Неточные совпадения
— Что?! Как? Да ты в своем ли уме?! — почти крикнул
адмирал, отступая от Володи и взглядывая на него своими внезапно загоревшимися глазками, как на
человека, действительно лишившегося рассудка. — Тебе выпало редкое счастье поплавать смолоду в океанах, сделаться дельным и бравым офицером и повидать свет, а ты не рад… Дядя за него хлопотал, а он… Не ожидал я этого, Володя… Не ожидал… Что же ты хочешь сухопутным моряком быть, что ли?.. У маменьки под юбкой все сидеть? — презрительно кидал он.
Старика Ашанина знали в Кронштадте по его репутации лихого моряка и
адмирала, и похвала такого
человека что-нибудь да значила.
— Ну, так что же? — раздраженно отвечает дядя-адмирал. — Ну, перевернулся, положим, и по вине
людей, так разве значит, что и другие суда должны переворачиваться?.. Один
человек упал, значит, и все должны падать… Гибель «Лефорта» — почти беспримерный случай во флоте… Раз в сто лет встречается… да и то по непростительной оплошности…
— И хоть бы что, — продолжал Бастрюков, — Егорка только приходил в большую отчаянность… Наконец, братцы вы мои, видит Барабанов, что нет с Кирюшкиным никакого сладу и что допорет он его до смерти, пожалуй, еще в ответе будет, —
адмирал у нас на эскадре законный
человек был, — пошел к капитану и докладывает: «Так мол, и так. Никак не могу я этого мерзавца исправить; дозвольте, говорит, по форме арестантом сделать, потому, говорит, совсем беспардонный
человек»…
Не очень-то обрадовало моряков это известие. Стоянка в глухом Печелийском заливе, где не было даже открытых для европейцев китайских портов, куда можно было бы съехать на берег, не представляла ничего привлекательного, да и близость встречи с
адмиралом, признаться, не очень-то радовала. О нем ходили слухи, как об очень строгом, требовательном и педантичном
человеке, и притом заносчивом и надменном, держащем себя с неприступностью английского лорда.
— Ничего не выйдет, Андрей Николаич. Вы, право, мнительный
человек и напрасно только расстраиваете себя… Все будет отлично, и
адмирал останется доволен. Он хоть и заноза, как вы говорите, а умный
человек и не придирается из-за пустяков. Да и не к чему придраться… Пойдемте-ка лучше, Андрей Николаич, обедать… И то сегодня запоздали… А есть страх хочется…
Капитан принимает эти похвалы с чувством собственного достоинства, без того выражения чрезмерной радости, которая столь нравится начальникам и потому довольно обыкновенна среди подчиненных, и
адмирал, как будто удивленный этой малой отзывчивостью к его комплиментам, к тому же весьма редким и не особенно расточительным, взглядывает на капитана пристальным взглядом умных своих глаз и, словно бы угадывая в нем рыцаря долга и независимого
человека, чувствует к нему уважение.
Он был хорошо всем известен во флоте по своей репутации бешеного
человека и отчаянного «разносителя» и вместе с тем превосходного
адмирала, знающего, решительного и отважного.
В бешенстве обругавший мичмана и получивший от оскорбленного молодого
человека в ответ еще большую дерзость,
адмирал, в первую минуту готовый расстрелять дерзкого, одумавшись, не только не преследовал нарушителя дисциплины, но еще первый извинился перед ним, понимая, что нарушение дисциплины вызвано им самим.
Взбежав по трапу мимо фалрепных с живостью молодого
человека, на палубу выскочил небольшого роста, плотный, коренастый, широкоплечий
человек лет за сорок, в черном люстриновом сюртуке, с аксельбантами свитского
адмирала, с отложным неформенным воротником, открывавшим белоснежные воротнички сорочки.
И англичанка так внимательно слушала рассказы молодого
человека, полные откровенности и какой-то наивной сердечности, и так ласково улыбалась своими серыми глазами, когда Ашанин приносил ей снизу шаль или стакан лимонада со льдом, что другой ее кавалер, английский офицер, ехавший на Ванкувер, плотный рыжий господин лет за тридцать, с рачьими глазами, стал хмуриться, а наш юный моряк, напротив, был полон восторга и, признаться, начинал сожалеть, что
адмирал дал ему командировку в Сайгон, а не в Гонконг.
