Передвинешься на средину рейда — море спрячется, зато вдруг раздвинется весь залив налево, с островами Кагена, Катакасима, Каменосима, и видишь мыс en face [спереди — фр.], а берег направо покажет свои обработанные террасы, как исполинскую зеленую лестницу, идущую по всей горе, от волн
до облаков.
Молится Мироне год за годом, // Дуб-от молодой стал
до облака, // С желудя его густо лес пошел, // А святой молитве всё нет конца!
— Видел я сон: идёт по земле большой серый мужик, голова
до облаков, в ручищах коса, с полверсты, примерно, длиной, и косит он. Леса, деревни — всё валит. Без шума однако.
Однако были дни давным-давно, // Когда и он на берегу Гвинеи // Имел родной шалаш, жену, пшено // И ожерелье красное на шее, // И мало ли?.. О, там он был звено // В цепи семей счастливых!.. Там пустыня // Осталась неприступна, как святыня. // И пальмы там растут
до облаков, // И пена вод белее жемчугов. // Там жгут лобзанья, и пронзают очи, // И перси дев черней роскошной ночи.
Неточные совпадения
Но туча, то белея, то чернея, так быстро надвигалась, что надо было еще прибавить шага, чтобы
до дождя поспеть домой. Передовые ее, низкие и черные, как дым с копотью,
облака с необыкновенной быстротой бежали по небу.
До дома еще было шагов двести, а уже поднялся ветер, и всякую секунду можно было ждать ливня.
Утро было свежее, но прекрасное. Золотые
облака громоздились на горах, как новый ряд воздушных гор; перед воротами расстилалась широкая площадь; за нею базар кипел народом, потому что было воскресенье; босые мальчики-осетины, неся за плечами котомки с сотовым медом, вертелись вокруг меня; я их прогнал: мне было не
до них, я начинал разделять беспокойство доброго штабс-капитана.
Вчера я приехал в Пятигорск, нанял квартиру на краю города, на самом высоком месте, у подошвы Машука: во время грозы
облака будут спускаться
до моей кровли.
По небу, изголуба-темному, как будто исполинскою кистью наляпаны были широкие полосы из розового золота; изредка белели клоками легкие и прозрачные
облака, и самый свежий, обольстительный, как морские волны, ветерок едва колыхался по верхушкам травы и чуть дотрогивался
до щек.
«Да, темная душа», — повторил Самгин, глядя на голую почти
до плеча руку женщины. Неутомимая в работе, она очень завидовала успехам эсеров среди ремесленников, приказчиков, мелких служащих, и в этой ее зависти Самгин видел что-то детское. Вот она говорит доктору, который, следя за карандашом ее, окружил себя густейшим
облаком дыма: