Неточные совпадения
Постелей нет, или
такие,
что привыкать надо.
Что это
такое, как не мучительное и ежеминутное умирание, которому, по горькой насмешке судьбы, нет конца?
Знает ли читатель,
что такое значит «пять минут»?
Теперь помножьте эти пять минут на часы, на сутки, месяцы, на год, —
что это
такое?
Деньги бросают пригоршнями, несут явные и значительные убытки, и в конце концов все-таки только и слышишь,
что то один, то другой мечтают о продаже своих дач.
Талантливы ли финны — сказать не умею. Кажется, скорее,
что нет, потому
что у громадного большинства их вы видите в золотушных глазах только недоумение. Да и о выдающихся людях не слыхать. Если бы что-нибудь было в запасе, все-таки кто-нибудь да создал бы себе известность.
Напрасно пренебрегают ими: в основе современной жизни лежит почти исключительно мелочь. Испуг и недоумение нависли над всею Европой; а
что же
такое испуг, как не сцепление обидных и деморализующих мелочей?
А болгары
что? «Они с
таким же восторгом приветствовали возвращение князя, с каким, за несколько дней перед тем, встретили весть об его низложении». Вот
что пишут в газетах. Скажите: ну,
чем они плоше древних афинян? Только вот насчет аттической соли у них плоховато.
И находятся еще антики, которые уверяют,
что весь этот хлам история запишет на свои скрижали… Хороши будут скрижали! Нет, время
такой истории уж прошло. Я уверен,
что даже современные болгары скоро забудут о Баттенберговых проказах и вспомнят о них лишь тогда, когда его во второй раз увезут: «Ба! — скажут они, — да ведь это уж, кажется, во второй раз! Как бы опять его к нам не привезли!»
Правда,
что Наполеон III оставил по себе целое чужеядное племя Баттенбергов, в виде Наполеонидов, Орлеанов и проч. Все они бодрствуют и ищут глазами, всегда готовые броситься на добычу. Но история сумеет разобраться в этом наносном хламе и отыщет, где находится действительный центр тяжести жизни. Если же она и упомянет о хламе, то для того только, чтобы сказать: было время
такой громадной душевной боли, когда всякий авантюрист овладевал человечеством без труда!
Возьмем для примера хоть страх завтрашнего дня. Сколько постыдного заключается в этой трехсловной мелочи! Каким образом она могла въесться в существование человека, существа по преимуществу предусмотрительного, обладающего зиждительною силою?
Что придавило его?
что заставило
так безусловно подчиниться простой и постыдной мелочи?
— Но
что же может быть завтра
такого страшного?
— Все-таки я не вижу,
что же тут общего с завтрашним днем?
Но, в
таком случае, для
чего же не прибегнуть к помощи телефона? Набрать бы в центре отборных и вполне подходящих к уровню современных требований педагогов, которые и распространяли бы по телефону свет знания по лицу вселенной, а на местах содержать только туторов, которые наблюдали бы, чтобы ученики не повесничали…
Что может дать
такая школа?
Что, кроме tabula rasa [чистой доски (лат.)] и особенной болезни, к которой следует применить специальное наименование «школьного худосочия»?
Он равнодушно прочитывает полученную рацею и говорит себе: «У меня и без того смирно —
чего еще больше?..» «Иван Иванович! — обращается он к приближенному лицу, — кажется, у нас ничего
такого нет?» — И есть ли, нет ли, циркуляр подшивается к числу прочих — и делу конец.
—
Что такое? — озабоченно спрашивает Федор Федорович.
— Но
что же я
такое ответил?
Таким образом, губерния постепенно приводится к тому томительному однообразию, которое не допускает ни обмена мыслей, ни живой деятельности. Вся она твердит одни и те же подневольные слова, не сознавая их значения и только руководствуясь одним соображением:
что эти слова идут ходко на жизненном рынке.
