Неточные совпадения
— Ты что глаза-то вытаращил? — обращалась иногда матушка к кому-нибудь из детей, — чай, думаешь, скоро отец
с матерью умрут, так мы, дескать, живо спустим, что они хребтом, да потом, да кровью нажили! Успокойся, мерзавец! Умрем, все вам оставим, ничего в могилу
с собой не унесем!
И мы, дети, были свидетелями этих трагедий и глядели на них не только без ужаса, но совершенно равнодушными
глазами. Кажется, и мы не прочь были думать, что
с «подлянками» иначе нельзя…
Обращались
с ним нехорошо (даже в
глаза называли Ванькой).
Это — несчастная и вечно больная девушка, лет двадцати пяти, ростом аршин
с четвертью,
с кошачьими
глазами и выпятившимся клином животом. Однако ж ее заставляют работать наравне
с большими, только пяльцы устроили низенькие и дали низенькую скамеечку.
Повар стоит и смотрит барыне в
глаза. Анна Павловна
с минуту колеблется, но наконец примиряется
с совершившимся фактом.
Покуда в девичьей происходят эти сцены, Василий Порфирыч Затрапезный заперся в кабинете и возится
с просвирами. Он совершает проскомидию, как настоящий иерей: шепчет положенные молитвы, воздевает руки, кладет земные поклоны. Но это не мешает ему от времени до времени посматривать в окна, не прошел ли кто по двору и чего-нибудь не пронес ли. В особенности зорко следит его
глаз за воротами, которые ведут в плодовитый сад. Теперь время ягодное, как раз кто-нибудь проползет.
С минуту Анна Павловна стоит словно ошеломленная. Кирюшка, напротив, не только не изъявляет намерения попросить прощения, но продолжает смотреть ей прямо в
глаза.
— Хорошо, я
с тобой справлюсь! — наконец изрекает барыня. — Иди
с моих
глаз долой! А
с тобой, — обращается она к Марфе, — расправа короткая! Сейчас же сбирайся на скотную, индеек пасти! Там тебе вольготнее будет
с именинниками винцо распивать…
Она запирает дверь на ключ, присаживается к большому письменному столу и придвигает денежный ящик, который постоянно стоит на столе, против изголовья барыниной постели, так, чтоб всегда иметь его в
глазах. В денежном ящике, кроме денег, хранится и деловая корреспонденция, которая содержится Анной Павловной в большом порядке. Переписка
с каждой вотчиной завязана в особенную пачку; такие же особые пачки посвящены переписке
с судами,
с опекунским советом,
с старшими детьми и т. д.
— Ишь печальник нашелся! — продолжает поучать Анна Павловна, — уж не на все ли четыре стороны тебя отпустить? Сделай милость, воруй, голубчик, поджигай, грабь! Вот ужо в городе тебе покажут… Скажите на милость! целое утро словно в котле кипела, только что отдохнуть собралась — не тут-то было! солдата нелегкая принесла,
с ним валандаться изволь! Прочь
с моих
глаз… поганец! Уведите его да накормите, а не то еще издохнет, чего доброго! А часам к девяти приготовить подводу — и
с богом!
Наконец Васька ощипал птицу и съел. Вдали показываются девушки
с лукошками в руках. Они поют песни, а некоторые, не подозревая, что
глаз барыни уже заприметил их, черпают в лукошках и едят ягоды.
Ольга Порфирьевна уже скончалась, но ее еще не успели снять
с постели. Миниатюрная головка ее, сморщенная,
с обострившимися чертами лица,
с закрытыми
глазами, беспомощно высовывалась из-под груды всякого тряпья, наваленного ради тепла; у изголовья, на стуле, стоял непочатый стакан малинового настоя. В углу, у образов, священник, в ветхой рясе, служил панихиду.
Рассказы эти передавались без малейших прикрас и утаек, во всеуслышание, при детях, и, разумеется, сильно действовали на детское воображение. Я, например, от роду не видавши тетеньки, представлял себе ее чем-то вроде скелета (такую женщину я на картинке в книжке видел), в серо-пепельном хитоне,
с простертыми вперед руками, концы которых были вооружены острыми когтями вместо пальцев,
с зияющими впадинами вместо
глаз и
с вьющимися на голове змеями вместо волос.
Действительность, представившаяся моим
глазам, была поистине ужасна. Я
с детства привык к грубым формам помещичьего произвола, который выражался в нашем доме в форме сквернословия, пощечин, зуботычин и т. д., привык до того, что они почти не трогали меня. Но до истязания у нас не доходило. Тут же я увидал картину такого возмутительного свойства, что на минуту остановился как вкопанный, не веря
глазам своим.
