Неточные совпадения
Стал гулять по ночам,
выпивал ковши
вина крепкого, не запил тоски, не нашел себе покоя в похмелье!
Все
были пьяны; иной, лежа на голой земле, проливал на платье чарку
вина, другой силился хриплым голосом подтягивать товарищам, но издавал лишь глухие, невнятные звуки.
Тихо и плавно вошла Елена с подносом в руках. На подносе
были кубки с разными
винами. Елена низко поклонилась Серебряному, как будто в первый раз его видела! Она
была как смерть бледна.
Между тем братья
ели и
пили досыта; всякий день казался праздником: не жалели ни
вина, ни меду; остаток трапезы выносили из дворца на площадь для бедных.
— Скажи, боярин, — спросил он, — кто этот высокий кудрявый, лет тридцати, с черными глазами? Вот уж он четвертый кубок осушил, один за другим, да еще какие кубки! Здоров он
пить, нечего сказать, только
вино ему будто не на радость. Смотри, как он нахмурился, а глаза-то горят словно молонья. Да что он, с ума сошел? Смотри, как скатерть поясом порет!
Не колеблясь ни минуты, князь поклонился царю и осушил чашу до капли. Все на него смотрели с любопытством, он сам ожидал неминуемой смерти и удивился, что не чувствует действий отравы. Вместо дрожи и холода благотворная теплота пробежала по его жилам и разогнала на лице его невольную бледность. Напиток, присланный царем,
был старый и чистый бастр. Серебряному стало ясно, что царь или отпустил
вину его, или не знает еще об обиде опричнины.
Борис Федорович, казалось, не отказывался ни от лакомого блюда, ни от братины крепкого
вина; он
был весел, занимал царя и любимцев его умным разговором, но ни разу не забывался.
— Максим не
пил ни
вина, ни меду, — заметил злобно царевич. — Я все время на него смотрел, он и усов не омочил!
— Слушай! — произнес он, глядя на князя, — я помиловал тебя сегодня за твое правдивое слово и прощения моего назад не возьму. Только знай, что, если
будет на тебе какая новая
вина, я взыщу с тебя и старую. Ты же тогда, ведая за собою свою неправду, не захоти уходить в Литву или к хану, как иные чинят, а дай мне теперь же клятву, что, где бы ты ни
был, ты везде
будешь ожидать наказания, какое захочу положить на тебя.
— Государь! — сказал Серебряный, — жизнь моя в руке твоей. Хорониться от тебя не в моем обычае. Обещаю тебе, если
будет на мне какая
вина, ожидать твоего суда и от воли твоей не уходить!
— Замолчи, отец! — сказал, вставая, Максим, — не возмущай мне сердца такою речью! Кто из тех, кого погубил ты, умышлял на царя? Кто из них замутил государство? Не по
винам, а по злобе своей сечешь ты боярские головы! Кабы не ты, и царь
был бы милостивее. Но вы ищете измены, вы пытками вымучиваете изветы, вы, вы всей крови заводчики! Нет, отец, не гневи бога, не клевещи на бояр, а скажи лучше, что без разбора хочешь вконец извести боярский корень!
Уже
было поздно.
Вино горячило умы, и странные слова проскакивали иногда среди разговора опричников.
— Нет, родимые. Куда мне, убогому! Нет ни
вина, харчей, ни лошадям вашим корма. Вот на постоялом дворе, там все
есть. Там такое
вино, что хоть бы царю на стол. Тесненько вам
будет у меня, государи честные, и перекусить-то нечего; да ведь вы люди ратные, и без ужина обойдетесь! Кони ваши травку пощиплют… вот одно худо, что трава-то здесь такая… иной раз наестся конь, да так его разопрет, что твоя гора! Покачается, покачается, да и лопнет!
—
Выпей, боярыня! — сказал он, — теперь некого тебе бояться! Они ищут постоялого двора! Найдут ли, не найдут ли, а уж сюда не вернутся; не по такой дороге я их послал, хе-хе! Да что ты, боярыня, винца не отведаешь? А впрочем, и не отведывай! Это
вино дрянь! Плюнь на него; я тебе другого принесу!
«Аще, — подумал он, — целому стаду, идущу одесную, единая овца идет ошую, пастырь ту овцу изъемлет из стада и закланию предает!» Так подумал Иоанн и решил в сердце своем участь Серебряного. Казнь ему
была назначена на следующий день; но он велел снять с него цепи и послал ему
вина и пищи от своего стола. Между тем, чтобы разогнать впечатления, возбужденные в нем внутреннею борьбою, впечатления непривычные, от которых ему
было неловко, он вздумал проехаться в чистом поле и приказал большую птичью охоту.
— Вестимо, так! — подхватил Коршун, опомнясь. — Наша чара полна зелена
вина, а уж налил по край, так
пей до дна! Вот как, дядя петушиный голосок, кротовое око; пошли ходить, заберемся далёко!
— «Как во старом
было городе, — начал он, — в Новегороде, как во том ли во Новегороде, со посадской стороны, жил Акундин-молодец, а и тот ли Акундин, молодой молодец, ни пива не варил, ни
вина не курил, ни в торгу не торговал; а ходил он, Акундин, со повольницей, и гулял он, Акундин, по Волхву по реке на суденышках.
— Да это она и
есть, сокол ты наш, она-то и
есть, Рязанская-то. Мы на самом кресте живем. Вот прямо пойдет Муромская, а налево Владимирская, а сюда вправо на Рязань! Да не езди теперь, родимый ты наш, не езди теперь, не такая пора; больно стали шалить на дороге. Вот вчера целый обоз с
вином ограбили. А теперь еще, говорят, татары опять проявились. Переночуй у нас, батюшка ты наш, отец ты наш, сокол ты наш, сохрани бог, долго ль до беды!
— Ребята! — сказал князь, — а если поколотим поганых да увидит царь, что мы не хуже опричников, отпустит он нам
вины наши, скажет: не нужна мне боле опричнина;
есть у меня и без нее добрые слуги!
«Эй, Борис, ступай в застенок, боярина допрашивать!» — «Иду, государь, только как бы он не провел меня, я к этому делу не привычен, прикажи Григорию Лукьянычу со мной идти!» — «Эй, Борис, вон за тем столом земский боярин мало
пьет, поднеси ему
вина, разумеешь?» — «Разумею, государь, да только он на меня подозрение держит, ты бы лучше Федьку Басманова послал!» А Федька не отговаривается, куда пошлют, туда и идет.
Серебряный
был крепок к
вину, но после второй стопы мысли его стали путаться. Напиток ли
был хмельнее обыкновенного или подмешал туда чего-нибудь Басманов, но у князя голова заходила кругом; заходила кругом, и ничего не стало видно Никите Романовичу; слышалась только бешеная песня с присвистом и топанием да голос Басманова...
— Идите с князем, ребятушки. Вы вашим вчерашним делом заслужили
вины свои; можете опять учиниться, чем прежде
были, а князь не оставит вас!
— В Медведевке? — сказал Иоанн и усмехнулся. — Это, должно
быть, когда ты Хомяка и с объездом его шелепугами отшлепал? Я это дело помню. Я отпустил тебе эту первую
вину, а
был ты, по уговору нашему, посажен за новую
вину, когда ты вдругорядь на моих людей у Морозова напал. Что скажешь на это?
— Да полно тебе вины-то его высчитывать! — сказала она Иоанну сердито. — Вместо чтоб пожаловать его за то, что он басурманов разбил, церковь Христову отстоял, а ты только и смотришь, какую б
вину на нем найти. Мало тебе
было терзанья на Москве, волк ты этакий!