Неточные совпадения
На третий день после ссоры князь Степан Аркадьич Облонский — Стива, как его звали в свете, — в обычайный час, то есть в 8 часов утра, проснулся не в спальне жены, а в своем кабинете, на сафьянном диване. Он повернул свое полное, выхоленное тело на пружинах дивана, как бы желая опять заснуть надолго, с
другой стороны крепко обнял подушку и прижался к ней щекой; но вдруг вскочил, сел на диван и открыл
глаза.
— Может быть, и да, — сказал Левин. — Но всё-таки я любуюсь на твое величие и горжусь, что у меня
друг такой великий человек. Однако ты мне не ответил на мой вопрос, — прибавил он, с отчаянным усилием прямо глядя в
глаза Облонскому.
В
глазах родных он не имел никакой привычной, определенной деятельности и положения в свете, тогда как его товарищи теперь, когда ему было тридцать два года, были уже — который полковник и флигель-адъютант, который профессор, который директор банка и железных дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он знал очень хорошо, каким он должен был казаться для
других) был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то есть бездарный малый, из которого ничего не вышло, и делающий, по понятиям общества, то самое, что делают никуда негодившиеся люди.
— А недурны, — говорил он, сдирая серебряною вилочкой с перламутровой раковины шлюпающих устриц и проглатывая их одну за
другой. — Недурны, — повторял он, вскидывая влажные и блестящие
глаза то на Левина, то на Татарина.
— А, Костя! — вдруг проговорил он, узнав брата, и
глаза его засветились радостью. Но в ту же секунду он оглянулся на молодого человека и сделал столь знакомое Константину судорожное движение головой и шеей, как будто галстук жал его; и совсем
другое, дикое, страдальческое и жестокое выражение остановилось на его исхудалом лице.
— О чем вы говорили? — сказал он, хмурясь и переводя испуганные
глаза с одного на
другого. — О чем?
— Какую ж вы можете иметь надежду? — сказала Бетси, оскорбившись за своего
друга — entendons nous… [поймем
друг друга…]—Но в
глазах ее бегали огоньки, говорившие, что она очень хорошо, и точно так же как и он, понимает, какую он мог иметь, надежду.
В соседней бильярдной слышались удары шаров, говор и смех. Из входной двери появились два офицера: один молоденький, с слабым, тонким лицом, недавно поступивший из Пажеского корпуса в их полк;
другой пухлый, старый офицер с браслетом на руке и заплывшими маленькими
глазами.
Он чувствовал всю мучительность своего и её положения, всю трудность при той выставленности для
глаз всего света, в которой они находились, скрывать свою любовь, лгать и обманывать; и лгать, обманывать, хитрить и постоянно думать о
других тогда, когда страсть, связывавшая их, была так сильна, что они оба забывали оба всем
другом, кроме своей любви.
Чувствуя, что он вместе с
другими скачущими составляет центр, на который устремлены все
глаза, Вронский в напряженном состоянии, в котором он обыкновенно делался медлителен и спокоен в движениях, подошел к своей лошади.
— Здесь столько блеска, что
глаза разбежались, — сказал он и пошел в беседку. Он улыбнулся жене, как должен улыбнуться муж, встречая жену, с которою он только что виделся, и поздоровался с княгиней и
другими знакомыми, воздав каждому должное, то есть пошутив с дамами и перекинувшись приветствиями с мужчинами. Внизу подле беседки стоял уважаемый Алексей Александровичем, известный своим умом и образованием генерал-адъютант. Алексей Александрович зaговорил с ним.
— И по делом мне, и по делом мне! — быстро заговорила Кити, схватывая зонтик из рук Вареньки и глядя мимо
глаз своего
друга.
Правда, что тон ее был такой же, как и тон Сафо; так же, как и за Сафо, за ней ходили, как пришитые, и пожирали ее
глазами два поклонника, один молодой,
другой старик; но в ней было что-то такое, что было выше того, что ее окружало, — в ней был блеск настоящей воды бриллианта среди стекол.
Насмешливый блеск потух в ее
глазах, но
другая улыбка ― знания чего-то неизвестного ему и тихой грусти ― заменила ее прежнее выражение.
«Никакой надобности, — подумала она, — приезжать человеку проститься с тою женщиной, которую он любит, для которой хотел погибнуть и погубить себя и которая не может жить без него. Нет никакой надобности!» Она сжала губы и опустила блестящие
глаза на его руки с напухшими жилами, которые медленно потирали одна
другую.
Два мальчика в тени ракиты ловили удочками рыбу. Один, старший, только что закинул удочку и старательно выводил поплавок из-за куста, весь поглощенный этим делом;
другой, помоложе, лежал на траве, облокотив спутанную белокурую голову на руки, и смотрел задумчивыми голубыми
глазами на воду. О чем он думал?
Не успела на его
глазах совершиться одна тайна смерти, оставшаяся неразгаданной, как возникла
другая, столь же неразгаданная, вызывавшая к любви и жизни.
— J’ai forcé la consigne, [Я нарушила запрет,] — сказала она, входя быстрыми шагами и тяжело дыша от волнения и быстрого движения. — Я всё слышала! Алексей Александрович!
Друг мой! — продолжала она, крепко обеими руками пожимая его руку и глядя ему в
глаза своими прекрасными задумчивыми
глазами.
