Неточные совпадения
— Ну
что, Матреша? — спросил Степан Аркадьич, выходя
к ней в дверь.
Если и была причина, почему он предпочитал либеральное направление консервативному, какого держались тоже многие из его круга, то это произошло не оттого, чтоб он находил либеральное направление более разумным, но потому,
что оно подходило ближе
к его образу жизни.
Она только
что пыталась сделать то,
что пыталась сделать уже десятый раз в эти три дня: отобрать детские и свои вещи, которые она увезет
к матери, — и опять не могла на это решиться; но и теперь, как в прежние раза, она говорила себе,
что это не может так остаться,
что она должна предпринять что-нибудь, наказать, осрамить его, отомстить ему хоть малою частью той боли, которую он ей сделал.
Степан Аркадьич мог быть спокоен, когда он думал о жене, мог надеяться,
что всё образуется, по выражению Матвея, и мог спокойно читать газету и пить кофе; но когда он увидал ее измученное, страдальческое лицо, услыхал этот звук голоса, покорный судьбе и отчаянный, ему захватило дыхание, что-то подступило
к горлу, и глаза его заблестели слезами.
Он поглядел на нее, и злоба, выразившаяся на ее лице, испугала и удивила его. Он не понимал того,
что его жалость
к ней раздражала ее. Она видела в нем
к себе сожаленье, но не любовь. «Нет, она ненавидит меня. Она не простит», подумал он.
Она, видимо, опоминалась несколько секунд, как бы не зная, где она и
что ей делать, и, быстро вставши, тронулась
к двери.
Главные качества Степана Аркадьича, заслужившие ему это общее уважение по службе, состояли, во-первых, в чрезвычайной снисходительности
к людям, основанной в нем на сознании своих недостатков; во-вторых, в совершенной либеральности, не той, про которую он вычитал в газетах, но той,
что у него была в крови и с которою он совершенно равно и одинаково относился ко всем людям, какого бы состояния и звания они ни были, и в-третьих — главное — в совершенном равнодушии
к тому делу, которым он занимался, вследствие
чего он никогда не увлекался и не делал ошибок.
— Вот
что: поедем
к Гурину завтракать и там поговорим. До трех я свободен.
— Ну, хорошо, хорошо. Погоди еще, и ты придешь
к этому. Хорошо, как у тебя три тысячи десятин в Каразинском уезде, да такие мускулы, да свежесть, как у двенадцатилетней девочки, — а придешь и ты
к нам. Да, так о том,
что ты спрашивал: перемены нет, но жаль,
что ты так давно не был.
— Ну, хорошо. Понято, — сказал Степан Аркадьич. — Так видишь ли: я бы позвал тебя
к себе, но жена не совсем здорова. А вот
что: если ты хочешь их видеть, они, наверное, нынче в Зоологическом Саду от четырех до пяти. Кити на коньках катается. Ты поезжай туда, а я заеду, и вместе куда-нибудь обедать.
Для
чего этим трем барышням нужно было говорить через день по-французски и по-английски; для
чего они в известные часы играли попеременкам на фортепиано, звуки которого слышались у брата наверху, где занимались студенты; для
чего ездили эти учителя французской литературы, музыки, рисованья, танцев; для
чего в известные часы все три барышни с М-llе Linon подъезжали в коляске
к Тверскому бульвару в своих атласных шубках — Долли в длинной, Натали в полудлинной, а Кити в совершенно короткой, так
что статные ножки ее в туго-натянутых красных чулках были на всем виду; для
чего им, в сопровождении лакея с золотою кокардой на шляпе, нужно было ходить по Тверскому бульвару, — всего этого и многого другого,
что делалось в их таинственном мире, он не понимал, но знал,
что всё,
что там делалось, было прекрасно, и был влюблен именно в эту таинственность совершавшегося.
Приехав с утренним поездом в Москву, Левин остановился у своего старшего брата по матери Кознышева и, переодевшись, вошел
к нему в кабинет, намереваясь тотчас же рассказать ему, для
чего он приехал, и просить его совета; но брат был не один.
Слушая разговор брата с профессором, он замечал,
что они связывали научные вопросы с задушевными, несколько раз почти подходили
к этим вопросам, но каждый раз, как только они подходили близко
к самому главному, как ему казалось, они тотчас же поспешно отдалялись и опять углублялись в область тонких подразделений, оговорок, цитат, намеков, ссылок на авторитеты, и он с трудом понимал, о
чем речь.
Но тут Левину опять показалось,
что они, подойдя
к самому главному, опять отходят, и он решился предложить профессору вопрос.
Получив от лакея Сергея Ивановича адрес брата, Левин тотчас же собрался ехать
к нему, но, обдумав, решил отложить свою поездку до вечера. Прежде всего, для того чтобы иметь душевное спокойствие, надо было решить то дело, для которого он приехал в Москву. От брата Левин поехал в присутствие Облонского и, узнав о Щербацких, поехал туда, где ему сказали,
что он может застать Кити.
