Неточные совпадения
—
Ты нам такого ищи, чтоб немудрый был! — говорили головотяпы новотору-вору. — На
что нам мудрого-то, ну его к ляду!
Я за то
тебя, детинушку, пожалую
Среди поля хоромами высокими,
Что двумя столбами с перекладиною...
—
Что ж это такое? фыркнул — и затылок показал! нешто мы затылков не видали! а
ты по душе с нами поговори!
ты лаской-то, лаской-то пронимай!
ты пригрозить-то пригрози, да потом и помилуй!
— Если
ты имеешь мужа и можешь доказать,
что он здешний градоначальник, то признаю! — твердо отвечал мужественный помощник градоначальника. Казенных дел стряпчий трясся всем телом и трясением этим как бы подтверждал мужество своего сослуживца.
— Ежели
ты имеешь мужа и можешь доказать,
что он здешний градоначальник, то признаем! — мужественно отвечал помощник градоначальника.
— Кто
ты? и с
чем к нам приехал? — спрашивали глуповцы у чиновника.
— Правда ли, девка Амалька,
что ты обманным образом власть похитила и градоначальницей облыжно называть себя изволила и тем многих людишек в соблазн ввела? — спрашивала ее Лядоховская.
— И с
чего тебе, паскуде, такое смехотворное дело в голову взбрело? и кто
тебя, паскуду, тому делу научил? — продолжала допрашивать Лядоховская, не обращая внимания на Амалькин ответ.
— А ведь корову-то, братик-сударик, у
тебя продать надо! потому, братик-сударик,
что недоимка — это святое дело!
— Нужды нет,
что он парадов не делает да с полками на нас не ходит, — говорили они, — зато мы при нем, батюшке, свет у́зрили! Теперича, вышел
ты за ворота: хошь — на месте сиди; хошь — куда хошь иди! А прежде сколько одних порядков было — и не приведи бог!
— А на
что мне
тебя… гунявого? [Гуня́вый — гнусавый, в другом значении — плешивый, неуклюжий.] — отвечала Аленка, с наглостью смотря ему в глаза, — у меня свой муж хорош.
— Ну,
чего ты, паскуда, жалеешь, подумай-ко! — говорила льстивая старуха, — ведь
тебя бригадир-то в медовой сыте купать станет.
— Ничего я этого не знаю, — говорил он, — знаю только,
что ты, старый пес, у меня жену уводом увел, и я
тебе это, старому псу, прощаю… жри!
— А ведь это поди
ты не ладно, бригадир, делаешь,
что с мужней женой уводом живешь! — говорили они ему, — да и не затем
ты сюда от начальства прислан, чтоб мы, сироты, за твою дурость напасти терпели!
— То-то! мы терпеть согласны! Мы люди привышные! А только
ты, бригадир, об этих наших словах подумай, потому не ровён час: терпим-терпим, а тоже и промеж нас глупого человека не мало найдется! Как бы
чего не сталось!
— Гунявый
ты! вот
что! — укоряли они его, — оттого
тебе, гаденку, и не отписывают! Не стоишь!
— Ведомо ли
тебе, бригадиру,
что мы здесь целым городом, сироты, помираем? — так начал он свое первое искушение.
— Это точно,
что с правдой жить хорошо, — отвечал бригадир, — только вот я какое слово
тебе молвлю: лучше бы
тебе, древнему старику, с правдой дома сидеть,
чем беду на себя накликать!
— Нет! мне с правдой дома сидеть не приходится! потому она, правда-матушка, непоседлива!
Ты глядишь: как бы в избу да на полати влезти, ан она, правда-матушка, из избы вон гонит… вот
что!
Она наступала на человека прямо, как будто говорила: а ну, посмотрим, покоришь ли
ты меня? — и всякому, конечно, делалось лестным доказать этой «прорве»,
что «покорить» ее можно.
