на него и избегала его взгляда. Он хотел встать, но княгиня, заметив,
что он молчит, обратилась
к нему.
«То и прелестно, — думал он, возвращаясь от Щербацких и вынося от них, как и всегда, приятное чувство чистоты и свежести, происходившее отчасти и оттого,
что он не курил целый вечер, и вместе новое чувство умиления пред ее
к себе любовью, — то и прелестно,
что ничего не сказано
ни мной,
ни ею, но мы так понимали друг друга в этом невидимом разговоре взглядов и интонаций,
что нынче яснее,
чем когда-нибудь, она сказала мне,
что любит.
К десяти часам, когда она обыкновенно прощалась с сыном и часто сама, пред тем как ехать на бал, укладывала его, ей стало грустно,
что она так далеко от него; и о
чем бы
ни говорили, она нет-нет и возвращалась мыслью
к своему кудрявому Сереже. Ей захотелось посмотреть на его карточку и поговорить о нем. Воспользовавшись первым предлогом, она встала и своею легкою, решительною походкой пошла за альбомом. Лестница наверх в ее комнату выходила на площадку большой входной теплой лестницы.
Ничего не было
ни необыкновенного,
ни странного в том,
что человек заехал
к приятелю в половине десятого узнать подробности затеваемого обеда и не вошел; но всем это показалось странно. Более всех странно и нехорошо это показалось Анне.
Несмотря на то,
что туалет, прическа и все приготовления
к балу стоили Кити больших трудов и соображений, она теперь, в своем сложном тюлевом платье на розовом чехле, вступала на бал так свободно и просто, как будто все эти розетки, кружева, все подробности туалета не стоили ей и ее домашним
ни минуты внимания, как будто она родилась в этом тюле, кружевах, с этою высокою прической, с розой и двумя листками наверху ее.
Он знал очень хорошо,
что в глазах этих лиц роль несчастного любовника девушки и вообще свободной женщины может быть смешна; но роль человека, приставшего
к замужней женщине и во
что бы то
ни стало положившего свою жизнь на то, чтобы вовлечь ее в прелюбодеянье,
что роль эта имеет что-то красивое, величественное и никогда не может быть смешна, и поэтому он с гордою и веселою, игравшею под его усами улыбкой, опустил бинокль и посмотрел на кузину.
— О, да! — сказала Анна, сияя улыбкой счастья и не понимая
ни одного слова из того,
что говорила ей Бетси. Она перешла
к большому столу и приняла участие в общем разговоре.
Как
ни старался Левин преодолеть себя, он был мрачен и молчалив. Ему нужно было сделать один вопрос Степану Аркадьичу, но он не мог решиться и не находил
ни формы,
ни времени, как и когда его сделать. Степан Аркадьич уже сошел
к себе вниз, разделся, опять умылся, облекся в гофрированную ночную рубашку и лег, а Левин все медлил у него в комнате, говоря о разных пустяках и не будучи в силах спросить,
что хотел.
Народ, доктор и фельдшер, офицеры его полка, бежали
к нему.
К своему несчастию, он чувствовал,
что был цел и невредим. Лошадь сломала себе спину, и решено было ее пристрелить. Вронский не мог отвечать на вопросы, не мог говорить
ни с кем. Он повернулся и, не подняв соскочившей с головы фуражки, пошел прочь от гипподрома, сам не зная куда. Он чувствовал себя несчастным. В первый раз в жизни он испытал самое тяжелое несчастие, несчастие неисправимое и такое, в котором виною сам.
Алексей Александрович думал и говорил,
что ни в какой год у него не было столько служебного дела, как в нынешний; но он не сознавал того,
что он сам выдумывал себе в нынешнем году дела,
что это было одно из средств не открывать того ящика, где лежали чувства
к жене и семье и мысли о них и которые делались тем страшнее,
чем дольше они там лежали.
«Для Бетси еще рано», подумала она и, взглянув в окно, увидела карету и высовывающуюся из нее черную шляпу и столь знакомые ей уши Алексея Александровича. «Вот некстати; неужели ночевать?» подумала она, и ей так показалось ужасно и страшно всё,
что могло от этого выйти,
что она,
ни минуты не задумываясь, с веселым и сияющим лицом вышла
к ним навстречу и, чувствуя в себе присутствие уже знакомого ей духа лжи и обмана, тотчас же отдалась этому духу и начала говорить, сама не зная,
что скажет.
