Неточные совпадения
Не то чтоб зависть или чернота какая-нибудь, а
всякий друг другу совет и помощь дает.
Да и времена были тогда другие: нынче об таких случаях и дел заводить
не велено, а в те поры
всякое мертвое тело есть мертвое тело.
Молчит Фейер, только усами, как таракан, шевелит, словно обнюхивает, чем пахнет. Вот и приходит как-то купчик в гостиный двор в лавку, а в зубах у него цигарка. Вошел он в лавку, а городничий в другую рядом: следил уж он за ним шибко, ну, и свидетели на
всякий случай тут же. Перебирает молодец товары, и всё швыряет, всё
не по нем, скверно да непотребно, да и все тут; и рисунок
не тот, и доброта скверная, да уж и что это за город такой, что, чай, и ситцу порядочного найтить нельзя.
Провинностей за ним особенных
не водилось, кроме того, что за стол он садился
всякий день сам-двадцат, по случаю непомерного количества дочек, племянниц и других сирот-родственниц.
Живоглотом он прозван по той причине, что, будучи еще в детстве и обуреваемый голодом, которого требованиям
не всегда мог удовлетворить его родитель, находившийся при земском суде сторожем, нередко блуждал по берегу реки и вылавливал в ней мелкую рыбешку, которую и проглатывал живьем, твердо надеясь на помощь божию и на чрезвычайную крепость своего желудка, в котором, по собственному его сознанию, камни жерновые
всякий злак в один момент перемалывали.
Перегоренский. Повторяю вашему высокородию:
не донос, которого самое название презрительно для моего сердца, намерен я предъявить вам, государь мой! — нет! Слова мои будут простым извещением, которое, по смыслу закона, обязательно для
всякого верноподданного…
Кроме того, есть еще тайная причина, объясняющая наше нерасположение к проезжему народу, но эту причину я могу сообщить вам только под величайшим секретом: имеются за нами кой-какие провинности, и потому мы до смерти
не любим ревизоров и
всякого рода любопытных людей, которые любят совать свой нос в наше маленькое хозяйство.
Не высок он ростом, а между тем
всякое телодвижение его брызжет нестерпимым величием.
Тут самый рост его как-то
не останавливает ничьего внимания, и
всякий благонамеренный человек необходимо должен думать, что такой, именно такой рост следует иметь для того, чтоб быть величественным.
Ощутил лесной зверь, что у него на лбу будто зубы прорезываются. Взял письма, прочитал — там
всякие такие неудобные подробности изображаются. Глупая была баба! Мало ей того, чтоб грех сотворить, — нет, возьмет да на другой день все это опишет: «Помнишь ли, мол, миленький, как ты сел вот так, а я села вот этак, а потом ты взял меня за руку, а я, дескать, хотела ее отнять, ну, а ты»… и пошла, и пошла! да страницы четыре мелко-намелко испишет, и все
не то чтоб дело какое-нибудь, а так, пустяки одни.
Княжна с ужасом должна сознаться, что тут существуют какие-то смутные расчеты, что она сама до такой степени embourbée, что даже это странное сборище людей, на которое
всякая порядочная женщина должна смотреть совершенно бесстрастными глазами, перестает быть безразличным сбродом, и напротив того, в нем выясняются для нее совершенно определительные фигуры, между которыми она начинает уже различать красивых от уродов, глупых от умных, как будто
не все они одни и те же — о, mon Dieu, mon Dieu! [о, боже мой, боже мой! (франц.)]
Во-первых, я постоянно страшусь, что вот-вот кому-нибудь недостанет холодного и что даже самые взоры и распорядительность хозяйки
не помогут этому горю, потому что одною распорядительностью никого накормить нельзя; во-вторых, я вижу очень ясно, что Марья Ивановна (так называется хозяйка дома) каждый мой лишний глоток считает личным для себя оскорблением; в-третьих, мне кажется, что, в благодарность за вышеозначенный лишний глоток, Марья Ивановна чего-то ждет от меня, хоть бы, например, того, что я, преисполнившись яств, вдруг сделаю предложение ее Sevigne, которая безобразием превосходит
всякое описание, а потому менее всех подает надежду когда-нибудь достигнуть тех счастливых островов, где царствует Гименей.
