Неточные совпадения
«Да! она
не простит и
не может простить. И всего ужаснее то, что виной всему я, — виной я, а
не виноват. В этом-то вся драма, — думал он. —
Ах,
ах,
ах!» приговаривал он с отчаянием, вспоминая самые тяжелые для себя впечатления из этой ссоры.
«
Ах, ужасно! ай, ай, ай! ужасно! — твердил себе Степан Аркадьич и ничего
не мог придумать.
«
Ах да!» Он опустил голову, и красивое лицо его приняло тоскливое выражение. «Пойти или
не пойти?» говорил он себе. И внутренний голос говорил ему, что ходить
не надобно, что кроме фальши тут ничего быть
не может, что поправить, починить их отношения невозможно, потому что невозможно сделать ее опять привлекательною и возбуждающею любовь или его сделать стариком, неспособным любить. Кроме фальши и лжи, ничего
не могло выйти теперь; а фальшь и ложь были противны его натуре.
Степан Аркадьич вздохнул, отер лицо и тихими шагами пошел из комнаты. «Матвей говорит: образуется; но как? Я
не вижу даже возможности.
Ах,
ах, какой ужас! И как тривиально она кричала, — говорил он сам себе, вспоминая ее крик и слова: подлец и любовница. — И, может быть, девушки слышали! Ужасно тривиально, ужасно». Степан Аркадьич постоял несколько секунд один, отер глаза, вздохнул и, выпрямив грудь, вышел из комнаты.
—
Ах перестань! Христос никогда бы
не сказал этих слов, если бы знал, как будут злоупотреблять ими. Изо всего Евангелия только и помнят эти слова. Впрочем, я говорю
не то, что думаю, а то, что чувствую. Я имею отвращение к падшим женщинам. Ты пауков боишься, а я этих гадин. Ты ведь, наверно,
не изучал пауков и
не знаешь их нравов: так и я.
—
Ах, графиня, непременно свезите, ради Бога, свезите меня к ним! Я никогда ничего
не видал необыкновенного, хотя везде отыскиваю, — улыбаясь сказал Вронский.
— Да, вот вам кажется! А как она в самом деле влюбится, а он столько же думает жениться, как я?… Ох!
не смотрели бы мои глаза!.. «
Ах, спиритизм,
ах, Ницца,
ах, на бале»… — И князь, воображая, что он представляет жену, приседал на каждом слове. — А вот, как сделаем несчастье Катеньки, как она в самом деле заберет в голову…
—
Ах, уж, пожалуйста, обо мне
не заботьтесь, — отвечала Анна, вглядываясь в лицо Долли и стараясь понять, было или
не было примирения.
—
Ах, с Бузулуковым была история — прелесть! — закричал Петрицкий. — Ведь его страсть — балы, и он ни одного придворного бала
не пропускает. Отправился он на большой бал в новой каске. Ты видел новые каски? Очень хороши, легче. Только стоит он… Нет, ты слушай.
— Она так жалка, бедняжка, так жалка, а ты
не чувствуешь, что ей больно от всякого намека на то, что причиной.
Ах! так ошибаться в людях! — сказала княгиня, и по перемене ее тона Долли и князь поняли, что она говорила о Вронском. — Я
не понимаю, как нет законов против таких гадких, неблагородных людей.
—
Ах,
не слушал бы! — мрачно проговорил князь, вставая с кресла и как бы желая уйти, но останавливаясь в дверях. — Законы есть, матушка, и если ты уж вызвала меня на это, то я тебе скажу, кто виноват во всем: ты и ты, одна ты. Законы против таких молодчиков всегда были и есть! Да-с, если бы
не было того, чего
не должно было быть, я — старик, но я бы поставил его на барьер, этого франта. Да, а теперь и лечите, возите к себе этих шарлатанов.
—
Ах, я уж ничего
не понимаю! Нынче всё хотят своим умом жить, матери ничего
не говорят, а потом вот и…
—
Ах, пожалуйста,
не будем говорить про Нильсон!
—
Ах, можно ли так подкрадываться? Как вы меня испугали, — отвечала она. —
Не говорите, пожалуйста, со мной про оперу, вы ничего
не понимаете в музыке. Лучше я спущусь до вас и буду говорить с вами про ваши майолики и гравюры. Ну, какое там сокровище купили вы недавно на толкучке?
—
Ах, пожалуйста,
не трещи, я так
не люблю, — сказала она.
— Ничего
не понимаю.
Ах, Боже мой, и как мне на беду спать хочется! — сказала она, быстро перебирая рукой волосы и отыскивая оставшиеся шпильки.
