Неточные совпадения
Нет того русского
человека, который многократно не отсчитал бы эти «пять минут», сидя
в приемной,
в ожидании нужного
человека.
Но вот наконец нужный
человек появился
в дверях, — сказал мимоходом два-три слова, — и всё забыто.
Укрываясь от преследований
в глубь лесов, несмотря на «выгонки», они сумели покорить сердца полудиких
людей и сделать их почти солидарными с собою…
Талантливы ли финны — сказать не умею. Кажется, скорее, что нет, потому что у громадного большинства их вы видите
в золотушных глазах только недоумение. Да и о выдающихся
людях не слыхать. Если бы что-нибудь было
в запасе, все-таки кто-нибудь да создал бы себе известность.
Все мы каждодневно читаем эти известия, но едва ли многим приходит на мысль спросить себя:
в силу чего же живет современный
человек? и каким образом не входит он
в идиотизм от испуга?
— А слышали вы, как купец X всё земство
в своем уезде своими
людьми заполонил?
Как чесоточный зудень, впиваются они
в организм
человека, и точат, и жгут его.
Возьмем для примера хоть страх завтрашнего дня. Сколько постыдного заключается
в этой трехсловной мелочи! Каким образом она могла въесться
в существование
человека, существа по преимуществу предусмотрительного, обладающего зиждительною силою? Что придавило его? что заставило так безусловно подчиниться простой и постыдной мелочи?
Известно также, что
люди одаряются от природы различными способностями и различною степенью восприимчивости; что ежели практически и трудно провести эту последнюю истину во всем ее объеме, то, во всяком случае, непростительно не принимать ее
в соображение.
И умственный, и материальный уровень страны несомненно понижается; исчезает предусмотрительность; разрывается связь между
людьми, и вместо всего на арену появляется существование
в одиночку и страх перед завтрашним днем.
В губернии вы прежде всего встретите
человека, у которого сердце не на месте. Не потому оно не на месте, чтобы было переполнено заботами об общественном деле, а потому, что все содержание настоящей минуты исчерпывается одним предметом: ограждением прерогатив власти от действительных и мнимых нарушений.
Но ведь
в спокойное время
человек, у которого сердце не на месте, и сам сидит спокойно.
Человек, у которого сердце не на месте, усаживается
в винт; но когда кончается условленное число робберов, он все-таки не преминет напомнить Федору Федоровичу...
Ежели мы спустимся ступенью ниже —
в уезд, то увидим, что там мелочи жизни выражаются еще грубее и еще меньше встречают отпора. Уезд исстари был вместилищем
людей одинаковой степени развития и одинакового отсутствия образа мыслей. Теперь, при готовых девизах из губернии, разномыслие исчезло окончательно. Даже жены чиновников не ссорятся, но единомышленно подвывают: «Ах, какой циркуляр!»
А ежели и остались немногие из недавних «старых», то они так легко выдержали процесс переодевания, что опознать
в них
людей, которые еще накануне плели лапти с подковыркою, совсем невозможно.
— Я
в своем участке одного
человека заприметил, — ораторствует мировой судья, — надо бы к нему легонечко подойти.
В такой обстановке
человек поневоле делается жесток. Куда скрыться от домашнего гвалта? на улицу? — но там тоже гвалт: сход собрался — судят, рядят, секут. Со всех сторон, купно с мироедами, обступило сельское и волостное начальство, всякий спрашивает, и перед всяким ответ надо держать… А вот и кабак! Слышите, как Ванюха Бесчастный на гармонике заливается?
Случайно или не случайно, но с окончанием баттенберговских похождений затихли и европейские концерты. Визиты, встречи и совещания прекратились, и все разъехались по домам. Начинается зимняя работа; настает время собирать материалы и готовиться к концертам будущего лета. Так оно и пойдет колесом, покуда есть налицо
человек (имярек), который держит всю Европу
в испуге и смуте. А исчезнет со сцены этот имярек, на месте его появится другой, третий.
Людей продавали и дарили, и целыми деревнями, и поодиночке; отдавали
в услужение друзьям и знакомым; законтрактовывали партиями на фабрики, заводы,
в судовую работу (бурлачество); торговали рекрутскими квитанциями и проч.
В особенности жестоко было крепостное право относительно дворовых
людей: даже волосы крепостных девок эксплуатировали, продавая их косы парикмахерам.
Хотя закон, изданный, впрочем, уже
в нынешнем столетии, и воспрещал продажу
людей в одиночку, но находили средства обходить его.
