Неточные совпадения
Оно проникало не только в отношения между поместным дворянством и подневольною массою — к ним, в тесном смысле, и прилагался
этот термин, — но и во все вообще формы общежития, одинаково втягивая все сословия (привилегированные и непривилегированные) в омут унизительного бесправия, всевозможных изворотов лукавства и страха
перед перспективою быть ежечасно раздавленным.
Знаю я и сам, что фабула
этой были действительно поросла быльем; но почему же, однако, она и до сих пор так ярко выступает
перед глазами от времени до времени?
— Этакую ты, матушка, махину набрала! — говорит он, похлопывая себя по ляжкам, — ну, и урожай же нынче! Так и быть, и я
перед чаем полакомлюсь, и мне уделите персичек… вон хоть
этот!
Как сейчас вижу я
перед собой
этого Павла.
Я не говорю ни о той восторженности, которая переполнила мое сердце, ни о тех совсем новых образах, которые вереницами проходили
перед моим умственным взором, — все
это было в порядке вещей, но в то же время играло второстепенную роль.
Мучительно жить в такие эпохи, но у людей, уже вступивших на арену зрелой деятельности, есть, по крайней мере, то преимущество, что они сохраняют за собой право бороться и погибать.
Это право избавит их от душевной пустоты и наполнит их сердца сознанием выполненного долга — долга не только
перед самим собой, но и
перед человечеством.
На
этот раз лошадей погнали вскачь, и минут через десять мы уже были в Заболотье. Оно предстало
перед нами в виде беспорядочной черной кучи, задернутой дождевой сетью.
На другой день, ранним утром, началась казнь. На дворе стояла уже глубокая осень, и Улиту, почти окостеневшую от ночи, проведенной в «холодной», поставили
перед крыльцом, на одном из приступков которого сидел барин, на
этот раз еще трезвый, и курил трубку. В виду крыльца, на мокрой траве, была разостлана рогожа.
Старого бурмистра матушка очень любила: по мнению ее,
это был единственный в Заболотье человек, на совесть которого можно было вполне положиться. Называла она его не иначе как «Герасимушкой», никогда не заставляла стоять
перед собой и пила вместе с ним чай. Действительно,
это был честный и бравый старик. В то время ему было уже за шестьдесят лет, и матушка не шутя боялась, что вот-вот он умрет.
— Нет, да вы представьте себе
эту картину: стоит она
перед ним, вытаращивши глаза, покуда он в карман завещание кладет, и думает, что во сне ей мерещится… ах, прах побери да и совсем!
Это была серьезная победа в глазах матушки, потому что, не дальше как за год
перед тем, дед совсем было склонился на сторону дяди Григория Павлыча, даже купил пополам с ним имение под Москвой и отправился туда на лето.
Оба усердно читают «Московские ведомости» и
передают друг другу вынесенные из
этого чтения впечатления.
Выговоривши
эту тираду, дедушка шумно нюхает табак и вздыхает. Разносят чай во второй раз. Дядя останавливается
перед сестрой Надеждой и шутит с нею.
Билеты для входа в Собрание давались двоякие: для членов и для гостей. Хотя последние стоили всего пять рублей ассигнациями, но матушка и тут ухитрялась, в большинстве случаев, проходить даром. Так как дядя был исстари членом Собрания и его пропускали в зал беспрепятственно, то он
передавал свой билет матушке, а сам входил без билета. Но был однажды случай, что матушку чуть-чуть не изловили с
этой проделкой, и если бы не вмешательство дяди, то вышел бы изрядный скандал.
Да,
это была кротость; своеобразная, но все-таки кротость. В восклицании ее скорее чувствовалась гадливость, нежели обычное грубиянство. Как будто ее внезапно коснулось что-то новое, и выражение матушки вспугнуло
это «новое» и грубо возвратило ее к неприятной действительности. За минуту
перед тем отворилась
перед ней дверь в залитой светом чертог, она уже устремилась вперед, чтобы проникнуть туда, и вдруг дверь захлопнулась, и она опять очутилась в потемках.
Он в щегольском коричневом фраке с светлыми пуговицами; на руках безукоризненно чистые перчатки beurre frais. [цвета свежего масла (фр.).] Подает сестре руку — в то время
это считалось недозволенною фамильярностью — и расшаркивается
перед матушкой. Последняя тупо смотрит в пространство, точно
перед нею проходит сонное видение.
Матушка широко раскрыла глаза от удивления. В
этом нескладном потоке шутовских слов она поняла только одно: что
перед нею стоит человек, которого при первом же случае надлежит под красную шапку упечь и дальнейшие объяснения с которым могут повлечь лишь к еще более неожиданным репримандам.
Казалось бы, недавняя встреча должна была предостеречь матушку насчет будущих стычек с Ванькой-Каином, но постоянно удачная крепостная практика до такой степени приучила ее к беспрекословному повиновению, что она и на
этот раз, словно застигнутая врасплох, стояла
перед строптивым рабом с широко раскрытыми глазами, безмолвная и пораженная.
По воскресеньям он аккуратно ходил к обедне. С первым ударом благовеста выйдет из дома и взбирается в одиночку по пригорку, но идет не по дороге, а сбоку по траве, чтобы не запылить сапог. Придет в церковь, станет сначала
перед царскими дверьми, поклонится на все четыре стороны и затем приютится на левом клиросе. Там положит руку на перила, чтобы все видели рукав его сюртука, и в
этом положении неподвижно стоит до конца службы.
