Неточные совпадения
Я не имею сведений, как идет
дело в глубине Финляндии, проникли ли
и туда обрусители, но, начиная от Териок
и Выборга, верст на двадцать по побережью Финского залива, нет
того ничтожного озера, кругом которого не засели бы русские землевладельцы.
Мне кажется, что если бы лет сто
тому назад (тогда
и «разговаривать» было легче) пустили сюда русских старообрядцев
и дали им полную свободу относительно богослужения, русское
дело, вообще на всех окраинах, шло бы толковее.
Что все это означает, как не фабрикацию испугов в умах
и без
того взбудораженных простецов? Зачем это понадобилось? с какого права признано необходимым, чтобы Сербия, Болгария, Босния не смели устроиваться по-своему, а непременно при вмешательстве Австрии? С какой стати Германия берется помогать Австрии в этом
деле? Почему допускается вопиющая несправедливость к выгоде сильного
и в ущерб слабому? Зачем нужно держать в страхе соседей?
— Да завтрашнего
дня. Все думается: что-то завтра будет! Не
то боязнь, не
то раздраженье чувствуешь… смутное что-то. Стараюсь вникнуть, но до сих пор еще не разобрался. Точно находишься в обществе, в котором собравшиеся все разбрелись по углам
и шушукаются, а ты сидишь один у стола
и пересматриваешь лежащие на нем
и давно надоевшие альбомы… Вот это какое ощущение!
Он равнодушно прочитывает полученную рацею
и говорит себе: «У меня
и без
того смирно — чего еще больше?..» «Иван Иванович! — обращается он к приближенному лицу, — кажется, у нас ничего такого нет?» —
И есть ли, нет ли, циркуляр подшивается к числу прочих —
и делу конец.
И так как старый закон не был упразднен,
то обеспечение представлялось
делом легким
и удобоисполнимым.
— Шутка сказать! — восклицали они, — накануне самой „катастрофы“
и какое
дело затеяли! Не смеет, изволите видеть, помещик оградить себя от будущих возмутителей! не смеет распорядиться своею собственностью! Слава богу, права-то еще не отняли! что хочу,
то с своим Ванькой
и делаю! Вот завтра, как нарушите права, — будет другой разговор, а покуда аттанде-с!
Было время, когда люди выкрикивали на площадях: „слово
и дело“, зная, что их ожидает впереди застенок со всеми ужасами пытки. Нередко они возвращались из застенков в „первобытное состояние“, живые, но искалеченные
и обезображенные; однако это нимало не мешало
тому, чтобы у них во множестве отыскивались подражатели.
И опять появлялось на сцену „слово
и дело“, опять застенки
и пытки… Словом сказать, целое поветрие своеобразных „мелочей“.
Не больше как лет тридцать
тому назад даже было строго воспрещено производить
дела единолично
и не в коллегии.
Все в этом
деле зависит от подъема уровня общественного сознания, от коренного преобразования жизненных форм
и, наконец, от
тех внутренних
и материальных преуспеяний, которые должны представлять собой постепенное раскрытие находящихся под спудом сил природы
и усвоение человеком результатов этого раскрытия.
Между
тем человечество искони связано с природой неразрывной связью
и, сверх
того, обладает прикладною наукой, которая с каждым
днем приносит новые открытия.
И таким образом идет изо
дня в
день с
той самой минуты, когда человек освободился от ига фатализма
и открыто заявил о своем праве проникать в заветнейшие тайники природы. Всякий
день непредвидимый недуг настигает сотни
и тысячи людей,
и всякий
день"благополучный человек"продолжает твердить одну
и ту же пословицу:"Перемелется — мука будет". Он твердит ее даже на крайнем Западе, среди ужасов динамитного отмщения, все глубже
и шире раздвигающего свои пределы.
Поневоле приходится отказаться от попыток
и оставить
дело в
том виде, в каком застала его минута.
Тщетно! завтрашний
день настанет при
тех же условиях, как
и сегодняшний; завтра выступят
те же требования
и та же бесконечная канитель переговоров…
И жена,
и взрослые дети — все мучатся хуже каторги; даже подростки —
и те разделяют общую страдную муку.
Соберется в год рублей сотни, полторы —
и те надо с причетниками
поделить; очистится ли, нет ли после дележа на его пай сотня рублей?
При крепостном праве обратится, бывало, священник к помещику:"Позвольте
дня на два работничка", —
тот и дает.
Сенокос обыкновенно убирается помочью; но между этою помочью
и тою, которую устраивает хозяйственный мужичок, существует громадная разница. Мужичок приглашает таких же хозяйственных мужиков-соседей, как он сам; работа у них кипит, потому что они взаимно друг с другом чередуются. Нынешнее воскресенье у него помочь; в следующий праздничный
день он сам идет на помочь к соседу. Священник обращается за помочью ко всему миру; все обещают, а назавтра добрая половила не явится.