Войдя в залу, мы застали там громадного роста малого, лет под тридцать, широкоплечего,
с угреватым широким лицом, маленькими, чуть-чуть видными
глазами и густою гривой волос на голове.
С тех пор в Щучьей-Заводи началась настоящая каторга. Все время дворовых, весь день,
с утра до ночи, безраздельно принадлежал барину. Даже в праздники старик находил занятия около усадьбы, но зато кормил и одевал их — как? это вопрос особый — и заставлял по воскресеньям ходить к обедне. На последнем он в особенности настаивал, желая себя выказать в
глазах начальства христианином и благопопечительным помещиком.
Она уж и не пыталась бороться
с мужем, а только старалась не попадаться ему на
глаза, всячески угождая ему при случайных встречах и почти безвыходно проводя время на кухне.
Анфиса Порфирьевна слегка оживилась. Но по мере того, как участь ее смягчалась, сердце все больше и больше разгоралось ненавистью. Сидя за обедом против мужа, она не спускала
с него
глаз и все думала и думала.
Вообще усадьба была заброшена, и все показывало, что владельцы наезжали туда лишь на короткое время. Не было ни прислуги, ни дворовых людей, ни птицы, ни скота.
С приездом матушки отворялось крыльцо, комнаты кой-как выметались; а как только она садилась в экипаж, в обратный путь, крыльцо опять на ее
глазах запиралось на ключ. Случалось даже, в особенности зимой, что матушка и совсем не заглядывала в дом, а останавливалась в конторе, так как вообще была неприхотлива.
Лицо ее, круглое, пухлое,
с щеками, покрытыми старческим румянцем, лоснилось после бани;
глаза порядочно-таки заплыли, но еще живо светились в своих щелочках; губы, сочные и розовые, улыбались, на подбородке играла ямочка, зубы были все целы.
Белое,
с чуть-чуть заметною желтизною, как у густых сливок, лицо, румянец во всю щеку, алые губы, ямочка посреди подбородка, большие черные
глаза, густая прядь черных волос на голове — все обещало, что в недалеком будущем она развернется в настоящую красавицу.
Целый день прошел в удовольствиях. Сперва чай пили, потом кофе, потом завтракали, обедали, после обеда десерт подавали, потом простоквашу
с молодою сметаной, потом опять пили чай, наконец ужинали. В особенности мне понравилась за обедом «няня», которую я два раза накладывал на тарелку. И у нас, в Малиновце, по временам готовили это кушанье, но оно было куда не так вкусно. Ели исправно, губы у всех были масленые, даже
глаза искрились. А тетушка между тем все понуждала и понуждала...
Другой пока еще либеральничает, но тоже начинает косить
глазами направо и налево, так что не мудрено, что невдолге и он начнет томиться
с приближением праздников.
— «Рост два аршина пять вершков» — кажется, так; «лицо чистое» — так; «
глаза голубые, волосы на голове белокурые, усы и бороду бреет, нос и рот обыкновенные; особая примета: на груди возле левого соска родимое пятно величиною
с гривенник»… Конька! возьми свечу! посмотри!
— Ну, ежели верно, так, значит, ты самый и есть. Однако ж этого мало; на свете белокурых да
с голубыми
глазами хоть пруд пруди. Коли ты Поликсены Порфирьевны сынок, сказывай, какова она была из себя?
— Решил! он решил!.. ах ты, распостылый! — крикнула матушка, вся дрожа от волнения, и, закусив губу, подошла близко к Федосу. — Ты спроси прежде, как дядя
с теткой решат… Он решил! Ступай
с моих
глаз долой, жди в девичьей, пока я надумаю, как
с тобой поступить!
При этом слове кот Васька мгновенно вскакивает на подоконник и ждет, пока рыбник подойдет к кирпичному тротуару и уставит лохань
с рыбой на столбике. Во время этой процедуры Васька уже успел соскочить на тротуар и умильно глядит прищуренными
глазами на рыбника.
Настасья
с сердцем берет рыбу и удаляется. Дедушка следит за нею
глазами.
Поэтому члены семьи раболепно прислуживались и смотрели ему в
глаза, стороной выпытывая, много ли у него денег, и
с нетерпением выжидая минуту, когда он наконец решится написать завещание.
Это была серьезная победа в
глазах матушки, потому что, не дальше как за год перед тем, дед совсем было склонился на сторону дяди Григория Павлыча, даже купил пополам
с ним имение под Москвой и отправился туда на лето.
Она несколько моложе матушки, но на вид старообразнее; это рыхлая, расплывшаяся женщина,
с круглым, ничего не выражающим лицом и тупо смотрящими
глазами.
Лицо его, сухое, подернутое желтизной, имеет постоянно просительное выражение;
глаза мутные, слезящиеся, волоса на главе редкие,
с прогалинами, словно источенными молью.
