Неточные совпадения
Конечно, я
говорю не о «барах», которые разъезжаются по собственным деревням и за границу, а
о простых смертных, которые расползаются по дачам, потому что за зиму Петербург их задавил.
За это, даже на том недалеком финском побережье, где я живу,
о русском языке между финнами и слыхом
не слыхать. А новейшие русские колонизаторы выучили их только трем словам: «риби» (грибы), «ривенник» (гривенник) и «двуривенник». Тем
не менее в селе Новая-Кирка есть финны из толстосумов (торговцы), которые
говорят по-русски довольно внятно.
Вот где нужно искать действительных космополитов: в среде Баттенбергов, Меренбергов и прочих штаб — и обер-офицеров прусской армии, которых обездолил князь Бисмарк. Рыщут по белу свету, теплых местечек подыскивают. Слушайте! ведь он, этот Баттенберг, так и
говорит: «Болгария — любезное наше отечество!» — и язык у него
не заплелся, выговаривая это слово. Отечество. Каким родом очутилось оно для него в Болгарии,
о которой он и во сне
не видал? Вот уж именно:
не было ни гроша — и вдруг алтын.
И теперь имя его до того погрузилось в мрак, что
не только никто
о нем
не говорит, но даже и
не помнит его существования.
Я
не говорю уже
о том, как мучительно жить под условием таких метаний, но спрашиваю: какое горькое сознание унижения должно всплыть со дна души при виде одного этого неустанно угрожающего указательного перста?
Вспомните дореформенное административное устройство (я
не говорю о судах, которые были безобразны), и вы найдете, что в нем была своего рода стройность.
Я
не говорю уже
о сенаторских ревизиях, которые назначались лишь в крайних случаях и производили сущий погром.
Само собой, впрочем, разумеется, что я
говорю здесь вообще, а отнюдь
не применительно к России. Последняя так еще молода и имеет так много задатков здорового развития, что относительно ее
не может быть и речи
о каких-либо новшествах.
Впрочем, оговариваюсь: я
говорю исключительно
о священнике бедного прихода, и притом держащемся старозаветных преданий, словом сказать,
о священнике,
не отказавшемся от личного сельскохозяйственного труда.
Я буду
говорить собственно
о средней полосе России; и притом
о помещике средней руки,
не очень крупном и
не совсем мелкопоместном.
Дети заходят в деревни и видят крестьянских детей,
о которых им
говорят: «Они такие же, как и вы!» Но француженка-гувернантка никак
не хочет с этим согласиться и восклицает: «C'est une race d'hommes tout-a-fait a part!» [Это порода людей совсем особая! (франц.)]
А назавтра опять белый день, с новым повторением тех же подробностей и того же празднословия! И это
не надоедает… напротив! Встречаешься с этим днем, точно с старым другом, с которым всегда есть
о чем
поговорить, или как с насиженным местом, где знаешь наверное, куда идти, и где всякая мелочь
говорит о каком-нибудь приятном воспоминании.
— И я тоже
не желаю, а потому и стою, покамест, во всеоружии. Следовательно, возвращайтесь каждый к своим обязанностям, исполняйте ваш долг и будьте терпеливы. Tout est a refaire — вот девиз нашего времени и всех людей порядка; но задача так обширна и обставлена такими трудностями, что нельзя думать
о выполнении ее, покуда
не наступит момент. Момент — это сила, это conditio sine qua non. [необходимое условие (лат.)] Правду ли я
говорю?
Разумеется, Сережа ничего этого
не знает, да и знать ему, признаться,
не нужно. Да и вообще ничего ему
не нужно, ровно ничего. Никакой интерес его
не тревожит, потому что он даже
не понимает значения слова «интерес»; никакой истины он
не ищет, потому что с самого дня выхода из школы
не слыхал даже, чтоб кто-нибудь произнес при нем это слово. Разве у Бореля и у Донона
говорят об истине? Разве в"Кипрской красавице"или в"Дочери фараона"идет речь об убеждениях,
о честности,
о любви к родной стране?
За нею три тысячи десятин земли в одной из черноземных губерний, прекрасная усадьба и сахарный завод,
не говоря уже
о надеждах в будущем (еще сахарный завод), потому что она — единственная дочь и наследница у своих родителей.
— Oh, celui-la ne manquera pas sa carriere! [
О, этот
не промахнется, сделает карьеру! (франц.)] —
говорил про него француз-воспитатель, ласково держа его за подбородок и проницательно вглядываясь ему в глаза.
— Ежели вы, господа, на этой же почве стоите, —
говорил он, — то я с вами сойдусь. Буду ездить на ваши совещания, пить чай с булками, и общими усилиями нам, быть может, удастся подвинуть дело вперед. Помилуй! tout croule, tout roule [все рушится, все разваливается (франц.)] — a y нас полезнейшие проекты под сукном по полугоду лежат, и никто ни
о чем подумать
не хочет! Момент,
говорят,
не наступил; но уловите же наконец этот момент… sacrebleu!.. [черт возьми! (франц.)]