Тогда он не увидит, как пролетел
день,
и когда настанет время отдыха,
то заснет как убитый.
О равнодушном помещике в этом этюде не будет речи, по
тем же соображениям, как
и о крупном землевладельце: ни
тот, ни другой хозяйственным
делом не занимаются. Равнодушный помещик на скорую руку устроился с крестьянами, оставил за собой пустоша, небольшой кусок лесу, пашню запустил, окна в доме заколотил досками, скот распродал
и, поставив во главе выморочного имущества не
то управителя, не
то сторожа (преимущественно из отставных солдат), уехал.
Дело в
том, что он был слишком доверчив: смотрел
и недоглядел.
— А мы
дня два перед
тем воду копили, да мужичкам по округе объявили, что за полцены молоть будем… вот
и работала мельница.
Кроме
того: хотя все устроено капитально
и прочно, но кто же может поручиться за будущее? Ведь не вечны же, в самом
деле, накаты; нельзя же думать, чтобы на крыше краска никогда не выгорела… Вон в молочной на крышу-то понадеялись, старую оставили, а она мохом уж поросла!
И когда роковой час наступил,
то он, дав барину время разделаться с крестьянами, в самый
день получения выкупной ссуды бросил его на произвол судьбы.
Между
тем Иван Фомич уж облюбовал себе местечко в деревенском поселке. Ах, хорошо местечко! В самой середке деревни, на берегу обрыва, на
дне которого пробился ключ! Кстати, тут оказалась
и упалая изба. Владелец ее, зажиточный легковой извозчик, вслед за объявлением воли, собрал семейство, заколотил окна избы досками
и совсем переселился в Москву.
О прочих наезжих мироедах распространяться я не буду. Они ведут свое
дело с
тою же наглостью
и горячностью, как
и Иван Фомич, — только размах у них не так широк
и перспективы уже.
И чиновник
и мещанин навсегда завекуют в деревне, без малейшей надежды попасть в члены суб-суб-комиссии для вывозки из города нечистот.
В два часа садился в собственную эгоистку
и ехал завтракать к Дюсо; там встречался со стаею таких же шалопаев
и условливался насчет остального
дня; в четыре часа выходил на Невский, улыбался проезжавшим мимо кокоткам
и жал руки знакомым; в шесть часов обедал у
того же неизменного Дюсо, а в праздники — у ma tante; [тетушки (франц.)] вечер проводил в балете, а оттуда, купно с прочими шалопаями, закатывался на долгое ночное бдение туда же, к Дюсо.
Заглянемте утром в его квартиру. Это очень уютное гнездышко, которое француз-лакей Шарль содержит в величайшей опрятности. Это для него
тем легче, что хозяина почти целый
день нет дома,
и, стало быть, обязанности его не идут дальше утра
и возобновляются только к ночи. Остальное время он свободен
и шалопайничает не плоше самого Ростокина.
А ежели
и предстоит какая-нибудь особенность, вроде, например, привоза свежих устриц
и заранее данного обещания собраться у Одинцова,
то и эта неголоволомная подробность уже зараньше занесена им в carnet, [записную книжку (франц.)] так что стоит только заглянуть туда —
и весь
день как на ладони.
— Сентябрь уж на дворе, а у нее хлеб еще в поле… понимаешь ли ты это? Приходится, однако же, мириться
и не с такими безобразиями, но зато… Ах, душа моя! у нас
и без
того дела до зарезу, — печально продолжает он, — не надо затруднять наш путь преждевременными сетованиями! Хоть вы-то, видящие нас в самом сердце
дела, пожалейте нас! Успокойся же! всё в свое время придет,
и когда наступит момент, мы не пропустим его. Когда-нибудь мы с тобою переговорим об этом серьезно, а теперь… скажи, куда ты отсюда?
А назавтра опять белый
день, с новым повторением
тех же подробностей
и того же празднословия!
И это не надоедает… напротив! Встречаешься с этим
днем, точно с старым другом, с которым всегда есть о чем поговорить, или как с насиженным местом, где знаешь наверное, куда идти,
и где всякая мелочь говорит о каком-нибудь приятном воспоминании.
Люберцев не держит дома обеда, а обедает или у своих (два раза в неделю), или в скромном отельчике за рубль серебром. Дома ему было бы приятнее обедать, но он не хочет баловать себя
и боится утратить хоть частичку
той выдержки, которую поставил целью всей своей жизни. Два раза в неделю — это, конечно, даже необходимо; в эти
дни его нетерпеливо поджидает мать
и заказывает его любимые блюда — совестно
и огорчить отсутствием. За обедом он сообщает отцу о своих
делах.