А ежели и остались немногие из недавних «старых», то они
так легко выдержали процесс переодевания,
что опознать в них людей, которые еще накануне плели лапти с подковыркою, совсем невозможно.
Но
так как выражение «свои средства» есть не
что иное, как вольный перевод выражения «произвол», то для подкрепления его явилось к услугам и еще выражение: «в законах нет».
Нужно полагать,
что, несмотря на неудачный конец, он все-таки сохранит благодарную память и предпочтет русскую партию всякой другой.
— А ну-тко, Авдей, отвечай, знаешь ли ты,
что такое баланс?
При
так называемых повальных обысках соседи-помещики заявляли,
что поступки злоупотребителя не выходят из категории действий, без которых немыслимы ни порядок, ни доброе хозяйство; а депутатское собрание, основываясь на этих отзывах, оставляло дело без последствий.
Это до
такой степени верно,
что в позднейшие времена мне случалось слышать от некоторых помещиков, уже захудалых и бесприютных,
такого рода наивные ретроспективные жалобы...
— Помилуйте! — говорил он, — мы испокон века
такие дела делали, завсегда у господ людей скупали — иначе где же бы нам работников для фабрики добыть? А теперь, на-тко,
что случилось! И во сне не гадал!
Чем кончилось это дело, я не знаю,
так как вскоре я оставил названную губернию. Вероятно, Чумазый порядочно оплатился, но затем, включив свои траты в графу: „издержки производства“, успокоился. Возвратились ли закабаленные в „первобытное состояние“ и были ли вновь освобождены на основании Положения 19-го февраля, или поднесь скитаются между небом и землей, оторванные от семей и питаясь горьким хлебом поденщины?
Правда,
что массы безмолвны, и мы знаем очень мало о том внутреннем жизненном процессе, который совершается в них. Быть может,
что продлившееся их ярмо совсем не представлялось им мелочью; быть может, они выносили его далеко не
так безучастно и тупо, как это кажется по наружности… Прекрасно; но ежели это
так, то каким же образом они не вымирали сейчас же, немедленно, как только сознание коснулось их? Одно сознание подобных мук должно убить, а они жили.
Шли в Сибирь, шли в солдаты, шли в работы на заводы и фабрики; лили слезы, но шли… Разве
такая солидарность со злосчастием мыслима, ежели последнее не представляется обыденною мелочью жизни? И разве не правы были жестокие сердца, говоря: „Помилуйте! или вы не видите,
что эти люди живы? А коли живы — стало быть, им ничего другого и не нужно“…
Русский крестьянин, который
так терпеливо вынес на своих плечах иго крепостного права, мечтал,
что с наступлением момента освобождения он поживет в мире и тишине и во всяком благом поспешении; но он ошибся в своих скромных надеждах: кабала словно приросла к нему.
Однако ж все-таки оказывалось,
что мало, даже в смысле простого утирания слез; до
такой степени мало,
что нынче от этой хитросплетенной организации не осталось и воспоминаний.
Не утверждаю также,
что так называемые неблагонадежные элементы существуют только в взбудораженных воображениях охранителей.
Может быть, сам по себе взятый, он совсем не
так неблагонадежен, как кажется впопыхах. В дореформенное время, по крайней мере, не в редкость бывало встретить
такого рода аттестацию:"человек образа мыслей благородного, но в исполнении служебных обязанностей весьма усерден". Вот видите ли, как тогда правильно и спокойно оценивали человеческую деятельность; и благороден, и казенного интереса не чужд… Какая же в том беда,
что человек благороден?
Ошибка утопистов заключалась в том,
что они,
так сказать, усчитывали будущее, уснащая его мельчайшими подробностями.
Но к ней прибавилась и еще бесспорная истина,
что жизнь не может и не должна оставаться неподвижною, как бы ни совершенны казались в данную минуту придуманные для нее формы;
что она идет вперед и развивается, верная общему принципу, в силу которого всякий новый успех, как в области прикладных наук,
так и в области социологии, должен принести за собою новое благо, а отнюдь не новый недруг, как это слишком часто оказывалось доныне.