— Еще бы! — отвечает Марья Ивановна, и голос ее дрожит и переходит в декламацию, а нос, от душевного волнения, наполняется кровью, независимо от всего лица, как пузырек, стоящий на столе, наполняется красными чернилами, — еще бы! вы знаете, Анфиса Петровна, что я никому
не желаю зла — что мне? Я так счастлива в своем семействе! но это уж превосходит
всякую меру! Представьте себе…
— Умный человек-с, — говаривал мне иногда по этому поводу крутогорский инвалидный начальник, —
не может быть злым, потому что умный человек понятие имеет-с, а глупый человек как обозлится, так просто, без
всякого резона, как индейский петух, на всех бросается.
— Ну, каким же образом вы сведения собираете? Я что-то этого
не понимаю. Сами ведь вы
не можете сосчитать
всякую овцу, и, однако ж, вот у вас значится в сведениях, что овец в губернии семьсот одиннадцать тысяч шестьсот шестьдесят три… Как же это?
Вот я тоже знал такого точного администратора, который во
всякую вещь до тонкости доходил, так тот поручил однажды своему чиновнику составить ведомость всем лицам, получающим от казны арендные [26] деньги, да потом и говорит ему:"Уж кстати, любезнейший, составьте маленький списочек к тем лицам, которые аренды
не получают".
Надо сказать здесь, что у Марьи Ивановны имеется в запасе свой entrepreneur de succès, [устроитель успеха (франц.).] детина рыжий и с весьма развитыми мускулами, который
не только сам аплодирует, но готов прибить
всякого другого, кому вздумалось бы
не аплодировать.
Май уж на исходе. В этот год он как-то особенно тепел и радошен; деревья давно оделись густою зеленью, которая
не успела еще утратить свою яркость и приобрести летние тусклые тоны. В воздухе, однако ж, слышится еще весенняя свежесть; реки еще через край полны воды, а земля хранит еще свою плодотворную влажность на благо и крепость
всякому злаку растущему.
Они бесконечно зреют в сердце бедного труженика, выражаясь в жалобах, всегда однообразных и всегда бесплодных, но тем
не менее повторяющихся беспрерывно, потому что человеку невозможно
не стонать, если стон, совершенно созревший, без
всяких с его стороны усилий, вылетает из груди его.
Я вижу его за сохой, бодрого и сильного, несмотря на капли пота, струящиеся с его загорелого лица; вижу его дома, безропотно исполняющего
всякую домашнюю нужду; вижу в церкви божией, стоящего скромно и истово знаменующегося крестным знамением; вижу его поздним вечером, засыпающего сном невинных после тяжкой дневной работы, для него никогда
не кончающейся.
— За меня отдадут-с… У меня, Марья Матвевна, жалованье небольшое, а я и тут способы изыскиваю… стало быть,
всякий купец такому человеку дочь свою, зажмуря глаза, препоручить может… Намеднись иду я по улице, а Сокуриха-купчиха смотрит из окна:"Вот, говорит, солидный какой мужчина идет"… так, стало быть, ценят же!.. А за что?
не за вертопрашество-с!
Генеральша очень видная и красивая женщина; в ее поступи и движениях замечается та неробкость, которая легко дается
всякой умной женщине, поставленной обстоятельствами выше общего уровня толпы; она очень хорошо одета, что также придает
не мало блеску ее прекрасной внешности.
Генерал также окружен своим штатом, но это
не вертопрахи какие-нибудь, а люди солидные, снискавшие общее уважение через доказанную ими преданность или же способность к приобретениям
всякого рода.
— Дойду, сударь:
не впервой эти походы делать. Я сызмалетства к странническому делу приверженность имею, даром что солдат. Значит, я со
всяким народом спознался, на
всякие светы нагляделся… Известно,
не без нужи! так ведь душевное дело нужей-то еще больше красится!
— Я так, ваше высокоблагородие, понимаю, что все это больше от ихней глупости, потому как с умом человек, особливо служащий-с,
всякого случаю опасаться должон. Идешь этта иной раз до города, так именно издрожишься весь, чтоб кто-нибудь тебя
не изобидел… Ну, а они что-с? так разве, убогонькие!