С следующего дня, наблюдая неизвестного своего друга, Кити заметила,
что М-llе Варенька и с Левиным и его женщиной находится уже в тех отношениях, как и с другими своими protégés. Она подходила
к ним, разговаривала, служила переводчицей для женщины, не умевшей говорить
ни на одном иностранном языке.
Кити еще более стала умолять мать позволить ей познакомиться с Варенькой. И, как
ни неприятно было княгине как будто делать первый шаг в желании познакомиться с г-жею Шталь, позволявшею себе чем-то гордиться, она навела справки о Вареньке и, узнав о ней подробности, дававшие заключить,
что не было ничего худого, хотя и хорошего мало, в этом знакомстве, сама первая подошла
к Вареньке и познакомилась с нею.
— Нет, разорву, разорву! — вскрикнула она, вскакивая и удерживая слезы. И она подошла
к письменному столу, чтобы написать ему другое письмо. Но она в глубине души своей уже чувствовала,
что она не в силах будет ничего разорвать, не в силах будет выйти из этого прежнего положения, как оно
ни ложно и
ни бесчестно.
Раз решив сам с собою,
что он счастлив своею любовью, пожертвовал ей своим честолюбием, взяв, по крайней мере, на себя эту роль, — Вронский уже не мог чувствовать
ни зависти
к Серпуховскому,
ни досады на него за то,
что он, приехав в полк, пришел не
к нему первому. Серпуховской был добрый приятель, и он был рад ему.
— Не думаю, опять улыбаясь, сказал Серпуховской. — Не скажу, чтобы не стоило жить без этого, но было бы скучно. Разумеется, я, может быть, ошибаюсь, но мне кажется,
что я имею некоторые способности
к той сфере деятельности, которую я избрал, и
что в моих руках власть, какая бы она
ни была, если будет, то будет лучше,
чем в руках многих мне известных, — с сияющим сознанием успеха сказал Серпуховской. — И потому,
чем ближе
к этому, тем я больше доволен.
Когда она увидала опять эти спокойные жесты, услыхала этот пронзительный, детский и насмешливый голос, отвращение
к нему уничтожило в ней прежнюю жалость, и она только боялась, но во
что бы то
ни стало хотела уяснить свое положение.
Получив письмо Свияжского с приглашением на охоту, Левин тотчас же подумал об этом, но, несмотря на это, решил,
что такие виды на него Свияжского есть только его
ни на
чем не основанное предположение, и потому он всё-таки поедет. Кроме того, в глубине души ему хотелось испытать себя, примериться опять
к этой девушке. Домашняя же жизнь Свияжских была в высшей степени приятна, и сам Свияжский, самый лучший тип земского деятеля, какой только знал Левин, был для Левина всегда чрезвычайно интересен.
И на охоте, в то время когда он, казалось,
ни о
чем не думал, нет-нет, и опять ему вспоминался старик со своею семьей, и впечатление это как будто требовало
к себе не только внимания, но и разрешения чего-то с ним связанного.
— Расчет один,
что дома живу, не покупное, не нанятое. Да еще всё надеешься,
что образумится народ. А то, верите ли, — это пьянство, распутство! Все переделились,
ни лошаденки,
ни коровенки. С голоду дохнет, а возьмите его в работники наймите, — он вам норовит напортить, да еще
к мировому судье.
Кроме того (Левин чувствовал,
что желчный помещик был прав), крестьяне первым и неизменным условием какого бы то
ни было соглашения ставили то, чтобы они не были принуждаемы
к каким бы то
ни было новым приемам хозяйства и
к употреблению новых орудий.
Эти припадки ревности, в последнее время всё чаще и чаще находившие на нее, ужасали его и, как он
ни старался скрывать это, охлаждали его
к ней, несмотря на то,
что он знал,
что причина ревности была любовь
к нему.
Алексей Александрович сел, чувствуя,
что слова его не имели того действия, которое он ожидал, и
что ему необходимо нужно будет объясняться и
что, какие бы
ни были его объяснения, отношения его
к шурину останутся те же.
Он был, более
чем прежде, любовно-почтителен
к ней, и мысль о том, чтоб она никогда не почувствовала неловкости своего положения,
ни на минуту не покидала его.
И Левину смутно приходило в голову,
что не то
что она сама виновата (виноватою она
ни в
чем не могла быть), но виновато ее воспитание, слишком поверхностное и фривольное («этот дурак Чарский: она, я знаю, хотела, но не умела остановить его»), «Да, кроме интереса
к дому (это было у нее), кроме своего туалета и кроме broderie anglaise, у нее нет серьезных интересов.
