Неточные совпадения
Дед мой, гвардии сержант Порфирий Затрапезный, был одним из взысканных фортуною и владел значительными поместьями. Но так
как от него родилось много
детей — сын и девять дочерей, то отец мой, Василий Порфирыч, за выделом сестер, вновь спустился на степень дворянина средней руки. Это заставило его подумать о выгодном браке, и, будучи уже сорока лет, он женился на пятнадцатилетней купеческой дочери, Анне Павловне Глуховой, в чаянии получить за нею богатое приданое.
Детские комнаты,
как я уже сейчас упомянул, были переполнены насекомыми и нередко оставались по нескольку дней неметенными, потому что ничей глаз туда не заглядывал; одежда на
детях была плохая и чаще всего перешивалась из разного старья или переходила от старших к младшим; белье переменялось редко.
Дети в нашей семье (впрочем, тут я разумею, по преимуществу, матушку, которая давала тон всему семейству) разделялись на две категории: на любимых и постылых, и так
как высшее счастие жизни полагалось в еде, то и преимущества любимых над постылыми проявлялись главным образом за обедом.
Таким образом, к отцу мы,
дети, были совершенно равнодушны,
как и все вообще домочадцы, за исключением, быть может, старых слуг, помнивших еще холостые отцовские годы; матушку, напротив, боялись
как огня, потому что она являлась последнею карательною инстанцией и притом не смягчала, а, наоборот, всегда усиливала меру наказания.
Благодаря этому педагогическому приему во время классов раздавались неумолкающие детские стоны, зато внеклассное время
дети сидели смирно, не шевелясь, и весь дом погружался в такую тишину,
как будто вымирал.
— Брысь, пострелята! Еще ученье не кончилось, а они на-тко куда забрались! вот я вас! — кричит она на
детей, все еще скучившихся у окна в девичьей и смотрящих,
как солдата, едва ступающего в колодках, ведут по направлению к застольной.
Бьет семь часов.
Детей оделили лакомством; Василию Порфирычу тоже поставили на чайный стол давешний персик и немножко малины на блюдечке. В столовой кипит самовар; начинается чаепитие тем же порядком,
как и утром, с тою разницей, что при этом присутствуют и барин с барыней. Анна Павловна осведомляется, хорошо ли учились
дети.
Тем не менее,
как женщина изобретательная, она нашлась и тут. Вспомнила, что от старших
детей остались книжки, тетрадки, а в том числе и прописи, и немедленно перебрала весь учебный хлам. Отыскав прописи, она сама разлиновала тетрадку и, усадив меня за стол в смежной комнате с своей спальней, указала, насколько могла,
как следует держать в руках перо.
И вот теперь, когда со всех сторон меня обступило старчество, я вспоминаю детские годы, и сердце мое невольно сжимается всякий раз,
как я вижу
детей.
Как я упомянул выше, действительное назначение
детей,
как оно представлялось до сих пор, — это играть роль animae vilis [низшего организма (лат.).] для производства всякого рода воспитательных опытов.
Чаю в этот день до обедни не пьют даже
дети, и так
как все приказания отданы еще накануне, то делать решительно нечего.
Матушка уже начинала мечтать. В ее молодой голове толпились хозяйственные планы, которые должны были установить экономическое положение Малиновца на прочном основании. К тому же у нее в это время уже было двое
детей, и надо было подумать об них. Разумеется, в основе ее планов лежала та же рутина,
как и в прочих соседних хозяйствах, но ничего другого и перенять было неоткуда. Она желала добиться хоть одного: чтобы в хозяйстве существовал вес, счет и мера.
После двенадцати лет брака, во второй половине двадцатых годов, она уже считала восемь человек
детей (я только что родился), и матушка начала серьезно задумываться,
как ей справиться с этой оравой.
— Что такое, что такое! — кричала она. —
Дети! по местам, сию минуту! Herr [Господин (нем.).] Федос!
как вы здесь находитесь?
У нас ее называли не иначе,
как к—ой, а сына ее в — м, нимало не стесняясь присутствием
детей.
Мы,
дети, не шевелясь, столпились в дверях соседней комнаты,
как будто чего-то выжидая, хотя, конечно, и сами не могли бы сказать, чего именно.
— И
как ведь, канальи, притворяются, — все больше и больше распалялся господин Балаболкин, — «баринушко!» да «кормилец!» да «вы наши отцы, мы — ваши
дети» — только и слов!
