Неточные совпадения
С радостью выехал
Серебряный из Вильно, сменил бархатную одежду на блестящие бахтерцы и давай бить литовцев, где только бог
посылал.
Серебряный видел с своего места, как Вяземский изменился в лице и как дикая радость мелькнула на чертах его, но не слыхал он, о чем
шла речь между князем и Иваном Васильевичем.
Как услышал князя
Серебряного, как узнал, что он твой объезд за душегубство разбил и не заперся перед царем в своем правом деле, но как мученик
пошел за него на смерть, — тогда забилось к нему сердце мое, как ни к кому еще не бивалось, и вышло из мысли моей колебание, и стало мне ясно как день, что не на вашей стороне правда!
Волосы
Серебряного стали дыбом. Когда в первый раз Иоанн осудил его на смерть, он твердо
шел на плаху; но здесь, в темнице, скованный цепями, изнуренный голодом, он не в силах был вынести этого голоса и взгляда.
«Аще, — подумал он, — целому стаду, идущу одесную, единая овца
идет ошую, пастырь ту овцу изъемлет из стада и закланию предает!» Так подумал Иоанн и решил в сердце своем участь
Серебряного. Казнь ему была назначена на следующий день; но он велел снять с него цепи и
послал ему вина и пищи от своего стола. Между тем, чтобы разогнать впечатления, возбужденные в нем внутреннею борьбою, впечатления непривычные, от которых ему было неловко, он вздумал проехаться в чистом поле и приказал большую птичью охоту.
— Максим Григорьич! — отвечал весело сокольник, — доброго здоровья! Как твоя милость здравствует? Так вот где ты, Максим Григорьич! А мы в Слободе думали, что ты и невесть куда пропал! Ну ж как батюшка-то твой осерчал! Упаси господи! Смотреть было страшно! Да еще многое рассказывают про твоего батюшку, про царевича да про князя
Серебряного. Не знаешь, чему и верить. Ну,
слава богу, добро, что ты сыскался, Максим Григорьич! Обрадуется же твоя матушка!
— Говорят про вас, — продолжал
Серебряный, — что вы бога забыли, что не осталось в вас ни души, ни совести. Так покажите ж теперь, что врут люди, что есть у вас и душа и совесть. Покажите, что коли
пошло на то, чтобы стоять за Русь да за веру, так и вы постоите не хуже стрельцов, не хуже опричников!
Перстень задумался.
Серебряный ехал осторожно, вглядываясь в темную даль; Максим молчал. Глухо раздавались по дороге шаги разбойников; звездная ночь безмолвно раскинулась над спящею землей. Долго
шла толпа по направлению, указанному татарином, которого вели под саблей Хлопко и Поддубный.
— Скорей
пошел бы на плаху! — сказал
Серебряный.
— Ребятушки! — сказал он разбойникам, когда они собрались вокруг него и
Серебряного. — Настал мне час расстаться с вами. Простите, ребятушки!
Иду опять на Волгу. Не поминайте меня лихом, коли я в чем согрубил перед вами.
— Добрые молодцы, — сказал
Серебряный, — я дал царю слово, что не буду уходить от суда его. Вы знаете, что я из тюрьмы не по своей воле ушел. Теперь должен я сдержать мое слово, понести царю мою голову. Хотите ль
идти со мною?
— А ты, — сказал
Серебряный, — ни за что не
пойдешь со мной?
Больший
шел за
Серебряным вдоль речки по зеленому лугу, еще покрытому следами вчерашней битвы, и за ним, повеся голову и хвост, тащился Буян. Он часто подбегал к
Серебряному, жалобно повизгивал и потом оборачивался на свежий могильный холм, пока наконец не скрыли его из виду высокие камыши.
Мерно
шел конь, подымая косматые ноги в
серебряных наколенниках, согнувши толстую шею, и когда Дружина Андреевич остановил его саженях в пяти от своего противника, он стал трясти густою волнистою гривой, достававшею до самой земли, грызть удила и нетерпеливо рыть песок сильным копытом, выказывая при каждом ударе блестящие шипы широкой подковы. Казалось, тяжелый конь был подобран под стать дородного всадника, и даже белый цвет его гривы согласовался с седою бородой боярина.
— Ведомо, — отвечал
Серебряный и нахмурился. — Я
шел сюда и думал, что опричнине конец, а у вас дела хуже прежнего. Да простит бог государю! А тебе грех, Борис Федорыч, что ты только молчишь да глядишь на все это!
