Неточные совпадения
Владелец этой усадьбы (называлась она, как и следует, «Отрадой»)
был выродившийся и совсем расслабленный представитель старинного барского рода, который по зимам жил в Москве, а на лето приезжал в усадьбу, но с соседями не якшался (таково уж исконное свойство пошехонского дворянства, что бедный дворянин от богатого никогда ничего не видит, кроме пренебрежения и притеснения).
Случалось, например, что три двора, выстроенные рядом, принадлежали троим
владельцам, состояли каждый на своем положении, платили разные оброки, и жильцы их не могли родниться между собой иначе, как с помощью особой процедуры, которая
была обязательна для всех вообще разнопоместных крестьян.
Вообще усадьба
была заброшена, и все показывало, что
владельцы наезжали туда лишь на короткое время. Не
было ни прислуги, ни дворовых людей, ни птицы, ни скота. С приездом матушки отворялось крыльцо, комнаты кой-как выметались; а как только она садилась в экипаж, в обратный путь, крыльцо опять на ее глазах запиралось на ключ. Случалось даже, в особенности зимой, что матушка и совсем не заглядывала в дом, а останавливалась в конторе, так как вообще
была неприхотлива.
Действительно, у него
было собственных пятьдесят душ крестьян, купленных на имя прежнего
владельца.
Кажется, наше семейство считалось самым зажиточным; богаче нас
был только
владелец села Отрады, о котором я однажды упоминал, но так как он в имении живал лишь наездом, то об нем в помещичьем кругу не
было и речи.
Дом
был обширный, но построенный на старинный лад и обезображенный множеством пристроек, которые совсем
были не нужны, потому что
владелец жил в нем сам-друг с женой и детей не имел.
Явился
было однажды конкурент, в лице обруселого француза Галопена,
владельца — тоже по жене — довольно большого оброчного имения, который вознамерился «освежить» наш край, возложив на себя бремя его представительства.
Накануне введеньева дня наш околоток почти поголовно (очень часто больше пятидесяти человек)
был в сборе у всенощной в церкви села Лыкова, где назавтра предстоял престольный праздник и церковным старостой состоял
владелец села, полковник суворовских времен, Фома Алексеич Гуслицын.
Это
был владелец дома, первогильдейский купец Григорий Николаевич Карташев. Квартира его была рядом с трактиром, в ней он жил одиноко, спал на голой лежанке, положив под голову что-нибудь из платья. В квартире никогда не натирали полов и не мели.
Он
был владельцем канатного завода, имел в городе у пристаней лавочку. В этой лавочке, до потолка заваленной канатом, веревкой, пенькой и паклей, у него была маленькая каморка со стеклянной скрипучей дверью. В каморке стоял большой, старый, уродливый стол, перед ним — глубокое кресло, и в нем Маякин сидел целыми днями, попивая чай, читая «Московские ведомости». Среди купечества он пользовался уважением, славой «мозгового» человека и очень любил ставить на вид древность своей породы, говоря сиплым голосом:
С одной стороны, приятно
быть владельцем чужой тайны, с другой — тоже весьма приятно сознавать, что такие авторитеты, как Саша и Зиночка, во всякую минуту могут быть уличены мною в незнании светских приличий.
Неточные совпадения
— А у меня дело вот какое: куплены мною у разных
владельцев здешнего уезда крестьяне на вывод: купчая
есть, остается совершить.
Запустить так имение, которое могло бы приносить по малой мере пятьдесят тысяч годового доходу!» И, не
будучи в силах удержать справедливого негодования, повторял он: «Решительно скотина!» Не раз посреди таких прогулок приходило ему на мысль сделаться когда-нибудь самому, — то
есть, разумеется, не теперь, но после, когда обделается главное дело и
будут средства в руках, — сделаться самому мирным
владельцем подобного поместья.
Во
владельце стала заметнее обнаруживаться скупость, сверкнувшая в жестких волосах его седина, верная подруга ее, помогла ей еще более развиться; учитель-француз
был отпущен, потому что сыну пришла пора на службу; мадам
была прогнана, потому что оказалась не безгрешною в похищении Александры Степановны; сын,
будучи отправлен в губернский город, с тем чтобы узнать в палате, по мнению отца, службу существенную, определился вместо того в полк и написал к отцу уже по своем определении, прося денег на обмундировку; весьма естественно, что он получил на это то, что называется в простонародии шиш.
Она
была наполнена вся сидевшими в разных положениях у стен солдатами, слугами, псарями, виночерпиями и прочей дворней, необходимою для показания сана польского вельможи как военного, так и
владельца собственных поместьев.
Шляпа эта
была высокая, круглая, циммермановская, [Циммерман — известный в Петербурге
владелец фабрики головных уборов и магазина на Невском проспекте.