Конечно, постоянно иметь
перед глазами «олуха» было своего рода божеским наказанием; но так как все кругом так жили, все такими же олухами были окружены, то приходилось мириться с
этим фактом. Все одно: хоть ты ему говори, хоть нет, — ни слова, ни даже наказания, ничто не подействует, и олух, сам того не понимая, поставит-таки на своем. Хорошо, хоть вина не пьет — и за то спасибо.
Третий месяц Федот уж не вставал с печи. Хотя ему было за шестьдесят, но
перед тем он смотрел еще совсем бодро, и потому никому не приходило в голову, что
эту сильную, исполненную труда жизнь ждет скорая развязка. О причинах своей болезни он отзывался неопределенно: «В нутре будто оборвалось».
Перед глазами господское дело, а в мыслях: «Что-то, мол, дома у меня делается?» А вот взять да и раскатать
этот «дом» по бревнышку — и думай тогда об нем!
Она внимательно выслушивает вечерний доклад Архипа и старается ввести его в круг своих хозяйственных взглядов. Но Архип непривычен и робеет
перед барыней. К несчастию, матушка окончательно утратила всякое чувство самообладания и не может сдерживать себя. Начавши с молчаливого выслушивания, она переходит в поучения, а из поучений в крик. Ошеломленный
этим криком, Архип уже не просто робеет, но дрожит. Вследствие
этого вопросы остаются неразрешенными, и новый староста уходит, оставленный на произвол судьбе.
«Модница» — молодая кобылка, на которую Струнников возлагает большие надежды. Конюха знают
это и зараньше ее настегали, чтоб она взвивалась на дыбы и «шалила»
перед барином.
Предводитель прочитал другую бумагу — то был проект адреса. В нем говорилось о прекрасной заре будущего и о могущественной длани, указывающей на
эту зарю. Первую приветствовали с восторгом,
перед второю — преклонялись и благоговели. И вдруг кто-то в дальнем углу зала пропел...
Сеяла на свой риск, не останавливаясь ни
перед подозрительностью, которая встречала проповеднический подвиг, ни
перед мыслью о пучине безвестности, в которой
этому подвигу предстояло утонуть.
Но ведь и
это «святая простота»,
перед которою преклоняться следует, принимая всецело, как она есть, и не анализируя.
Даже Бурмакина удивила форма, в которую вылились
эти вопросы. Если б она спросила его, будет ли он ее «баловать», — о! он наверное ответил бы: баловать! ласкать! любить! и, может быть, даже бросился бы
перед ней на колени… Но «ездить в гости», «наряжать»! Что-то уж чересчур обнаженное слышалось в
этих словах…
— Людмила Андреевна! — сказал он, торжественно протягивая ей руку, — я предлагаю вам свою руку, возьмите ее?
Это рука честного человека, который бодро поведет вас по пути жизни в те высокие сферы, в которых безраздельно царят истина, добро и красота. Будемте муж и жена
перед Богом и людьми!
Во всех
этих веселостях Бурмакины приняли деятельное участие. Милочка совсем оживилась и очень умно распоряжалась своими туалетами. Платья, сшитые
перед свадьбой, надевала в дома попроще, а московские туалеты приберегала для важных оказий. То первое платье, которое было сшито у Сихлер и для московских знакомых оказалось слишком роскошным, она надела на folle journйe к Струнниковым и решительно всех затмила. Даже Александра Гавриловна заметила...
Результат
этих проказ сказался, прежде всего, в бесконечной ненависти, которую дети питали к отцу, а по смерти его, опутанные устроенною им кутерьмою, перенесли друг на друга. Оба назывались Захарами Захарычами; оба одновременно вышли в отставку в одном и том же поручичьем чине и носили один и тот же мундир; оба не могли определить границ своих владений, и
перед обоими, в виде неразрешимой и соблазнительной загадки, стоял вопрос о двадцать третьем дворе.
Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Без наук люди живут и жили. Покойник батюшка воеводою был пятнадцать лет, а с тем и скончаться изволил, что не умел грамоте, а умел достаточек нажить и сохранить. Челобитчиков принимал всегда, бывало, сидя на железном сундуке. После всякого сундук отворит и что-нибудь положит. То-то эконом был! Жизни не жалел, чтоб из сундука ничего не вынуть.
Перед другим не похвалюсь, от вас не потаю: покойник-свет, лежа на сундуке с деньгами, умер, так сказать, с голоду. А! каково
это?
"Было чего испугаться глуповцам, — говорит по
этому случаю летописец, — стоит
перед ними человек роста невеликого, из себя не дородный, слов не говорит, а только криком кричит".
Наконец он не выдержал. В одну темную ночь, когда не только будочники, но и собаки спали, он вышел, крадучись, на улицу и во множестве разбросал листочки, на которых был написан первый, сочиненный им для Глупова, закон. И хотя он понимал, что
этот путь распубликования законов весьма предосудителен, но долго сдерживаемая страсть к законодательству так громко вопияла об удовлетворении, что
перед голосом ее умолкли даже доводы благоразумия.
И, сказав
это, вывел Домашку к толпе. Увидели глуповцы разбитную стрельчиху и животами охнули. Стояла она
перед ними, та же немытая, нечесаная, как прежде была; стояла, и хмельная улыбка бродила по лицу ее. И стала им
эта Домашка так люба, так люба, что и сказать невозможно.
Этого мало: в первый же праздничный день он собрал генеральную сходку глуповцев и
перед нею формальным образом подтвердил свои взгляды на администрацию.