— Кабы не был он царь, — сказал мрачно
Серебряный, — я знал бы, что мне делать; а теперь ничего в толк не возьму; на него
идти бог не велит, а с ним мыслить мне невмочь; хоть он меня на клочья разорви, с опричниной хлеба-соли не поведу!
— А до того, — ответил Годунов, не желая сразу настаивать на мысли, которую хотел заронить в
Серебряном, — до того, коли царь тебя помилует, ты можешь снова на татар
идти; за этими дело не станет!
В мыслях
Серебряного нелегко укладывалось два впечатления разом, и надежда
идти на татар вытеснила на время овладевшее им уныние.
— Да постой, не туда ты
идешь, князь, — прибавил Годунов, видя, что
Серебряный направляется к красным сеням, и, взяв его за руку, он проводил его на заднее крыльцо.
Михеич в эту же ночь отправился в монастырь, а
Серебряный, лишь только занялась заря,
пошел проститься с Годуновым.
Подвигаясь медленно вперед, чтобы дать время толпе раздвинуться,
Серебряный услышал панихидное пение и спросил, по ком
идет служба?
Утро было свежее, солнечное. Бывшие разбойники, хорошо одетые и вооруженные,
шли дружным шагом за
Серебряным и за всадниками, его сопровождавшими. Зеленый мрак охватывал их со всех сторон. Конь
Серебряного, полный нетерпеливой отваги, срывал мимоходом листья с нависших ветвей, а Буян, не оставлявший князя после смерти Максима, бежал впереди, подымал иногда, нюхая ветер, косматую морду или нагибал ее на сторону и чутко навастривал ухо, если какой-нибудь отдаленный шум раздавался в лесу.
Несколько дней
шел Серебряный с своим отрядом. На одном ночлеге, откуда был поворот к девичьему монастырю, он оставил людей своих и поехал один навстречу Михеичу, обещавшему привезти ему ответ от боярыни.
Она подняла голову, узнала игуменью и встала, чтоб
идти к ней навстречу, но, увидев внезапно
Серебряного, вскрикнула, схватилась за сердце и в изнеможении опустилась на скамью.
Ехал
Серебряный, понуря голову, и среди его мрачных дум, среди самой безнадежности светило ему, как дальняя заря, одно утешительное чувство. То было сознание, что он в жизни исполнил долг свой, насколько позволило ему умение, что он
шел прямою дорогой и ни разу не уклонился от нее умышленно. Драгоценное чувство, которое, среди скорби и бед, как неотъемлемое сокровище, живет в сердце честного человека и пред которым все блага мира, все, что составляет цель людских стремлений, — есть прах и ничто!
Неточные совпадения
Потом
посылали его в спальню к княгине принесть образ в
серебряной, золоченой ризе, и он со старою горничной княгини лазил на шкапчик доставать и разбил лампадку, и горничная княгини успокоивала его о жене и о лампадке, и он принес образ и поставил в головах Кити, старательно засунув его за подушки.
—
Пошли ко мне на дом, чтобы закладывали поскорей коляску тройкой, — сказал он слуге, подававшему ему бифстек на
серебряном горячем блюде, и, придвинув блюдо, стал есть.
Николай Петрович умолк, а Аркадий, который начал было слушать его не без некоторого изумления, но и не без сочувствия, поспешил достать из кармана
серебряную коробочку со спичками и
послал ее Базарову с Петром.
Этой части города он не знал,
шел наугад, снова повернул в какую-то улицу и наткнулся на группу рабочих, двое были удобно, головами друг к другу, положены к стене, под окна дома, лицо одного — покрыто шапкой: другой, небритый, желтоусый, застывшими глазами смотрел в сизое небо, оно крошилось снегом; на каменной ступени крыльца сидел пожилой человек в
серебряных очках, толстая женщина, стоя на коленях, перевязывала ему ногу выше ступни, ступня была в крови, точно в красном носке, человек шевелил пальцами ноги, говоря негромко, неуверенно:
Шипел паровоз, двигаясь задним ходом, сеял на путь горящие угли, звонко стучал молоток по бандажам колес, гремело железо сцеплений; Самгин, потирая бок, медленно
шел к своему вагону, вспоминая Судакова, каким видел его в Москве, на вокзале: там он стоял, прислонясь к стене, наклонив голову и считая на ладони
серебряные монеты; на нем — черное пальто, подпоясанное ремнем с медной пряжкой, под мышкой — маленький узелок, картуз на голове не мог прикрыть его волос, они торчали во все стороны и свешивались по щекам, точно стружки.