Неточные совпадения
Даже энергическая езда на почтовых — и
та неизбежно должна
была оказывать известную долю влияния, укрепляя обывательский дух примерами лошадиной бодрости и нестомчивости.
Сверх
того, издателем руководила и
та мысль, что фантастичность рассказов нимало не устраняет их административно-воспитательного значения и что опрометчивая самонадеянность летающего градоначальника может даже и теперь послужить спасительным предостережением для
тех из современных администраторов, которые не желают
быть преждевременно уволенными от должности.
Таковы-то
были мысли, которые побудили меня, смиренного городового архивариуса (получающего в месяц два рубля содержания, но и за всем
тем славословящего), ку́пно [Ку́пно — вместе, совместно.] с троими моими предшественниками, неумытными [Неумы́тный — неподкупный, честный (от старого русского слова «мыт» — пошлина).] устами воспеть хвалу славных оных Неронов, [Опять
та же прискорбная ошибка.
Но сие же самое соответствие, с другой стороны, служит и не малым, для летописателя, облегчением. Ибо в чем состоит, собственно, задача его? В
том ли, чтобы критиковать или порицать? Нет, не в
том. В
том ли, чтобы рассуждать? Нет, и не в этом. В чем же? А в
том, легкодумный вольнодумец, чтобы
быть лишь изобразителем означенного соответствия и об оном предать потомству в надлежащее назидание.
Заключали союзы, объявляли войны, мирились, клялись друг другу в дружбе и верности, когда же лгали,
то прибавляли «да
будет мне стыдно» и
были наперед уверены, что «стыд глаза не выест».
Но когда дошли до
того, что ободрали на лепешки кору с последней сосны, когда не стало ни жен, ни дев и нечем
было «людской завод» продолжать, тогда головотяпы первые взялись за ум.
Поняли, что кому-нибудь да надо верх взять, и послали сказать соседям:
будем друг с дружкой до
тех пор головами тяпаться, пока кто кого перетяпает.
— Что ты! с ума, никак, спятил! пойдет ли этот к нам? во сто раз глупее
были — и
те не пошли! — напустились головотяпы на новотора-вора.
— А
были мы у одного князя глупого да у другого князя глупого ж — и
те володеть нами не похотели!
— И
будете вы платить мне дани многие, — продолжал князь, — у кого овца ярку принесет, овцу на меня отпиши, а ярку себе оставь; у кого грош случится,
тот разломи его начетверо: одну часть мне отдай, другую мне же, третью опять мне, а четвертую себе оставь. Когда же пойду на войну — и вы идите! А до прочего вам ни до чего дела нет!
— И
тех из вас, которым ни до чего дела нет, я
буду миловать; прочих же всех — казнить.
Чем далее лилась песня,
тем ниже понуривались головы головотяпов. «
Были между ними, — говорит летописец, — старики седые и плакали горько, что сладкую волю свою прогуляли;
были и молодые, кои
той воли едва отведали, но и
те тоже плакали. Тут только познали все, какова такова прекрасная воля
есть». Когда же раздались заключительные стихи песни...
1) Клементий, Амадей Мануйлович. Вывезен из Италии Бироном, герцогом Курляндским, за искусную стряпню макарон; потом,
будучи внезапно произведен в надлежащий чин, прислан градоначальником. Прибыв в Глупов, не только не оставил занятия макаронами, но даже многих усильно к
тому принуждал, чем себя и воспрославил. За измену бит в 1734 году кнутом и, по вырвании ноздрей, сослан в Березов.
5) Ламврокакис, беглый грек, без имени и отчества и даже без чина, пойманный графом Кирилою Разумовским в Нежине, на базаре. Торговал греческим мылом, губкою и орехами; сверх
того,
был сторонником классического образования. В 1756 году
был найден в постели, заеденный клопами.
6) Баклан, Иван Матвеевич, бригадир.
Был роста трех аршин и трех вершков и кичился
тем, что происходит по прямой линии от Ивана Великого (известная в Москве колокольня). Переломлен пополам во время бури, свирепствовавшей в 1761 году.
Супруга его, Лукерья Терентьевна, тоже
была весьма снисходительна и
тем много способствовала блеску сего правления.
Вспомнили только что выехавшего из города старого градоначальника и находили, что хотя он тоже
был красавчик и умница, но что, за всем
тем, новому правителю уже по
тому одному должно
быть отдано преимущество, что он новый.