— Лучшего помещения вы нигде не найдете… Мы, видите ли, еще на биваках, так сказать… Ведь всего два с половиной года, как мы заняли Сайгон, и война еще не окончилась… Эти проклятые анамиты еще бунтуют… Но наш
адмирал Бонар скоро покончит с этими канальями… Скоро, будьте уверены… Через пять-шесть месяцев у нас в Сайгоне будут и хорошие гостиницы, и рестораны, и театры… все, что нужно цивилизованному
человеку, а пока у нас все временное…
Ашанин передал письмо и уселся, разглядывая губернатора-адмирала, про которого еще на пароходе слышал, как о
человеке, суровые меры которого против анамитов и жесткие репрессалии во время войны, вроде сжигания целых деревень, были одной из причин вспыхнувшего восстания.
Видимо чем-то озабоченный,
адмирал, только что говоривший о славной экспедиции, ворчливо заметил, что не все понимают трудности войны в этой стране. Здесь приходится бороться не с одними
людьми, но и с природой.
Благодаря любезному разрешению
адмирала Бонара побывать внутри страны и видеть все, что хочет, Ашанин вскоре отправился в Барию, один из больших городов Кохинхины, завоеванной французами. Почти все анамитские города и селения стоят на реках, и потому сообщение очень удобное. Ежедневно в 8 часов утра из Сайгона отправляются в разные французские посты и города, где находятся гарнизоны, военные канонерские лодки, неглубоко сидящие в воде, доставляют туда провизию, почту и перевозят
людей.
Получив подкрепления,
адмирал Бонар стал готовиться к экспедиции, цель которой был поход на Го-Конг, где были сосредоточены все силы инсургентов под начальством предводителя их Куан-Дина,
человека решительного и энергичного, умевшего управлять недисциплинированными толпами анамитов и успевшего построить в короткое время линию отличных укреплений.
— Я только что окончил вашу статью о Кохинхине, Ашанин, и прочел ее с интересом. У вас есть способность излагать свои мысли ясно, живо и местами не без огонька… Видно, что вы пробыли в Кохинхине недаром…
Адмирал угадал в вас
человека, способного наблюдать и добросовестно исполнить возложенное поручение. В последнем, впрочем, я и не сомневался! — прибавил капитан.
Ашанин был в восторге от похвалы капитана. Теперь ему было все равно, как отнесется к его работе даже сам
адмирал, — ведь Василий Федорович похвалил! А мнение такого
человека было в то время для Ашанина самым дорогим.
— Арбузов опытный капитан и, конечно, сделал все, что было возможно, для сохранения судна и
людей… Ну, и
адмирал наш сам лихой моряк и сумеет несчастье отличить от неумения или небрежности… Да и все мы, моряки, никогда не застрахованы от беды… Вот хоть бы теперь… долго ли до несчастья в этом проклятом тумане… Какой-нибудь па…
Признавая, что Корнев лихой моряк и честнейший
человек, все эти молодые
люди, которые только позже поняли значение
адмирала, как морского учителя, видели в нем только отчаянного «разносителя» и ругателя, который в минуты профессионального гнева топчет ногами фуражку, прыгает на шканцах и орет, как бесноватый, и боялись его на службе, как мыши кота.
Очень рад, что у меня на эскадре такой способный молодой
человек! — заключил
адмирал.
Ашанин благоразумно молчал, понимая, что говорить в эти минуты что-нибудь
адмиралу было бы бесполезно. И он тоскливо думал, что теперь уж все кончено: он не останется на «Коршуне» и не вернется в Россию вместе с Василием Федоровичем. Примолк и
адмирал и смотрел в упор на серьезное и печальное лицо молодого
человека. И гнев его, казалось, начинал проходить, в глазах уже не было молний.
— А я вас не благодарю за то, что вы не хотите служить при мне! — полушутя сказал
адмирал. — Не благодарю! Но вижу, что вы… славный, я вам скажу, молодой
человек… И я буду жаловаться на вас Василию Федоровичу: он лишил меня хорошего флаг-гардемарина!
После экзамена представление о производстве в мичмана гардемаринов было послано в Петербург, и
адмирал заботливо просил, чтобы о производстве было сообщено ему по телеграфу, и в то же время телеграфировал своему знакомому выслать двадцать пар мичманских эполет, чтобы поздравить ими молодых мичманов, как только будет получена телеграмма об их производстве. Об этом он, конечно, никому не сказал и заранее радовался при мысли об удовольствии, которое он доставит молодым
людям, которым так от него доставалось.