—
Ах, эти мне сельские хозяева! — шутливо сказал Степан Аркадьич. — Этот ваш тон презрения к нашему брату городским!… А как дело сделать, так мы лучше всегда сделаем. Поверь, что я всё расчел, — сказал он, — и лес очень выгодно продан, так что я боюсь, как бы тот
не отказался даже. Ведь это
не обидной лес, — сказал Степан Аркадьич, желая словом обидной совсем убедить Левина в несправедливости его сомнений, — а дровяной больше. И станет
не больше тридцати сажен на десятину, а он дал мне по двести рублей.
—
Ах, только
не мужем, с простою усмешкой сказала она. — Я
не знаю, я
не думаю о нем. Его нет.
—
Ах, мне всё равно, — как будто сказала она ему и уже более ни разу
не взглядывала на него.
—
Ах, напротив, я ничем
не занята, — отвечала Варенька, но в ту же минуту должна была оставить своих новых знакомых, потому что две маленькие русские девочки, дочери больного, бежали к ней.
—
Ах! если бы все так были, как вы, чувствительны, — сказала Варенька. — Нет девушки, которая бы
не испытала этого. И всё это так неважно.
—
Ах, многое важнее, — отвечала Варенька,
не зная, что сказать. Но в это время из окна послышался голос княгини...
—
Ах, Боже мой. Я думала, что мы
не поедем, — с досадою отвечала жена.
—
Ах, я давно так
не смеялась! — сказала Варенька, собирая зонтик и мешочек. — Какой он милый, ваш папа!
—
Ах, как глупо, гадко!
Не было мне никакой нужды… Всё притворство! — говорила она, открывая и закрывая зонтик
— Можете себе представить, мы чуть было
не раздавили двух солдат, — тотчас же начала она рассказывать, подмигивая, улыбаясь и назад отдергивая свой хвост, который она сразу слишком перекинула в одну сторону. — Я ехала с Васькой…
Ах, да, вы
не знакомы. — И она, назвав его фамилию, представила молодого человека и, покраснев, звучно засмеялась своей ошибке, то есть тому, что она незнакомой назвала его Васькой.
—
Ах, как я рада вас видеть! — сказала она, подходя к ней. — Я вчера на скачках только что хотела дойти до вас, а вы уехали. Мне так хотелось видеть вас именно вчера.
Не правда ли, это было ужасно? — сказала она, глядя на Анну своим взглядом, открывавшим, казалось, всю душу.
—
Ах, такая тоска была! — сказала Лиза Меркалова. — Мы поехали все ко мне после скачек. И всё те же, и всё те же! Всё одно и то же. Весь вечер провалялись по диванам. Что же тут веселого? Нет, как вы делаете, чтобы вам
не было скучно? — опять обратилась она к Анне. — Стоит взглянуть на вас, и видишь, — вот женщина, которая может быть счастлива, несчастна, но
не скучает. Научите, как вы это делаете?
—
Ах, мне всё равно! — сказала она. Губы ее задрожали. И ему показалось, что глаза ее со странною злобой смотрели на него из-под вуаля. — Так я говорю, что
не в этом дело, я
не могу сомневаться в этом; но вот что он пишет мне. Прочти. — Она опять остановилась.
— Вы говорите, — продолжала хозяйка начатый разговор, — что мужа
не может интересовать всё русское. Напротив, он весел бывает за границей, но никогда так, как здесь. Здесь он чувствует себя в своей сфере. Ему столько дела, и он имеет дар всем интересоваться.
Ах, вы
не были в нашей школе?
—
Ах да, тут очень интересная статья, — сказал Свияжский про журнал, который Левин держал в руках. — Оказывается, — прибавил он с веселым оживлением, — что главным виновником раздела Польши был совсем
не Фридрих. Оказывается…
—
Ах, она гадкая женщина! Кучу неприятностей мне сделала. — Но он
не рассказал, какие были эти неприятности. Он
не мог сказать, что он прогнал Марью Николаевну за то, что чай был слаб, главное же, за то, что она ухаживала за ним, как за больным. ― Потом вообще теперь я хочу совсем переменить жизнь. Я, разумеется, как и все, делал глупости, но состояние ― последнее дело, я его
не жалею. Было бы здоровье, а здоровье, слава Богу, поправилось.
Брат лег и ― спал или
не спал ― но, как больной, ворочался, кашлял и, когда
не мог откашляться, что-то ворчал. Иногда, когда он тяжело вздыхал, он говорил: «
Ах, Боже мой» Иногда, когда мокрота душила его, он с досадой выговаривал: «А! чорт!» Левин долго
не спал, слушая его. Мысли Левина были самые разнообразные, но конец всех мыслей был один: смерть.