Ребенок рос одиноко; жизнь родителей, тоже одинокая и постылая, тоже шла особняком, почти
не касаясь его. Сынок удался — это был тихий и молчаливый ребенок, весь в отца. Весь он, казалось, был погружен в какую-то загадочную думу, мало
говорил, ни
о чем
не расспрашивал, даже
не передразнивал разносчиков, возглашавших на дворе всякую всячину.
Ничто другое его
не тревожит, хотя он читает сплошь все напечатанное. Газета
говорит о новом налоге, — он
не знает, какое действие этот налог произведет, на ком он преимущественно отразится и даже
не затронет ли его самого. Газета
говорит о новых системах воспитания, — он и тут
не знает, в чем заключается ее сущность и
не составит ли она несчастие его детей.
Во время рождественских праздников приезжал к отцу один из мировых судей. Он
говорил, что в городе веселятся, что квартирующий там батальон доставляет жителям различные удовольствия, что по зимам нанимается зал для собраний и бывают танцевальные вечера. Потом зашел разговор
о каких-то пререканиях земства с исправником,
о том, что земские недоимки совсем
не взыскиваются, что даже жалованье членам управы и мировым судьям платить
не из чего.
Но в то же время и погода изменилась. На небе с утра до вечера ходили грузные облака; начинавшееся тепло, как бы по мановению волшебства, исчезло; почти ежедневно шел мокрый снег,
о котором
говорили: молодой снег за старым пришел. Но и эта перемена
не огорчила Ольгу, а, напротив, заняла ее. Все-таки дело идет к возрождению; тем или другим процессом, а природа берет свое.
Отец несколько раз предлагал ей ехать в Петербург к тетке, но она настаивала в своем упорстве. Теперь уж
не представление
о долге приковывало ее к деревне, а какая-то тупая боязнь. Она боялась встретить его, боялась за себя, за свое чувство. Наверное, ее ожидает какое-нибудь жестокое разочарование, какая-нибудь новая жестокая игра. Она еще
не хотела прямо признать деревянным письмо своего минутного жениха, но внутренний голос уже
говорил ей об этом.
Роман ее был непродолжителен. Через неделю Аигин собрался так же внезапно, как внезапно приехал. Он
не был особенно нежен с нею, ничего
не обещал,
не говорил о том, что они когда-нибудь встретятся, и только однажды спросил,
не нуждается ли она. Разумеется, она ответила отрицательно. Даже собравшись совсем, он
не зашел к ней проститься, а только, проезжая в коляске мимо школы, вышел из экипажа и очень тихо постучал указательным пальцем в окно.
— Со временем у нее разовьются отличные педагогические способности, —
говорили о ней классные дамы, — она аккуратна, точна в исполнении обязанностей, никогда
не позволит себе отступить от правил. Вот только чересчур добра… даже рассердиться
не умеет!
— Девица Петропавловская,
о которой я уж
говорил вам, — объясняет он Краснову, — продолжает являть себя неблагонадежною. Вчера я получил
о ней сведения, которые
не оставляют ни малейшего в том сомнения.
— Увы! подобные перерождения слишком редки. Раз человека коснулась гангрена вольномыслия, она вливается в него навсегда; поэтому надо спешить вырвать
не только корень зла, но и его отпрыски. На вашем месте я поступил бы так: призвал бы девицу Петропавловскую и попросил бы ее оставить губернию. Поверьте, в ее же интересах
говорю. Теперь, покуда дело
не получило огласки, она может похлопотать
о себе в другой губернии и там получить место, тогда как…
— Покуда определенных фактов в виду еще нет, но есть разговор — это уже само по себе представляет очень существенный признак.
О вашем губернаторе никто
не говорит, что он мечтает
о новой эре… почему? А потому просто, что этого нет на деле и быть
не может. А об земстве по всей России такой слух идет, хотя, разумеется, большую часть этих слухов следует отнести на долю болтливости.
Одно Краснову было
не по нутру — это однообразие, на которое он был, по-видимому, осужден. Покуда в глазах металась какая-то «заря», все же жилось веселее и было кой
о чем
поговорить. Теперь даже в мозгу словно закупорка какая произошла. И во сне виделся только длинный-длинный мост, через который проходит губернатор, а мостовины так и пляшут под ним.
Я
говорил себе, что разлука будет полная, что
о переписке нечего и думать, потому что вся сущность наших отношений замыкалась в личных свиданиях, и переписываться было
не о чем; что ежели и мелькнет Крутицын на короткое время опять в Петербурге, то
не иначе, как по делам «знамени», и вряд ли вспомнит обо мне, и что вообще вряд ли мы
не в последний раз видим друг друга.
—
О чем ты
говоришь —
не понимаю! — ответил он, — какие отчеты, какое «дело»? какая подготовка? Я жил — вот и все!
— Pardon! Выражение: «мелочи» — сорвалось у меня с языка. В сущности, я отнюдь
не считаю своего «дела» мелочью. Напротив. Очень жалею, что ты затеял весь этот разговор, и даже
не хочу верить, чтобы он мог серьезно тебя интересовать. Будем каждый делать свое дело, как умеем, — вот и все, что нужно. А теперь
поговорим о другом…