Само собой, впрочем, разумеется,
что я говорю здесь вообще, а отнюдь не применительно к России. Последняя
так еще молода и имеет
так много задатков здорового развития,
что относительно ее не может быть и речи о каких-либо новшествах.
Земельный надел
так ограничен,
что зернового хлеба сеется малость; сена же он может добыть задаром, то есть только потратив, не жалеючи, свой личный труд на уборку.
Домочадцев скучилось
так много,
что и пол занят, и полати, и лавки по стенам.
На арену хозяйственности выступает большак-сын. Если он удался, вся семья следует его указаниям и, по крайней мере, при жизни старика не выказывает розни. Но, по временам, стремление к особничеству все-таки прорывается. Младшие сыновья припрятывают деньги, — не всё на общее дело отдают,
что выработают на стороне. Между снохами появляются «занозы», которые расстраивают мужей.
У него дом больше —
такой достался ему при поступлении на место; в этом доме, не считая стряпущей, по крайней мере, две горницы, которые отапливаются зимой «по-чистому», и это требует лишних дров; он круглый год нанимает работницу, а на лето и работника, потому
что земли у него больше, а стало быть, больше и скота — одному с попадьей за всем недоглядеть; одежда его и жены дороже стоит, хотя бы ни он, ни она не имели никаких поползновений к франтовству; для него самовар почти обязателен, да и закуска в запасе имеется, потому
что его во всякое время может посетить нечаянный гость: благочинный, ревизор из уездного духовного правления, чиновник, приехавший на следствие или по другим казенным делам, становой пристав, волостной старшина, наконец, просто проезжий человек, за метелью или непогодой не решающийся продолжать путь.
Сенокос обыкновенно убирается помочью; но между этою помочью и тою, которую устраивает хозяйственный мужичок, существует громадная разница. Мужичок приглашает
таких же хозяйственных мужиков-соседей, как он сам; работа у них кипит, потому
что они взаимно друг с другом чередуются. Нынешнее воскресенье у него помочь; в следующий праздничный день он сам идет на помочь к соседу. Священник обращается за помочью ко всему миру; все обещают, а назавтра добрая половила не явится.
Ежели нет
такого старика, то и эта забота падает на долю священника, мешая его полевым работам, потому
что пчела капризна: как раз не усмотришь — и новый рой на глазах улетел.
Выглянет солнышко — деревня оживет. Священник со всею семьей спешит возить снопы, складывать их в скирды и начинает молотить. И все-таки оказывается,
что дожди свое дело сделали; и зерно вышло легкое, и меньше его. На целых двадцать пять процентов урожай вышел меньше против прошлогоднего.
Очевидно,
что при
таких условиях требуется не хозяйство, а только конторский надзор и счетоводство.
"Убежденный"помещик (быть может, тот самый сын «равнодушного», о котором сейчас упомянуто) верит,
что сельское хозяйство составляет главную основу благосостояния страны. Это — теоретическая сторона его миросозерцания. С практической стороны, он убежден,
что нигде
так выгодно нельзя поместить капитал. Но, разумеется, надо терпение, настойчивость, соответственный капитал и известный запас сведений.
Хотя он еще молод и не живал подолгу в деревне, но уверен,
что предстоящая задача совсем не
так головоломна, как уверяют.
Он и понимает,
что его обманывают, но что-то в этом обмане есть
такое,
чего он раскрыть и объяснить не может.
А он
что? Как вышел из «заведения» коллежским секретарем (лет двенадцать за границей потом прожил, все хозяйству учился),
так и теперь коллежский секретарь. Даже земские собрания ни разу не посетил, в мировые не баллотировался. Связи все растерял, с бывшими товарищами переписки прекратил, с деревенскими соседями не познакомился. Только и побывал, однажды в три года, у"интеллигентного работника", полюбопытствовал, как у него хозяйство идет.