Не дозволяли дворовым вступать
в браки и продавали мужчин (особенно поваров, кучеров, выездных лакеев и вообще
людей, обученных какому-нибудь мастерству) поодиночке, с придачею стариков, отца и матери, — это называлось продажей целым семейством; выдавали девок замуж
в чужие вотчины — это называлось: продать девку на вывод.
Перед отвозом
людей в рекрутское присутствие сохранялась глубокая тайна относительно назначенных
в рекруты.
На этот раз помещики действовали уже вполне бескорыстно. Прежде отдавали
людей в рекруты, потому что это представляло хорошую статью дохода (
в Сибирь ссылали редко и
в крайних случаях, когда уже, за старостью лет, провинившегося нельзя было сдать
в солдаты); теперь они уже потеряли всякий расчет. Даже тратили собственные деньги, лишь бы успокоить взбудораженные паникою сердца.
Сделка состояла
в том, что крестьянам и дворовым
людям, тайно от них, давалась «вольная», и затем, тоже без их ведома, от имени каждого,
в качестве уже вольноотпущенного, заключался долгосрочный контракт с хитроумным фабрикантом.
Дело наделало шума; но даже
в самый разгар эмансипационных надежд редко кто усмотрел его вопиющую сущность. Большинство культурных
людей отнеслось к «нему как к „мелочи“, более или менее остроумной.
Рассказывая изложенное выше, я не раз задавался вопросом: как смотрели народные массы на опутывавшие их со всех сторон бедствия? — и должен сознаться, что пришел к убеждению, что и
в их глазах это были не более как „мелочи“, как искони установившийся обиход.
В этом отношении они были вполне солидарны со всеми кабальными
людьми, выросшими и состаревшимися под ярмом, как бы оно ни гнело их. Они привыкли.
Было время, когда
люди выкрикивали на площадях: „слово и дело“, зная, что их ожидает впереди застенок со всеми ужасами пытки. Нередко они возвращались из застенков
в „первобытное состояние“, живые, но искалеченные и обезображенные; однако это нимало не мешало тому, чтобы у них во множестве отыскивались подражатели. И опять появлялось на сцену „слово и дело“, опять застенки и пытки… Словом сказать, целое поветрие своеобразных „мелочей“.
Шли
в Сибирь, шли
в солдаты, шли
в работы на заводы и фабрики; лили слезы, но шли… Разве такая солидарность со злосчастием мыслима, ежели последнее не представляется обыденною мелочью жизни? И разве не правы были жестокие сердца, говоря: „Помилуйте! или вы не видите, что эти
люди живы? А коли живы — стало быть, им ничего другого и не нужно“…
Нет опаснее
человека, которому чуждо человеческое, который равнодушен к судьбам родной страны, к судьбам ближнего, ко всему, кроме судеб пущенного им
в оборот алтына.
Обставленный кабаком, лавочкой и грошовой кассой ссуд, он обмеривает, обвешивает, обсчитывает, доводит питание мужика до минимума и
в заключение взывает к властям об укрощении
людей, взволнованных его же неправдами.
Поэтому примириться с этим явлением необходимо, и вся претензия современного
человека должна заключаться единственно
в том, чтобы оценка подлежащих элементов производилась спокойно и не чересчур расторопно.
Может быть, сам по себе взятый, он совсем не так неблагонадежен, как кажется впопыхах.
В дореформенное время, по крайней мере, не
в редкость бывало встретить такого рода аттестацию:"
человек образа мыслей благородного, но
в исполнении служебных обязанностей весьма усерден". Вот видите ли, как тогда правильно и спокойно оценивали человеческую деятельность; и благороден, и казенного интереса не чужд… Какая же
в том беда, что
человек благороден?
Все
в этом деле зависит от подъема уровня общественного сознания, от коренного преобразования жизненных форм и, наконец, от тех внутренних и материальных преуспеяний, которые должны представлять собой постепенное раскрытие находящихся под спудом сил природы и усвоение
человеком результатов этого раскрытия.
Что история изобретений, открытий и вообще борьбы
человека с природой и доныне представляет собой сплошной мартиролог, с этим согласится каждый современный
человек, если
в нем есть хоть капля правдивости.