Между
тем новый градоначальник оказался молчалив и угрюм. Он прискакал в Глупов, как говорится, во все лопатки (время
было такое, что нельзя
было терять ни одной минуты) и едва вломился в пределы городского выгона, как тут же, на самой границе, пересек уйму ямщиков. Но даже и это обстоятельство не охладило восторгов обывателей, потому что умы еще
были полны воспоминаниями о недавних победах над турками, и все надеялись, что новый градоначальник во второй раз возьмет приступом крепость Хотин.
Начальник может совершать всякие мероприятия, он может даже никаких мероприятий не совершать, но ежели он не
будет при этом калякать,
то имя его никогда не сделается популярным.
Бывали градоначальники истинно мудрые, такие, которые не чужды
были даже мысли о заведении в Глупове академии (таков, например, штатский советник Двоекуров, значащийся по «описи» под № 9), но так как они не обзывали глуповцев ни «братцами», ни «робятами»,
то имена их остались в забвении.
Неслыханная деятельность вдруг закипела во всех концах города: частные пристава поскакали, квартальные поскакали, заседатели поскакали, будочники позабыли, что значит путем
поесть, и с
тех пор приобрели пагубную привычку хватать куски на лету.
Возник вопрос: какую надобность мог иметь градоначальник в Байбакове, который, кроме
того что
пил без просыпа,
был еще и явный прелюбодей?
Начались подвохи и подсылы с целью выведать тайну, но Байбаков оставался нем как рыба и на все увещания ограничивался
тем, что трясся всем телом. Пробовали
споить его, но он, не отказываясь от водки, только потел, а секрета не выдавал. Находившиеся у него в ученье мальчики могли сообщить одно: что действительно приходил однажды ночью полицейский солдат, взял хозяина, который через час возвратился с узелком, заперся в мастерской и с
тех пор затосковал.
С течением времени Байбаков не только перестал тосковать, но даже до
того осмелился, что самому градскому голове посулил отдать его без зачета в солдаты, если он каждый день не
будет выдавать ему на шкалик.
[Ныне доказано, что тела всех вообще начальников подчиняются
тем же физиологическим законам, как и всякое другое человеческое тело, но не следует забывать, что в 1762 году наука
была в младенчестве.
Но как ни строго хранили будочники вверенную им тайну, неслыханная весть об упразднении градоначальниковой головы в несколько минут облетела весь город. Из обывателей многие плакали, потому что почувствовали себя сиротами и, сверх
того, боялись подпасть под ответственность за
то, что повиновались такому градоначальнику, у которого на плечах вместо головы
была пустая посудина. Напротив, другие хотя тоже плакали, но утверждали, что за повиновение их ожидает не кара, а похвала.
Публика начала даже склоняться в пользу
того мнения, что вся эта история
есть не что иное, как выдумка праздных людей, но потом, припомнив лондонских агитаторов [Даже и это предвидел «Летописец»!
Покуда шли эти толки, помощник градоначальника не дремал. Он тоже вспомнил о Байбакове и немедленно потянул его к ответу. Некоторое время Байбаков запирался и ничего, кроме «знать не знаю, ведать не ведаю», не отвечал, но когда ему предъявили найденные на столе вещественные доказательства и сверх
того пообещали полтинник на водку,
то вразумился и,
будучи грамотным, дал следующее показание...
В прошлом году, зимой — не помню, какого числа и месяца, —
быв разбужен в ночи, отправился я, в сопровождении полицейского десятского, к градоначальнику нашему, Дементию Варламовичу, и, пришед, застал его сидящим и головою
то в
ту,
то в другую сторону мерно помавающим.
В сей крайности вознамерились они сгоряча меня на всю жизнь несчастным сделать, но я
тот удар отклонил, предложивши господину градоначальнику обратиться за помощью в Санкт-Петербург, к часовых и органных дел мастеру Винтергальтеру, что и
было ими выполнено в точности.
На спрашивание же вашего высокоблагородия о
том, во-первых, могу ли я, в случае присылки новой головы, оную утвердить и, во-вторых,
будет ли
та утвержденная голова исправно действовать? ответствовать сим честь имею: утвердить могу и действовать оная
будет, но настоящих мыслей иметь не может.
Выслушав показание Байбакова, помощник градоначальника сообразил, что ежели однажды допущено, чтобы в Глупове
был городничий, имеющий вместо головы простую укладку,
то, стало
быть, это так и следует. Поэтому он решился выжидать, но в
то же время послал к Винтергальтеру понудительную телеграмму [Изумительно!! — Прим. издателя.] и, заперев градоначальниково тело на ключ, устремил всю свою деятельность на успокоение общественного мнения.
Мало
того, начались убийства, и на самом городском выгоне поднято
было туловище неизвестного человека, в котором, по фалдочкам, хотя и признали лейб-кампанца, но ни капитан-исправник, ни прочие члены временного отделения, как ни бились, не могли отыскать отделенной от туловища головы.