―
Ах, невыносимо! ― сказал он, стараясь уловить нить потерянной мысли. ― Он
не выигрывает от близкого знакомства. Если определить его, то это прекрасно выкормленное животное, какие на выставках получают первые медали, и больше ничего, ― говорил он с досадой, заинтересовавшею ее.
—
Ах, батюшки, уж пятый, а мне еще к Долговушину! Так, пожалуйста, приезжай обедать. Ты
не можешь себе представить, как ты меня огорчишь и жену.
— Ну,
не буду! — сказал он. — Я очень, очень… ра…
Ах! как я глуп…
— Потому что Алексей, я говорю про Алексея Александровича (какая странная, ужасная судьба, что оба Алексеи,
не правда ли?), Алексей
не отказал бы мне. Я бы забыла, он бы простил… Да что ж он
не едет? Он добр, он сам
не знает, как он добр.
Ах! Боже мой, какая тоска! Дайте мне поскорей воды!
Ах, это ей, девочке моей, будет вредно! Ну, хорошо, ну дайте ей кормилицу. Ну, я согласна, это даже лучше. Он приедет, ему больно будет видеть ее. Отдайте ее.
—
Ах, какой вздор! — продолжала Анна,
не видя мужа. — Да дайте мне ее, девочку, дайте! Он еще
не приехал. Вы оттого говорите, что
не простит, что вы
не знаете его. Никто
не знал. Одна я, и то мне тяжело стало. Его глаза, надо знать, у Сережи точно такие же, и я их видеть
не могу от этого. Дали ли Сереже обедать? Ведь я знаю, все забудут. Он бы
не забыл. Надо Сережу перевести в угольную и Mariette попросить с ним лечь.
—
Ах, зачем я
не умерла, лучше бы было! — сказала она, и без рыданий слезы потекли по обеим щекам; но она старалась улыбаться, чтобы
не огорчить его.
—
Ах! — вскрикнула она, увидав его и вся просияв от радости. — Как ты, как же вы (до этого последнего дня она говорила ему то «ты», то «вы»)? Вот
не ждала! А я разбираю мои девичьи платья, кому какое…
—
Ах, няня, милая, я
не знала, что вы в доме, — на минуту очнувшись, сказала Анна.
—
Ах, как он мил,
не пугайте его! — неожиданно сказала Кити, глядя на воробья, который сел на перила и, перевернув стерженек малины, стал клевать его.
— Но
не так, как с Николенькой покойным… вы полюбили друг друга, — докончил Левин. — Отчего
не говорить? — прибавил он. — Я иногда упрекаю себя: кончится тем, что забудешь.
Ах, какой был ужасный и прелестный человек… Да, так о чем же мы говорили? — помолчав, сказал Левин.
— То есть как тебе сказать?… Я по душе ничего
не желаю, кроме того, чтобы вот ты
не споткнулась.
Ах, да ведь нельзя же так прыгать! — прервал он свой разговор упреком за то, что она сделала слишком быстрое движение, переступая через лежавший на тропинке сук. — Но когда я рассуждаю о себе и сравниваю себя с другими, особенно с братом, я чувствую, что я плох.
—
Ах! — вскрикнул он, хватаясь за голову. — Ты бы
не говорила!… Значит, если бы ты была привлекательна…
—
Ах, нисколько! Это щекотит Алексея и больше ничего; но он мальчик и весь у меня в руках; ты понимаешь, я им управляю как хочу. Он всё равно, что твой Гриша… Долли! — вдруг переменила она речь — ты говоришь, что я мрачно смотрю. Ты
не можешь понимать. Это слишком ужасно. Я стараюсь вовсе
не смотреть.
—
Ах, я ничего
не понимаю! И всё это пустяки, — мрачно отвечал Левин.
— Я только хочу сказать, что могут встретиться дела необходимые. Вот теперь мне надо будет ехать в Москву, по делу дома…
Ах, Анна, почему ты так раздражительна? Разве ты
не знаешь, что я
не могу без тебя жить?
— Нет, ничего
не будет, и
не думай. Я поеду с папа гулять на бульвар. Мы заедем к Долли. Пред обедом тебя жду.
Ах, да! Ты знаешь, что положение Долли становится решительно невозможным? Она кругом должна, денег у нее нет. Мы вчера говорили с мама и с Арсением (так она звала мужа сестры Львовой) и решили тебя с ним напустить на Стиву. Это решительно невозможно. С папа нельзя говорить об этом… Но если бы ты и он…
― Это в том же роде, как: «я этого-то и терпеть
не могу!» Ты знаешь? ― спросил Степан Аркадьич. —
Ах, это прелесть! Подай еще бутылку, ― сказал он лакею и начал рассказывать.