—
Друг мой! — повторила графиня Лидия Ивановна, не спуская с него
глаз, и вдруг брови ее поднялись внутренними сторонами, образуя треугольник на лбу; некрасивое желтое лицо ее стало еще некрасивее; но Алексей Александрович почувствовал, что она жалеет его и готова плакать. И на него нашло умиление: он схватил ее пухлую руку и стал целовать ее.
— Но,
друг мой, не отдавайтесь этому чувству, о котором вы говорили — стыдиться того, что есть высшая высота христианина: кто унижает себя, тот возвысится. И благодарить меня вы не можете. Надо благодарить Его и просить Его о помощи. В Нем одном мы найдем спокойствие, утешение, спасение и любовь, — сказала она и, подняв
глаза к небу, начала молиться, как понял Алексей Александрович по ее молчанию.
Ему было девять лет, он был ребенок; но душу свою он знал, она была дорога ему, он берег ее, как веко бережет
глаз, и без ключа любви никого не пускал в свою душу. Воспитатели его жаловались, что он не хотел учиться, а душа его была переполнена жаждой познания. И он учился у Капитоныча, у няни, у Наденьки, у Василия Лукича, а не у учителей. Та вода, которую отец и педагог ждали на свои колеса, давно уже просочилась и работала в
другом месте.
Сережа, сияя
глазами и улыбкой и держась одною рукой за мать,
другою за няню, топотал по ковру жирными голыми ножками. Нежность любимой няни к матери приводила его в восхищенье.
— Да я не хочу знать! — почти вскрикнула она. — Не хочу. Раскаиваюсь я в том, что сделала? Нет, нет и нет. И если б опять то же, сначала, то было бы то же. Для нас, для меня и для вас, важно только одно: любим ли мы
друг друга. А
других нет соображений. Для чего мы живем здесь врозь и не видимся? Почему я не могу ехать? Я тебя люблю, и мне всё равно, — сказала она по-русски, с особенным, непонятным ему блеском
глаз взглянув на него, — если ты не изменился. Отчего ты не смотришь на меня?
Это важно», говорил себе Сергей Иванович, чувствуя вместе с тем, что это соображение для него лично не могло иметь никакой важности, а разве только портило в
глазах других людей его поэтическую роль.
Левин остался на
другом конце стола и, не переставая разговаривать с княгиней и Варенькой, видел, что между Степаном Аркадьичем, Долли, Кити и Весловским шел оживленный и таинственный разговор. Мало того, что шел таинственный разговор, он видел в лице своей жены выражение серьезного чувства, когда она, не спуская
глаз, смотрела в красивое лицо Васеньки, что-то оживленно рассказывавшего.
Покуда заряжали ружья, поднялся еще бекас, и Весловский, успевший зарядить
другой раз, пустил по воде еще два заряда мелкой дроби. Степан Аркадьич подобрал своих бекасов и блестящими
глазами взглянул на Левина.
Анна, отведя
глаза от лица
друга и сощурившись (это была новая привычка, которой не знала за ней Долли), задумалась, желая вполне понять значение этих слов. И, очевидно, поняв их так, как хотела, она взглянула на Долли.
— Вы угадали, что мне хотелось поговорить с вами? — сказал он, смеющимися
глазами глядя на нее. — Я не ошибаюсь, что вы
друг Анны. — Он снял шляпу и, достав платок, отер им свою плешивевшую голову.
― Левин! ― сказал Степан Аркадьич, и Левин заметил, что у него на
глазах были не слезы, а влажность, как это всегда бывало у него, или когда он выпил, или когда он расчувствовался. Нынче было то и
другое. ― Левин, не уходи, ― сказал он и крепко сжал его руку за локоть, очевидно ни за что не желая выпустить его.
И Лизавета Петровна подняла к Левину на одной руке (
другая только пальцами подпирала качающийся затылок) это странное, качающееся и прячущее свою голову за края пеленки красное существо. Но были тоже нос, косившие
глаза и чмокающие губы.
У круглого стола под лампой сидели графиня и Алексей Александрович, о чем-то тихо разговаривая. Невысокий, худощавый человек с женским тазом, с вогнутыми в коленках ногами, очень бледный, красивый, с блестящими, прекрасными
глазами и длинными волосами, лежавшими на воротнике его сюртука, стоял на
другом конце, оглядывая стену с портретами. Поздоровавшись с хозяйкой и с Алексеем Александровичем, Степан Аркадьич невольно взглянул еще раз на незнакомого человека.
— Я вас давно знаю и очень рада узнать вас ближе. Les amis de nos amis sont nos amis. [
Друзья наших
друзей — наши
друзья.] Но для того чтобы быть
другом, надо вдумываться в состояние души
друга, а я боюсь, что вы этого не делаете в отношении к Алексею Александровичу. Вы понимаете, о чем я говорю, — сказала она, поднимая свои прекрасные задумчивые
глаза.
— Что ж, там нужны люди, — сказал он, смеясь
глазами. И они заговорили о последней военной новости, и оба
друг перед
другом скрыли свое недоумение о том, с кем назавтра ожидается сражение, когда Турки, по последнему известию, разбиты на всех пунктах. И так, оба не высказав своего мнения, они разошлись.