— Ежели вы, господа, на этой же почве стоите, — говорил он, —
то я с вами сойдусь. Буду ездить на ваши совещания, пить чай с булками,
и общими усилиями нам, быть может, удастся подвинуть
дело вперед. Помилуй! tout croule, tout roule [все рушится, все разваливается (франц.)] — a y нас полезнейшие проекты под сукном по полугоду лежат,
и никто ни о чем подумать не хочет! Момент, говорят, не наступил; но уловите же наконец этот момент… sacrebleu!.. [черт возьми! (франц.)]
Генечка решил в последнем смысле:
и короче, да
и вполне справедливо.
Дело не залежится, а между
тем идея государственности будет соблюдена. Затем он составил свод мнений, включил справку о недостаточности средств казны
и неприкосновенности калмыцкого капитала, разлиновал штаты, закруглил —
и подал.
Продолжали жить, по-прежнему, со
дня на
день, с трудом сводя концы с концами,
и — что всего хуже — постоянно испытывали
то чувство страха перед будущим, которое свойственно всем людям, живущим исключительно личным трудом.
— Ах, боюсь я — особенно этот бухгалтер… Придется опять просить, кланяться, хлопотать, а время между
тем летит. Один
день пройдет — нет работы, другой — нет работы,
и каждый
день урезывай себя, рассчитывай, как прожить дольше… Устанешь хуже, чем на работе. Ах, боюсь!
— Кандидатов слишком довольно. На каждое место десять — двадцать человек, друг у дружки так
и рвут.
И чем больше нужды,
тем труднее: нынче
и к месту-то пристроиться легче
тому, у кого особенной нужды нет. Доверия больше, коли человек не жмется, вольной ногой в квартиру к нанимателю входит. Одёжа нужна хорошая, вид откровенный. А коли этого нет, так хошь сто лет грани мостовую — ничего не получишь. Нет, ежели у кого родители есть — самое святое
дело под крылышком у них смирно сидеть.
И то, правду сказать, запугиваньем
дела не поправишь.
В
тот же
день, за обедом, один из жильцов, студент третьего курса, объяснил Чудинову, что так как он поступает в юридический факультет,
то за лекции ему придется уплатить за полугодие около тридцати рублей, да обмундирование будет стоить, с форменной фуражкой
и шпагой, по малой мере, семьдесят рублей. Объявления в газетах тоже потребуют изрядных денег.
На другой же
день начались похождения Чудинова. Прежде всего он отправился в контору газеты
и подал объявление об уроке, причем упомянул об основательном знании древних языков, а равно
и о
том, что не прочь
и от переписки. Потом явился в правление университета, подал прошение
и получил ответ, что он обязывается держать проверочный экзамен.
Условились за двадцать пять рублей в месяц, с
тем чтобы за эту сумму ходить каждый
день и приготовлять двух мальчиков к поступлению в гимназию.
Но когда он на другой
день вечером явился на урок,
то ему сказал швейцар, что утром приходил другой студент, взял двадцать рублей
и получил предпочтение.
— Вас мне совестно; всё вы около меня, а у вас
и без
того дела по горло, — продолжает он, — вот отец к себе зовет… Я
и сам вижу, что нужно ехать, да как быть? Ежели ждать — опять последние деньги уйдут. Поскорее бы… как-нибудь… Главное, от железной дороги полтораста верст на телеге придется трястись. Не выдержишь.
В самом
деле, трудно, почти немыслимо, среди общего мира, утверждать, что общественные основы потрясены, когда они, для всех видимо, стоят неизменными в
тех самых формах
и с
тем содержанием, какие завещаны историческим преданием.
И та и другая хотят служить
делу ненавистничества на свой манер
и вовсе не имеют намерения сознаться, что обе равно паскудны.
Он — подписчик
и усердный чтец; следовательно, его необходимо уловить, а это
дело нелегкое, потому что простец относится к читаемому равнодушно
и читает все, что попадет под руку, наблюдая лишь за
тем, как бы не попасть в ответ.
Что касается до простеца,
то он никакого влияния на журнальное
и газетное
дело не имел; он называл себя темным человеком
и вполне доволен был этим званием.
И это было для него
тем сподручнее, что самые новости, которые его интересовали, имели совершенно первоначальный характер, вроде слухов о войне, о рекрутском наборе или о
том, что в такой-то
день высокопреосвященный соборне служил литургию, а затем во всех церквах происходил целодневный звон.
Софья Михайловна, в свою очередь, ничего доказать не могла
и только целыми
днями дулась. Можно было предвидеть, что немке недолго ужиться у нее, если бы Софья Михайловна не сообразила, что ежели откажет гувернантке,
то, чего доброго, Ардальон Семеныч
и на стороне ее устроит.
—
Днем я принадлежу обязанностям, которые налагает на меня отечество, — говорила она, разумея под отечеством Россию, — но вечер принадлежит мне
и моим друзьям. А впрочем, что ж! ведь
и вечером мы говорим всё о них, всё о
тех же милых сердцу детях!