Рыхлая,
с старообразным лицом, лишенным живых красок,
с мягким, мясистым носом, словно смятый башмак, выступавшим вперед, и большими серыми
глазами, смотревшими неласково, она не могла производить впечатления на мужчин.
Входит тоненькая, обшарпанная старуха, рябая,
с попорченным оспою
глазом. Одета бедно: на голове повойник, на плечах старый порыжелый драдедамовый платок.
Дядя смотрит на матушку в упор таким загадочным взором, что ей кажется, что вот-вот он
с нее снимет последнюю рубашку. В уме ее мелькает предсказание отца, что Гришка не только стариков капитал слопает, но всю семью разорит. Припомнивши эту угрозу, она опускает
глаза и старается не смотреть на дядю.
Лицо у него топорное, солдатское, старого типа; на голове накладка, которую он зачесывает остатками волос сзади и
с боков; под узенькими влажными
глазами образовались мешки; сизые жилки, расползшиеся на выдавшихся скулах и на мясистом носу, свидетельствуют о старческом расширении вен; гладко выбритый подбородок украшен небольшим зобом.
— И как еще дорого! именно только это и дорого! — умиляется матушка. — Мне сын из Петербурга пишет: «Начальство меня, маменька, любит, а
с этим я могу смело смотреть будущему в
глаза!»
Матушка поднимает руку. Сестрица несколько секунд смотрит на нее вызывающими
глазами и вдруг начинает пошатываться. Сейчас
с ней сделается истерика.
Они жили за
глазами и имели начальство, преимущественно назначавшееся из среды одновотчинников, а свой брат, будь он хоть и
с норовом, все-таки знает крестьянскую нужду и снизойдет к ней.
— Вот я эту хворь из нее выбью! Ладно! подожду еще немножко, посмотрю, что от нее будет. Да и ты хорош гусь! чем бы жену уму-разуму учить, а он целуется да милуется… Пошел
с моих
глаз… тихоня!
Матушка широко раскрыла
глаза от удивления. В этом нескладном потоке шутовских слов она поняла только одно: что перед нею стоит человек, которого при первом же случае надлежит под красную шапку упечь и дальнейшие объяснения
с которым могут повлечь лишь к еще более неожиданным репримандам.
Маленькая не по росту голова, малокровное и узкое лицо, формой своей напоминавшее лезвие ножа, длинные изжелта-белые волосы, светло-голубые, без всякого блеска (словно пустые)
глаза, тонкие, едва окрашенные губы, длинные, как у орангутанга, мотающиеся руки и, наконец, колеблющаяся, неверная походка (точно он не ходил, а шлялся) — все свидетельствовало о каком-то ненормальном состоянии, которое близко граничило
с невменяемостью.
Казалось бы, недавняя встреча должна была предостеречь матушку насчет будущих стычек
с Ванькой-Каином, но постоянно удачная крепостная практика до такой степени приучила ее к беспрекословному повиновению, что она и на этот раз, словно застигнутая врасплох, стояла перед строптивым рабом
с широко раскрытыми
глазами, безмолвная и пораженная.
Конечно, постоянно иметь перед
глазами «олуха» было своего рода божеским наказанием; но так как все кругом так жили, все такими же олухами были окружены, то приходилось мириться
с этим фактом. Все одно: хоть ты ему говори, хоть нет, — ни слова, ни даже наказания, ничто не подействует, и олух, сам того не понимая, поставит-таки на своем. Хорошо, хоть вина не пьет — и за то спасибо.
На этом и кончились матримониальные поползновения Конона. Но семья наша не успела еще собраться в Москву, как в девичьей случилось происшествие, которое всех заставило смотреть на «олуха» совсем другими
глазами. Катюшка оказалась
с прибылью, и когда об этом произведено было исследование, то выяснилось, что соучастником в Катюшкином прегрешении был… Конон!
Даже черные волосы его не седели и густою прядью, словно парик, прилипли к голове,
с висками, зачесанными к углам
глаз.
— Ступай
с моих
глаз! ступай!
Матренка
с тоскою глядела на жениха, ища уловить в его
глазах хоть искру сочувствия. Но Егорушка даже не ответил на ее вопрос и угрюмо промолвил...
— Скатертью дорога! — сказала матушка, — по крайности, на
глазах не будет, да и
с господского хлеба долой!
Однажды привиделся ему сон. Стоит будто он в ангельском образе, окутанный светлым облаком; в ушах раздается сладкогласное ангельское славословие, а перед
глазами присносущий свет Христов горит… Все земные болести
с него как рукой сняло; кашель улегся, грудь дышит легко, все существо устремляется ввысь и ввысь…