— Мне, милостивый государь, чужого ничего
не надобно, — продолжала она, садясь возле меня на лавке, — и хотя я неимущая, но, благодарение богу, дворянского своего происхождения забыть
не в силах… Я имею счастие быть лично известною вашим папеньке-маменьке… конечно, перед ними я все равно, что червь пресмыкающий, даже меньше того, но как при всем том я добродетель во
всяком месте, по дворянскому моему званию, уважать привыкла, то и родителей ваших
не почитать
не в силах…
— А хоша бы и представляла, Аким Прохорыч, то представляю киятры я, а
не вы… следовательно, какой же вам от того убыток? Хотя я и дворянка званием, Аким Прохорыч, но как при всем том я сирота, то, конечно, обидеть меня
всякому можно…
Папенька мой держали меня очень строго, потому что человек в юношестве больше всего
всякими соблазнами, как бы сказать, обуреваем бывает, и хотя сватались за меня даже генералы, но он согласия своего на брак мой
не дал, и осталась я после их смерти (маменька моя еще при жизни ихней скончались) девицею.
Забиякин. Как же-с; служил шесть месяцев в Крапивенском егерском полку; только в атаках быть
не удостоился — что делать-с?
всякому свое счастье!
Налетов. Нет, позвольте, Самуил Исакович, уж если так говорить, так свидетельств было два: по одному точно что «оказалось», а по другому ровно ничего
не оказалось. Так, по-моему, верить следует последнему свидетельству, во-первых, потому, что его производил человек благонамеренный, а во-вторых, потому, что и закон велит следователю действовать
не в ущерб, а в пользу обвиненного… Обвинить
всякого можно!
Ижбурдин. Какие они, батюшка, товарищи? Вот выпить, в три листа сыграть — это они точно товарищи, а помочь в коммерческом деле — это, выходит, особь статья. По той причине, что им же выгоднее, коли я опоздаю ко времени, а как совсем затону — и того лучше. Выходит, что коммерция, что война — это сюжет один и тот же. Тут
всякий не то чтоб помочь, а пуще норовит как ни на есть тебя погубить, чтоб ему просторнее было. (Вздыхает.)
По эвтой самой причине и капитал свой бережешь, даже от семьи-то прячешь, потому что
не ровен час — деньги-то
всякому ведь по нраву.
Он беспрекословно выучивал наизусть заданные странички, от"мы прошлый раз сказали"до"об этом мы скажем в следующий раз"; он аккуратно в девять часов снимал с себя курточку, и хотя
не всегда имел желание почивать, но, во
всяком случае, благонравно закрывал глазки и удерживал свое ровненькое дыханьице, чтобы оно как-нибудь
не оскорбило деликатного слуха его наставника…
Вот-с и говорю я ему: какая же, мол, нибудь причина этому делу да есть, что все оно через пень-колоду идет,
не по-божески, можно сказать, а больше против
всякой естественности?"А оттого, говорит, все эти мерзости, что вы, говорит, сами скоты, все это терпите; кабы, мол, вы разумели, что подлец подлец и есть, что его подлецом и называть надо, так
не смел бы он рожу-то свою мерзкую на свет божий казать.
Нет-с, верно, так уж они все сформированы, что у
всякого, то есть, природное желание есть руками-то вперед совать, а который
не тычет, так
не потому, чтоб дошел он до того, что это
не християнских рук дело, а потому, что силенки нет.
Вообще я стараюсь держать себя как можно дальше от
всякой грязи, во-первых, потому, что я от природы чистоплотен, а во-вторых, потому, что горделивая осанка непременно внушает уважение и некоторый страх. Я знаю очень многих, которые далеко пошли,
не владея ничем, кроме горделивой осанки. И притом, скажите на милость, что может быть общего между мною, человеком благовоспитанным, и этими мужиками, от которых так дурно пахнет?
Когда я был очень молод, то имел на предстоявшую мне деятельность весьма наивный и оригинальный взгляд. Я мечтал о каких-то патриархальных отношениях, о каких-то детях, которых нужно иногда вразумлять, иногда на коленки ставить. Хороши дети! Согласитесь, по крайней мере, что если и есть тут дети, то, во
всяком случае, ce ne sont pas des enfants de bonne maison. [это
не дети из хорошей семьи (франц.).]
