Наблюдать такие существования со стороны было бы, разумеется, удобнее, нежели знакомиться с ними при помощи
собственных боков, но устроить это, без ущерба для полноты самых наблюдений, до крайности трудно.
Во-вторых, существуют распорядки, при которых, несмотря на самые похвальные усилия остаться на почве объективности, эти усилия оказываются тщетными, и всякий наблюдатель, каковы бы ни были его намерения, силою вещей превращается в наблюдателя, собирающего нужные факты при помощи
собственных боков.
Мы в этом отношении поставлены несомненно выгоднее. Мы рождаемся с загадкой в сердцах и потом всю жизнь лелеем ее на
собственных боках. А кроме того, мы отлично знаем, что никаких поступков не будет. Но на этом наши преимущества и кончаются, ибо дальнейшие наши отношения к загадке заключаются совсем не в разъяснении ее, а только в известных приспособлениях. Или, говоря другими словами, мы стараемся так приспособиться, чтоб жить без шкур, но как бы с оными.
Кто с большею выпуклостью, так сказать, при помощи
собственных боков, пустит в ход сравнительный метод, который, в деле оценки форм общежития, представляет самое веское и убедительное доказательство?
Всю горькую чашу существования мастерового-ученика он выпил до дна, на
собственных боках убеждаясь, что попал в глухой мешок, из которого некуда выбраться, и что, стало быть, самое лучшее, что ему предстояло, — это притупить в себе всякую чувствительность, обтерпеться.
Неточные совпадения
Иногда матушка не доискивалась куска, который утром, заказывая обед,
собственными глазами видела, опять повара за
бока: куда девал кусок? любовнице отдал?
И в самом деле, какую цену может иметь для каторжного
собственная его чистоплотность, если завтра приведут новую партию и положат с ним
бок о
бок соседа, от которого ползут во все стороны насекомые и идет удушливый запах?
— К вашим услугам, Владимир Ефимыч, — ответил Ромашов с фальшивой развязностью, но дрогнувшим голосом. Он нагнулся, сорвал прошлогоднюю сухую коричневую былинку и стал рассеянно ее жевать. В то же время он пристально глядел, как в пуговицах на пальто Николаева отражалась его
собственная фигура, с узкой маленькой головкой и крошечными ножками, но безобразно раздутая в
боках.
Являлся механик Павел Солнцев, чахоточный человек лет тридцати. Левый
бок у него был перебит в драке, лицо, желтое и острое, как у лисицы, кривилось в ехидную улыбку. Тонкие губы открывали два ряда черных, разрушенных болезнью зубов, лохмотья на его узких и костлявых плечах болтались, как на вешалке. Его прозвали Объедок. Он промышлял торговлей мочальными щетками
собственной фабрикации и вениками из какой-то особенной травы, очень удобными для чистки платья.
Черно-синие сосны — светло-синяя луна — черно-синие тучи — светло-синий столб от луны — и по
бокам этого столба — такой уж черной синевы, что ничего не видно — море. Маленькое, огромное, совсем черное, совсем невидное — море. А с краю, на тучах, которыми другой от нас умчался гений, немножко задевая око луны — лиловым чернилом, кудрявыми, как
собственные волосы, буквами: «Приезжайте скорее. Здесь чудесно».