И таким образом идет изо дня
в день с той самой минуты, когда
человек освободился от ига фатализма и открыто заявил о своем праве проникать
в заветнейшие тайники природы. Всякий день непредвидимый недуг настигает сотни и тысячи
людей, и всякий день"благополучный
человек"продолжает твердить одну и ту же пословицу:"Перемелется — мука будет". Он твердит ее даже на крайнем Западе, среди ужасов динамитного отмщения, все глубже и шире раздвигающего свои пределы.
В особенности на Западе (во Франции,
в Англии) попытки отдалить момент общественного разложения ведутся очень деятельно. Предпринимаются обеспечивающие меры; устраиваются компромиссы и соглашения; раздаются призывы к самопожертвованию, к уступкам, к удовлетворению наиболее вопиющих нужд; наконец, имеются наготове войска. Словом сказать,
в усилиях огородиться или устроить хотя временно примирение с «диким»
человеком недостатка нет. Весь вопрос — будут ли эти усилия иметь успех?
Встречаются и поныне
люди, на которых простое напоминание о праве
человека масс на участие
в благах жизни производит действие пытки.
Если б эти
люди умели рассуждать, если б они были
в состоянии проникать
в тайны человеческой природы, то они поняли бы, что одну из неизбежных принадлежностей этой природы составляет развитие и повышение уровня нравственных и материальных потребностей.
Немыслимо, чтобы
человек смотрел и не видел, слушал и не слышал, чтоб он жил как растение, цветя или увядая, смотря по уходу, который ему дается, независимо от его деятельного участия
в нем.
С наступлением времени выхода
в замужество — приданое готово; остается только выбрать корову или телку, смотря по достаткам. Если бы мужичок не предусмотрел загодя всех этих мелочей, он, наверное, почувствовал бы значительный урон
в своем хозяйстве. А теперь словно ничего не случилось; отдали любимое детище
в чужие
люди, отпировали свадьбу, как быть надлежит, — только и всего.
У него дом больше — такой достался ему при поступлении на место;
в этом доме, не считая стряпущей, по крайней мере, две горницы, которые отапливаются зимой «по-чистому», и это требует лишних дров; он круглый год нанимает работницу, а на лето и работника, потому что земли у него больше, а стало быть, больше и скота — одному с попадьей за всем недоглядеть; одежда его и жены дороже стоит, хотя бы ни он, ни она не имели никаких поползновений к франтовству; для него самовар почти обязателен, да и закуска
в запасе имеется, потому что его во всякое время может посетить нечаянный гость: благочинный, ревизор из уездного духовного правления, чиновник, приехавший на следствие или по другим казенным делам, становой пристав, волостной старшина, наконец, просто проезжий
человек, за метелью или непогодой не решающийся продолжать путь.
— Припасу на сорок
человек наготовлено, — горюет батюшка, — а пришло двадцать
человек! хоть
в навоз выливай щи!
Дети заходят
в деревни и видят крестьянских детей, о которых им говорят: «Они такие же, как и вы!» Но француженка-гувернантка никак не хочет с этим согласиться и восклицает: «C'est une race d'hommes tout-a-fait a part!» [Это порода
людей совсем особая! (франц.)]
— Помилуй!
в деревне жить, да прислуге
в молоке отказывать! Известно, по бутылке на
человека берут. Шесть
человек — шесть бутылок.
— Что твой Зверков! Он и думать забыл о тебе! Зверков! — вот о ком вспомнил! Надо самим ехать
в Петербург. Поселишься там — и товарищи о тебе вспомнят. И сына определишь, и сам место найдешь. Опять
человеком сделаешься.
Человеку сильному и предприимчивому тяжело подчиниться общинным порядкам, которые прежде всего обезличивают его, налагают путы на всю его деятельность, вторгаются
в его жизненную обстановку и вообще держат под угрозой"сравнения с прочими".
Это —
человек, всем существом своим преданный праздности; это — идол портных, содержателей ресторанов и кокоток, покуда не запутается
в неоплатных долгах.
Я не поведу читателя ни к Одинцову, ни на Невский, где он гуляет entre chien et loup, [
в сумерки (франц.)] ради обострения аппетита и встречи с бесчисленными шалопаями, ни даже к Борелю, где он обедает
в веселой компании. Везде слышатся одни и те же неосмысленные речи, везде производятся одни и те же паскудные телодвижения. И все это, вместе взятое, составляет то, что у порядочных
людей известно под выражением: «отдавать дань молодости».
Отец ее, Иван Петрович Грифков, приехал
в Петербург,
в качестве сведущего
человека, и ездит на совещания
в какую-то субкомиссию,
в которой деятельно ведутся переговоры об упразднении.