Неточные совпадения
—
Послушай, однако ж, Иван! как же мужики-то? у них ведь надел… обеспечение, братец, ведь это! Неужто ж и они стеку не могут сыскать?
Кого ни
послушаешь, все на что-то негодуют, жалуются, вопиют.
—
Послушайте, однако ж! — сказал Удав, — а как же вы насчет этих расхищений полагаете? Ужели же и это можно… простить?
Слушайте, дети! — сказал он нам, — вы должны жалеть Россию не за то только, что половина ее чиновников и все без исключения аптекаря — немцы, но и за то, что она с твердостью выполняет свою историческую миссию.
Мальчик без штанов. А нас, брат, так и сейчас походя ругают. Кому не лень, только тот не ругает, и всё самыми скверными словами. Даже нам надоело
слушать. Исправник ругается, становой ругается, посредник ругается, старшина ругается, староста ругается, а нынче еще урядников ругаться наняли 39.
Он рано встает утром, не спит после обеда, не сидит по целым часам в ватерклозете, и с Бедекером в руках с утра до вечера нюхает, смотрит,
слушает, глотает.
Он говорил, и его не тошнило, а мы
слушали и нас тоже не тошнило.
Избранная публика даже одним ухом не
слушала их, но совершенно явно показывала, что совсем ничего не слышит, так что, в конце концов, всегда оказывалось, что, думая обращаться к публике, старики исключительно разговаривали друг с другом.
Слушать разглагольствия Удава и Дыбы и не чувствовать при этом глубочайшей тоски можно только под условием несомненного нравственного разложения.
Слушай и чувствуй, как замирает весь организм под игом подавляющей тоски.
—
Послушайте, мой друг! Вы, французы, народ легкомысленный. Надо же вашему начальству хоть какое-нибудь средство иметь, чтоб нейтрализовать это легкомыслие!
— Очень рад, что вы пришли к таковому здравому заключению. Но
слушайте, что будет дальше. У нас, в России, если вы лично ничего не сделали, то вам говорят: живи припеваючи! у вас же, во Франции, за то же самое вы неожиданно, в числе прочих, попадаете на каторгу! Понимаете ли вы теперь, как глубоко различны понятия, выражаемые этими двумя словами, и в какой степени наше отечество ушло вперед… Ах, ЛабулИ, ЛабулИ!
Так что если уже утром, едучи в Версаль, я сомневался в успешном исходе дела, то теперь,
слушая Клемансо, чувствовал, что и сомнения не может быть.
— Так вы русский? да вы слышали ли, у нас-то что делается? нет, вы
послушайте…
—
Послушайте, однако ж! Вы что-то такое странное говорите. Я полагаю, что Гамбетта…
— Да-с, так вот сидим мы однажды с деточками в классе и переводим:"время, нами переживаемое"… И вдруг — инспектор-с. Посидел,
послушал. А я вот этой случайности-то и не предвидел-с. Только прихожу после урока домой, сел обедать — смотрю: пакет! Пожалуйте! Являюсь."Вы в Пинеге бывали?" — Не бывал-с. — "Так вот познакомьтесь". Я было туда-сюда: за что? — "Так вы не знаете? Это мне нравится! Он… не знает! Стыдитесь, сударь! не увеличивайте вашей вины нераскаянностью!"
Сразу догадался, что он хоть до завтра калякай, а мы все-таки будем его
слушать.
—
Послушайте, Капотт! как вы, однако ж, чисто по-русски говорите!
Причем называют его general и
слушают его рассказы о том, как он был однажды сослан на каторгу, как его секли кнутом, как он с каторги бежал к бурятам, dans les steppes, [в степи] долгое время исправлял у них должность шамана, оттуда бежал — в Китай… et me voila a Paris. [и вот я в Париже]
Целых четыре дня я кружился по Парижу с Капоттом, и все это время он без умолку говорил. Часто он повторялся, еще чаще противоречил сам себе, но так как мне, в сущности, было все равно, что ни
слушать, лишь бы упразднить представление"свиньи", то я не только не возражал, но даже механическим поматыванием головы как бы приглашал его продолжать. Многого, вероятно, я и совсем не слыхал, довольствуясь тем, что в ушах моих не переставаючи раздавался шум.
Я
слушал эту предику и возмущался духом. Но так как я раз навсегда принял за правило: пускай Капотты с Гамбеттами что угодно рассказывают, а мы свою линию будем потихоньку да полегоньку вести! — то и ограничился тем, что сказал...
—
Послушайте, Капотт! — воскликнул я в смущении, — но подумали ли вы о будущем? Будущее! ведь это целая вечность, Капотт! Что ждет вас впереди? Какую участь готовите для себя?
А нынче —
послушайте, какая трель всенародно раздается из любого литературного клоповника! Мыслить не полагается! добрый же сын отечества обязывается предаваться установленным телесным упражнениям и затем насыщаться, переваривать и извергать. Всякий же, кто обнаружит попытку мышления, будет яко пособник, укрыватель и соучастник злодейских замыслов… Неужто же мы так и останемся при этих хлевных идеалах?
А Правда
слушает это бессмысленное бормотание и пожимается.
Нужды нет, что он прямо из-под Наровчата выскочил, все-таки
слушай его и удивляйся мудрости его соображений.
Самое лучшее:
слушай и не возражай — прохожие это любят.
Право, мне до сих пор совсем искренно казалось, что я никогда никаких других слов, кроме трезвенных, не говорил, а вот отыскался же мудрец, который в глаза мне говорит: нет, совсем не того от тебя нужно. Но что-нибудь одно: или я был постоянно пьян, и в таком случае от пьяного человека нечего и ждать трезвенного слова; или я был трезв, а те, которые
слушали меня, были пьяны. А может быть, они и теперь пьяны.
А теперь вот, гляди на картонное лицо не помнящего родства прохожего и
слушай его азбучное гудение! И не моргни.
— Слушайте-ка, — сказал я, улучив минуту, когда он проходил мимо меня, — помните, между Бромбергом и Берлином, в какой-то немецкой деревне, я вас без штанов видел?