В 4 часа, чувствуя свое бьющееся сердце, Левин слез с извозчика у Зоологического Сада и пошел дорожкой
к горам и катку, наверное зная,
что найдет ее там, потому
что видел карету Щербацких у подъезда.
Он чувствовал,
что солнце приближалось
к нему.
— Я? я недавно, я вчера… нынче то есть… приехал, — отвечал Левин, не вдруг от волнения поняв ее вопрос. — Я хотел
к вам ехать, — сказал он и тотчас же, вспомнив, с каким намерением он искал ее, смутился и покраснел. — Я не знал,
что вы катаетесь на коньках, и прекрасно катаетесь.
«
Что это? Я огорчил ее. Господи, помоги мне!» подумал Левин и побежал
к старой Француженке с седыми букольками, сидевшей на скамейке. Улыбаясь и выставляя свои фальшивые зубы, она встретила его, как старого друга.
Когда Левин опять подбежал
к Кити, лицо ее уже было не строго, глаза смотрели так же правдиво и ласково, но Левину показалось,
что в ласковости ее был особенный, умышленно-спокойный тон. И ему стало грустно. Поговорив о своей старой гувернантке, о ее странностях, она спросила его о его жизни.
Кланяясь направо и налево нашедшимся и тут, как везде, радостно встречавшим его знакомым, он подошел
к буфету, закусил водку рыбкой, и что-то такое сказал раскрашенной, в ленточках, кружевах и завитушках Француженке, сидевшей за конторкой,
что даже эта Француженка искренно засмеялась.
— Ну
что ж, поедешь нынче вечером
к нашим,
к Щербацким то есть? — сказал он, отодвигая пустые шершавые раковины, придвигая сыр и значительно блестя глазами.
—
Что ты! Вздор какой! Это ее манера…. Ну давай же, братец, суп!… Это ее манера, grande dame, [важной дамы,] — сказал Степан Аркадьич. — Я тоже приеду, но мне на спевку
к графине Бониной надо. Ну как же ты не дик?
Чем же объяснить то,
что ты вдруг исчез из Москвы? Щербацкие меня спрашивали о тебе беспрестанно, как будто я должен знать. А я знаю только одно: ты делаешь всегда то,
что никто не делает.
— Ах перестань! Христос никогда бы не сказал этих слов, если бы знал, как будут злоупотреблять ими. Изо всего Евангелия только и помнят эти слова. Впрочем, я говорю не то,
что думаю, а то,
что чувствую. Я имею отвращение
к падшим женщинам. Ты пауков боишься, а я этих гадин. Ты ведь, наверно, не изучал пауков и не знаешь их нравов: так и я.
Княгиня же, со свойственною женщинам привычкой обходить вопрос, говорила,
что Кити слишком молода,
что Левин ничем не показывает,
что имеет серьезные намерения,
что Кити не имеет
к нему привязанности, и другие доводы; но не говорила главного, того,
что она ждет лучшей партии для дочери, и
что Левин несимпатичен ей, и
что она не понимает его.
Старый князь, как и все отцы, был особенно щепетилен насчет чести и чистоты своих дочерей; он был неблагоразумно ревнив
к дочерям, и особенно
к Кити, которая была его любимица, и на каждом шагу делал сцены княгине зa то,
что она компрометирует дочь.
Княгиня привыкла
к этому еще с первыми дочерьми, но теперь она чувствовала,
что щепетильность князя имеет больше оснований.
В половине восьмого, только
что она сошла в гостиную, лакей доложил: «Константин Дмитрич Левин». Княгиня была еще в своей комнате, и князь не выходил. «Так и есть», подумала Кити, и вся кровь прилила ей
к сердцу. Она ужаснулась своей бледности, взглянув в зеркало.
Она уже подходила
к дверям, когда услыхала его шаги. «Нет! нечестно.
Чего мне бояться? Я ничего дурного не сделала.
Что будет, то будет! Скажу правду. Да с ним не может быть неловко. Вот он, сказала она себе, увидав всю его сильную и робкую фигуру с блестящими, устремленными на себя глазами. Она прямо взглянула ему в лицо, как бы умоляя его о пощаде, и подала руку.
— Мне очень лестно, графиня,
что вы так помните мои слова, — отвечал Левин, успевший оправиться и сейчас же по привычке входя в свое шуточно-враждебное отношение
к графине Нордстон. — Верно, они на вас очень сильно действуют.
И она стала говорить с Кити. Как ни неловко было Левину уйти теперь, ему всё-таки легче было сделать эту неловкость,
чем остаться весь вечер и видеть Кити, которая изредка взглядывала на него и избегала его взгляда. Он хотел встать, но княгиня, заметив,
что он молчит, обратилась
к нему.
Он говорил, обращаясь и
к Кити и
к Левину и переводя с одного на другого свой спокойный и дружелюбный взгляд, — говорил, очевидно,
что̀ приходило в голову.
— Когда найдено было электричество, — быстро перебил Левин, — то было только открыто явление, и неизвестно было, откуда оно происходит и
что оно производит, и века прошли прежде,
чем подумали о приложении его. Спириты же, напротив, начали с того,
что столики им пишут и духи
к ним приходят, а потом уже стали говорить,
что это есть сила неизвестная.
Вероятно, чувствуя,
что разговор принимает слишком серьезный для гостиной характер, Вронский не возражал, а, стараясь переменить предмет разговора, весело улыбнулся и повернулся
к дамам.
«Всех ненавижу, и вас, и себя», отвечал его взгляд, и он взялся за шляпу. Но ему не судьба была уйти. Только
что хотели устроиться около столика, а Левин уйти, как вошел старый князь и, поздоровавшись с дамами, обратился
к Левину.
Кити чувствовала, как после того,
что произошло, любезность отца была тяжела Левину. Она видела также, как холодно отец ее наконец ответил на поклон Вронского и как Вронский с дружелюбным недоумением посмотрел на ее отца, стараясь понять и не понимая, как и за
что можно было быть
к нему недружелюбно расположенным, и она покраснела.
— Я надеюсь,
что вы будете? — обратился он
к Кити.
Когда вечер кончился, Кити рассказала матери о разговоре ее с Левиным, и, несмотря на всю жалость, которую она испытала
к Левину, ее радовала мысль,
что ей было сделано предложение.
Она, счастливая, довольная после разговора с дочерью, пришла
к князю проститься по обыкновению, и хотя она не намерена была говорить ему о предложении Левина и отказе Кити, но намекнула мужу на то,
что ей кажется дело с Вронским совсем конченным,
что оно решится, как только приедет его мать. И тут-то, на эти слова, князь вдруг вспылил и начал выкрикивать неприличные слова.
Княгиня была сперва твердо уверена,
что нынешний вечер решил судьбу Кити и
что не может быть сомнения в намерениях Вронского; но слова мужа смутили ее. И, вернувшись
к себе, она, точно так же как и Кити, с ужасом пред неизвестностью будущего, несколько раз повторила в душе: «Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй!»
Несмотря на то,
что он ничего не сказал ей такого,
чего не мог бы сказать при всех, он чувствовал,
что она всё более и более становилась в зависимость от него, и
чем больше он это чувствовал, тем ему было приятнее, и его чувство
к ней становилось нежнее.
«То и прелестно, — думал он, возвращаясь от Щербацких и вынося от них, как и всегда, приятное чувство чистоты и свежести, происходившее отчасти и оттого,
что он не курил целый вечер, и вместе новое чувство умиления пред ее
к себе любовью, — то и прелестно,
что ничего не сказано ни мной, ни ею, но мы так понимали друг друга в этом невидимом разговоре взглядов и интонаций,
что нынче яснее,
чем когда-нибудь, она сказала мне,
что любит.
Вронский в это последнее время, кроме общей для всех приятности Степана Аркадьича, чувствовал себя привязанным
к нему еще тем,
что он в его воображении соединялся с Кити.
—
Что, скоро ли? — обратился Вронский
к служащему.
Слова кондуктора разбудили его и заставили вспомнить о матери и предстоящем свидании с ней. Он в душе своей не уважал матери и, не отдавая себе в том отчета, не любил ее, хотя по понятиям того круга, в котором жил, по воспитанию своему, не мог себе представить других
к матери отношений, как в высшей степени покорных и почтительных, и тем более внешне покорных и почтительных,
чем менее в душе он уважал и любил ее.
— Хорошо доехали? — сказал сын, садясь подле нее и невольно прислушиваясь
к женскому голосу из-за двери. Он знал,
что это был голос той дамы, которая встретилась ему при входе.
—
Что ж, нашли брата? — сказала Вронская, обращаясь
к даме.
Но Каренина не дождалась брата, а, увидав его, решительным легким шагом вышла из вагона. И, как только брат подошел
к ней, она движением, поразившим Вронского своею решительностью и грацией, обхватила брата левою рукой за шею, быстро притянула
к себе и крепко поцеловала. Вронский, не спуская глаз, смотрел на нее и, сам не зная
чему, улыбался. Но вспомнив,
что мать ждала его, он опять вошел в вагон.
— Ну,
что, maman, вы совершенно здоровы? — повторил он, обращаясь
к матери.
И опять начала рассказывать о том,
что более всего интересовало ее, о крестинах внука, для которых она ездила в Петербург, и про особенную милость Государя
к старшему сыну.