—
Что ты, Анисьюшка, делаешь? на
что ямку копаешь? — спрашивали они.
На этот призыв выходит из толпы парень и с разбега бросается в пламя. Проходит одна томительная минута, другая. Обрушиваются балки одна за другой, трещит потолок. Наконец парень показывается среди облаков дыма; шапка и полушубок на нем затлелись, в руках ничего нет. Слышится вопль:"Матренка! Матренка! где
ты?" — потом следуют утешения, сопровождаемые предположениями,
что, вероятно, Матренка с испуга убежала на огород…
— Мы не про то говорим, чтоб
тебе с богом спорить, — настаивали глуповцы, — куда
тебе, гунявому, на́бога лезти! а
ты вот
что скажи: за чьи бесчинства мы, сироты, теперича помирать должны?
— Мало
ты нас в прошлом году истязал? Мало нас от твоей глупости да от твоих шелепов смерть приняло? — продолжали глуповцы, видя,
что бригадир винится. — Одумайся, старче! Оставь свою дурость!
— О
чем ты, старушка, плачешь? — спросил бригадир, ласково трепля ее по плечу.
Но он не без основания думал,
что натуральный исход всякой коллизии [Колли́зия — столкновение противоположных сил.] есть все-таки сечение, и это сознание подкрепляло его. В ожидании этого исхода он занимался делами и писал втихомолку устав «о нестеснении градоначальников законами». Первый и единственный параграф этого устава гласил так: «Ежели чувствуешь,
что закон полагает
тебе препятствие, то, сняв оный со стола, положи под себя. И тогда все сие, сделавшись невидимым, много
тебя в действии облегчит».
— Ну, это, брат, дудки! После этого каждый поросенок будет
тебе в глаза лгать,
что он не поросенок, а только поросячьими духами прыскается!
— Я — твое внутреннее слово! я послана объявить
тебе свет Фавора, [Фаво́р — по евангельскому преданию, священная гора.] которого
ты ищешь, сам того не зная! — продолжала между тем незнакомка, — но не спрашивай, кто меня послал, потому
что я и сама объявить о сем не умею!
— Прими руки! — кротко сказала она, — не осязанием, но мыслью
ты должен прикасаться ко мне, чтобы выслушать то,
что я должна
тебе открыть!
— Плохо
ты, верно, читал! — дерзко кричали они градоначальнику и подняли такой гвалт,
что Грустилов испугался и рассудил,
что благоразумие повелевает уступить требованиям общественного мнения.
—
Что ты с ним балы-то точишь! он в бога не верит!
Ну, он это взглянул на меня этак сыскоса:"
Ты, говорит, колченогий (а у меня, ваше высокородие, точно
что под Очаковом ногу унесло), в полиции, видно, служишь?" — взял шапку и вышел из кабака вон.
— И так это меня обидело, — продолжала она, всхлипывая, — уж и не знаю как!"За
что же, мол,
ты бога-то обидел?" — говорю я ему. А он не то чтобы
что, плюнул мне прямо в глаза:"Утрись, говорит, может, будешь видеть", — и был таков.
— Правда ли, — говорил он, —
что ты, Семен, светлейшего Римской империи князя Григория Григорьевича Орлова Гришкой величал и, ходючи по кабакам, перед всякого звания людьми за приятеля себе выдавал?
— Мнишь
ты всех людей добродетельными сделать, а про то позабыл,
что добродетель не от себя, а от бога, и от бога же всякому человеку пристойное место указано.
— Ежели есть на свете клеветники, тати, [Тать — вор.] злодеи и душегубцы (о
чем и в указах неотступно публикуется), — продолжал градоначальник, — то с
чего же
тебе, Ионке, на ум взбрело, чтоб им не быть? и кто
тебе такую власть дал, чтобы всех сих людей от природных их званий отставить и зауряд с добродетельными людьми в некоторое смеха достойное место,
тобою «раем» продерзостно именуемое, включить?