В большей части случаев я успеваю в этом. Я столько получаю ежедневно оскорблений, что состояние озлобления
не могло
не сделаться нормальным моим состоянием. Кроме того, жалованье мое такое маленькое, что я
не имею ни малейшей возможности расплыться в материяльных наслаждениях. Находясь постоянно впроголодь, я с гордостью сознаю, что совесть моя свободна от
всяких посторонних внушений, что она
не подкуплена брюхом: как у этих «озорников», которые смотрят на мир с высоты гастрономического величия.
Делают мне упрек, что манеры мои несколько жестки, что весь я будто сколочен из одного куска, что вид мой
не внушает доверия и т. п. Странная вещь! от чиновника требовать грациозности! Какая в том польза, что я буду мил, любезен и предупредителен?
Не лучше ли, напротив, если я буду стоять несколько поодаль, чтобы
всякий смотрел на меня если
не со страхом, то с чувством неизвестности?
Она никогда
не оставалась праздною, и
всякому движению своему умела придать тот милый оттенок заботливости, который женщине, а особенно матери семейства, придает какую-то особенную привлекательность.
Тут я в первый раз взглянул на него попристальнее. Он был в широком халате, почти без
всякой одежды; распахнувшаяся на груди рубашка обнаруживала целый лес волос и обнаженное тело красновато-медного цвета; голова была
не прибрана, глаза сонные. Очевидно, что он вошел в разряд тех господ, которые, кроме бани, иного туалета
не подозревают. Он, кажется, заметил мой взгляд, потому что слегка покраснел и как будто инстинктивно запахнул и халат и рубашку.
— Вот, дружище, даже поврать
не дадут — вот что значит совесть-то налицо! У меня, душа моя, просто; я живу патриархом; у меня
всякий может говорить все, что на язык взбредет… Анна Ивановна! потчуй же гостя, сударыня! Да ты к нам погостить, что ли?
В одном углу торчала этажерка с множеством трубок, а в другом шкап, но и в нем хранились
не книги, а разбитые бутылки, подсвечники, сапожная щетка, бог весть откуда зашедшая, синяя помадная банка и вообще
всякий хлам.
Привычка ли обращаться преимущественно с явлениям мира действительного, сердечная ли сухость, следствии той же практичности, которая приковывает человека к факту и заставляет считать бреднями все то, что ускользает от простого, чувственного осязания, — как бы то ни было, но, во
всяком случае, мне показалось что я внезапно очутился в какой-то совершенно иной атмосфере, в которой
не имел ни малейшего желания оставаться долее.
Всякому из нас памятны, вероятно, эти дни учения, в которые мы
не столько учимся, сколько любим поговорить, а еще больше послушать, как говорят другие, о разных взглядах на науку и в особенности о том, что надо во что бы то ни стало идти вперед и развиваться.
С одной стороны,
не подлежало сомнению, что в душе его укоренились те общие и несколько темные начала, которые заставляют человека с уважением смотреть на
всякий подвиг добра и истины, на
всякое стремление к общему благу.
Я сам убежден, что легкая, но
не для
всякого.
В нравственном отношении он обладает многими неоцененными качествами: отлично передергивает карты, умеет подписываться под
всякую руку, готов бражничать с утра до вечера, и исполняет это без
всякого ущерба для головы, лихо поет и пляшет по-цыгански, и со всем этим соединяет самую добродушную и веселую откровенность. Одно только в нем
не совсем приятно: он любит иногда приходить в какой-то своеобразный, деланный восторг, и в этом состоянии лжет и хвастает немилосердно.
В крутогорских салонах было решено, что молодой человек «увлекался» — кто же
не увлекался в молодости? — но что, во
всяком случае, нельзя же увлеченья в порок ставить.
Другой вот, немец или француз, над
всякою вещью остановится, даже смотреть на него тошно, точно родить желает, а наш брат только подошел, глазами вскинул, руками развел:"Этого-то
не одолеть, говорит: да с нами крестная сила! да мы только глазом мигнем!"И действительно, как почнет топором рубить — только щепки летят; генияльная, можно сказать, натура! без науки все науки прошел!