А так
как общая система ее управления не допускала никаких льгот, то прислуга, которой поручались
дети, менялась беспрестанно.
— Один ты,
как перст, ни жены, ни
детей нет; квартира готовая, стол готовый; одет, обут… Жаден ты — вот что!
— Нехорошо, Варя, лениться. Учитесь,
дети, учитесь! Не бог знает,
какие достатки у отца с матерью! Не ровен час — понадобится.
Дети расходятся, а супруги остаются еще некоторое время под липами. Арсений Потапыч покуривает трубочку и загадывает. Кажется, нынешнее лето урожай обещает. Сенокос начался благополучно; рожь налилась, подсыхать начинает; яровое тоже отлично всклочилось. Коли хлеба много уродится, с ценами можно будет и обождать. Сначала только часть запаса продать, а потом,
как цены повеселеют, и остальное.
—
Какой я, однако ж, глупец! — сказал он себе, — женился и не подумал, что она еще
ребенок, что ей нужны радости…
Это был кроткий молодой человек, бледный, худой, почти
ребенок. Покорно переносил он иго болезненного существования и покорно же угас на руках жены, на которую смотрел не столько глазами мужа, сколько глазами облагодетельствованного человека. Считая себя
как бы виновником предстоящего ей одиночества, он грустно вперял в нее свои взоры, словно просил прощения, что встреча с ним не дала ей никаких радостей, а только внесла бесплодную тревогу в ее существование.
Марья Маревна учила толково, но тут между
детьми сказалась значительная разница. Тогда
как Мишанка быстро переходил от азбуки к складам, от складов к изречениям и с каким-то упоением выкрикивал самые неудобопроизносимые сочетания букв, Мисанка то и дело тормозил успешный ход учебы своей тупостью. Некоторых букв он совсем не понимал, так что приходилось подниматься на хитрость, чтобы заставить его усвоить их. В особенности его смущали буквы Э, Q и V.
Но Марья Маревна пуще всего боялась, чтобы из сына не выработался заурядный приживалец, а сверх того, у нее уж созрел насчет обоих
детей особенный план, так что она ни на
какие упрашивания не сдавалась.
Марья Маревна вошла в роскошную княжескую гостиную, шурша новым ситцевым платьем и держа за руки обоих
детей. Мишанка, завидев Селину Архиповну, тотчас же подбежал к ней и поцеловал ручку; но Мисанка, красный
как рак, уцепился за юбку материнского платья и с вызывающею закоснелостью оглядывал незнакомую обстановку.
Марья Маревна объяснила свой приезд настойчивостью
детей. Они так много наслышались об Отраде и ее чудесах, что непременно требовали, чтобы мать показала им,
как живут вельможи. Объяснение это видимо польстило Селине Архиповне, которая вызвалась сама показать приезжим и сад, и парк, и оранжереи.
Вообще хвастовство,
как и сквернословие, в большом ходу между
детьми. По-видимому, они наследовали это качество от отцов и значительно приумножили это наследие позаимствованиями, сделанными у челядинцев.
Неточные совпадения
Городничий. Не верьте, не верьте! Это такие лгуны… им вот эдакой
ребенок не поверит. Они уж и по всему городу известны за лгунов. А насчет мошенничества, осмелюсь доложить: это такие мошенники,
каких свет не производил.
И нарочно посмотрите на
детей: ни одно из них не похоже на Добчинского, но все, даже девочка маленькая,
как вылитый судья.
Хлестаков. Нет, я не хочу! Вот еще! мне
какое дело? Оттого, что у вас жена и
дети, я должен идти в тюрьму, вот прекрасно!
Дорога многолюдная // Что позже — безобразнее: // Все чаще попадаются // Избитые, ползущие, // Лежащие пластом. // Без ругани,
как водится, // Словечко не промолвится, // Шальная, непотребная, // Слышней всего она! // У кабаков смятение, // Подводы перепутались, // Испуганные лошади // Без седоков бегут; // Тут плачут
дети малые. // Тоскуют жены, матери: // Легко ли из питейного // Дозваться мужиков?..
Носила я Демидушку // По поженкам… лелеяла… // Да взъелася свекровь, //
Как зыкнула,
как рыкнула: // «Оставь его у дедушки, // Не много с ним нажнешь!» // Запугана, заругана, // Перечить не посмела я, // Оставила
дитя.