Он начал говорить, желал найти те слова, которые могли бы не то
что разубедить, но только успокоить ее. Но она не слушала его и
ни с
чем не соглашалась. Он нагнулся
к ней и взял ее сопротивляющуюся руку. Он поцеловал ее руку, поцеловал волосы, опять поцеловал руку, — она всё молчала. Но когда он взял ее обеими руками за лицо и сказал: «Кити!» — вдруг она опомнилась, поплакала и примирилась.
— Ну, так я тебе скажу: то,
что ты получаешь за свой труд в хозяйстве лишних, положим, пять тысяч, а наш хозяин мужик, как бы он
ни трудился, не получит больше пятидесяти рублей, точно так же бесчестно, как то,
что я получаю больше столоначальника и
что Мальтус получает больше дорожного мастера. Напротив, я вижу какое-то враждебное,
ни на
чем не основанное отношение общества
к этим людям, и мне кажется,
что тут зависть…
И хотя она убедилась,
что начинается охлаждение, ей всё-таки нечего было делать, нельзя было
ни в
чем изменить своих отношений
к нему.
Только
что она сказала это, она поняла,
что, как
ни любовно он был теперь расположен
к ней, он этого не простил ей.
Она сказала с ним несколько слов, даже спокойно улыбнулась на его шутку о выборах, которые он назвал «наш парламент». (Надо было улыбнуться, чтобы показать,
что она поняла шутку.) Но тотчас же она отвернулась
к княгине Марье Борисовне и
ни разу не взглянула на него, пока он не встал прощаясь; тут она посмотрела на него, но, очевидно, только потому,
что неучтиво не смотреть на человека, когда он кланяется.
Лошадь не была еще готова, но, чувствуя в себе особенное напряжение физических сил и внимания
к тому,
что предстояло делать, чтобы не потерять
ни одной минуты, он, не дожидаясь лошади, вышел пешком и приказал Кузьме догонять себя.
Узнав,
что доктор еще не вставал, Левин из разных планов, представлявшихся ему, остановился на следующем: Кузьме ехать с запиской
к другому доктору, а самому ехать в аптеку за опиумом, а если, когда он вернется, доктор еще не встанет, то, подкупив лакея или насильно, если тот не согласится, будить доктора во
что бы то
ни стало.
Но,
что б они
ни говорили, он знал,
что теперь всё погибло. Прислонившись головой
к притолоке, он стоял в соседней комнате и слышал чей-то никогда неслыханный им визг, рев, и он знал,
что это кричало то,
что было прежде Кити. Уже ребенка он давно не желал. Он теперь ненавидел этого ребенка. Он даже не желал теперь ее жизни, он желал только прекращения этих ужасных страданий.
«Я
ни в
чем не виноват пред нею, — думал он. Если она хочет себя наказывать, tant pis pour elle». [тем хуже для нее».] Но, выходя, ему показалось,
что она сказала что-то, и сердце его вдруг дрогнуло от состраданья
к ней.
В среде людей,
к которым принадлежал Сергей Иванович, в это время
ни о
чем другом не говорили и не писали, как о Славянском вопросе и Сербской войне. Всё то,
что делает обыкновенно праздная толпа, убивая время, делалось теперь в пользу Славян. Балы, концерты, обеды, спичи, дамские наряды, пиво, трактиры — всё свидетельствовало о сочувствии
к Славянам.
«Не для нужд своих жить, а для Бога. Для какого Бога? И
что можно сказать бессмысленнее того,
что он сказал? Он сказал,
что не надо жить для своих нужд, то есть
что не надо жить для того,
что мы понимаем,
к чему нас влечет,
чего нам хочется, а надо жить для чего-то непонятного, для Бога, которого никто
ни понять,
ни определить не может. И
что же? Я не понял этих бессмысленных слов Федора? А поняв, усумнился в их справедливости? нашел их глупыми, неясными, неточными?».
— Да моя теория та: война, с одной стороны, есть такое животное, жестокое и ужасное дело,
что ни один человек, не говорю уже христианин, не может лично взять на свою ответственность начало войны, а может только правительство, которое призвано
к этому и приводится
к войне неизбежно. С другой стороны, и по науке и по здравому смыслу, в государственных делах, в особенности в деле воины, граждане отрекаются от своей личной воли.