Между
тем Винтергальтер говорил правду, и голова действительно
была изготовлена и выслана своевременно.
Может
быть,
тем бы и кончилось это странное происшествие, что голова, пролежав некоторое время на дороге,
была бы со временем раздавлена экипажами проезжающих и наконец вывезена на поле в виде удобрения, если бы дело не усложнилось вмешательством элемента до такой степени фантастического, что сами глуповцы — и
те стали в тупик. Но не
будем упреждать событий и посмотрим, что делается в Глупове.
Голова у этого другого градоначальника
была совершенно новая и притом покрытая лаком. Некоторым прозорливым гражданам показалось странным, что большое родимое пятно, бывшее несколько дней
тому назад на правой щеке градоначальника, теперь очутилось на левой.
Так, например, он говорит, что на первом градоначальнике
была надета
та самая голова, которую выбросил из телеги посланный Винтергальтера и которую капитан-исправник приставил к туловищу неизвестного лейб-кампанца; на втором же градоначальнике
была надета прежняя голова, которую наскоро исправил Байбаков, по приказанию помощника городничего, набивши ее, по ошибке, вместо музыки вышедшими из употребления предписаниями.
Все эти рассуждения положительно младенческие, и несомненным остается только
то, что оба градоначальника
были самозванцы.
Но этот, по-видимому, естественный и законный акт административной твердости едва не сделался источником еще горших затруднений, нежели
те, которые произведены
были непонятным появлением двух одинаковых градоначальников.
Потом пошли к модному заведению француженки, девицы де Сан-Кюлот (в Глупове она
была известна под именем Устиньи Протасьевны Трубочистихи; впоследствии же оказалась сестрою Марата [Марат в
то время не
был известен; ошибку эту, впрочем, можно объяснить
тем, что события описывались «Летописцем», по-видимому, не по горячим следам, а несколько лет спустя.
Не успели глуповцы опомниться от вчерашних событий, как Палеологова, воспользовавшись
тем, что помощник градоначальника с своими приспешниками засел в клубе в бостон, [Бостон — карточная игра.] извлекла из ножон шпагу покойного винного пристава и,
напоив, для храбрости, троих солдат из местной инвалидной команды, вторглась в казначейство.
Права эти заключались в
том, что отец ее, Клемантинки, кавалер де Бурбон,
был некогда где-то градоначальником и за фальшивую игру в карты от должности
той уволен.
Вести о «глуповском нелепом и смеха достойном смятении» достигли наконец и до начальства. Велено
было «беспутную оную Клемантинку, сыскав, представить, а которые
есть у нее сообщники,
то и
тех, сыскав, представить же, а глуповцам крепко-накрепко наказать, дабы неповинных граждан в реке занапрасно не утапливали и с раската звериным обычаем не сбрасывали». Но известия о назначении нового градоначальника все еще не получалось.
Между
тем дела в Глупове запутывались все больше и больше. Явилась третья претендентша, ревельская уроженка Амалия Карловна Штокфиш, которая основывала свои претензии единственно на
том, что она два месяца жила у какого-то градоначальника в помпадуршах. Опять шарахнулись глуповцы к колокольне, сбросили с раската Семку и только что хотели спустить туда же пятого Ивашку, как
были остановлены именитым гражданином Силой Терентьевым Пузановым.
Напрасно пан Кшепшицюльский и пан Пшекшицюльский, которых она
была тайным орудием, усовещивали, протестовали и угрожали — Клемантинка через пять минут
была до
того пьяна, что ничего уж не понимала.
И действительно, в
ту же ночь Клемантинка
была поднята в бесчувственном виде с постели и выволочена в одной рубашке на улицу.
Обыватели заволновались, потому что всякому
было лестно
тот алтын прикарманить.
Легко
было немке справиться с беспутною Клемантинкою, но несравненно труднее
было обезоружить польскую интригу,
тем более что она действовала невидимыми подземными путями. После разгрома Клемантинкинова паны Кшепшицюльский и Пшекшицюльский грустно возвращались по домам и громко сетовали на неспособность русского народа, который даже для подобного случая ни одной талантливой личности не сумел из себя выработать, как внимание их
было развлечено одним, по-видимому, ничтожным происшествием.
Он строго порицал распоряжение, вследствие которого приезжий чиновник
был засажен в блошиный завод, и предрекал Глупову великие от
того бедствия.
Сила Терентьев Пузанов при этих словах тоскливо замотал головой, так что если б атаманы-молодцы
были крошечку побойчее,
то они, конечно, разнесли бы съезжую избу по бревнышку.