Неточные совпадения
Но вот долетают до вас звуки колоколов, зовущих ко всенощной; вы еще далеко от города, и звуки касаются слуха вашего безразлично, в виде общего гула, как будто весь воздух полон чудной музыки, как будто все вокруг вас живет и дышит; и если вы когда-нибудь
были ребенком, если у вас
было детство, оно с изумительною подробностью встанет перед вами; и внезапно воскреснет в вашем сердце вся его свежесть, вся его впечатлительность, все верованья, вся
эта милая слепота, которую впоследствии рассеял опыт и которая так долго и так всецело утешала ваше существование.
Вон мелькнули в окнах четыре фигуры за четвероугольным столом, предающиеся деловому отдохновению за карточным столом; вот из другого окна столбом валит дым, обличающий собравшуюся в доме веселую компанию приказных, а
быть может, и сановников; вот послышался вам из соседнего дома смех, звонкий смех, от которого вдруг упало в груди ваше юное сердце, и тут же, с ним рядом, произносится острота, очень хорошая острота, которую вы уж много раз слышали, но которая, в
этот вечер, кажется вам особенно привлекательною, и вы не сердитесь, а как-то добродушно и ласково улыбаетесь ей.
Очевидно, что всех понятий, как бы они ни
были ограниченны,
этими двумя фразами никак не выразишь, и бедные девицы вновь осуждены прибегнуть к
этому дубовому русскому языку, на котором не выразишь никакого тонкого чувства.
Иногда только он вздохнет да промолвит: «Господи! кабы не
было блох да становых, что бы
это за рай, а не жизнь
была!» — вздохнет и смирится пред рукою Промысла, соделавшего и Киферона, птицу сладкогласную, и гадов разных.
Да, я люблю тебя, далекий, никем не тронутый край! Мне мил твой простор и простодушие твоих обитателей! И если перо мое нередко коснется таких струн твоего организма, которые издают неприятный и фальшивый звук, то
это не от недостатка горячего сочувствия к тебе, а потому собственно, что
эти звуки грустно и болезненно отдаются в моей душе. Много
есть путей служить общему делу; но смею думать, что обнаружение зла, лжи и порока также не бесполезно, тем более что предполагает полное сочувствие к добру и истине.
Это, значит, дело идет на лад, порешили идти к заседателю, не
будет ли божецкая милость обождать до заработков.
И все
это ласковым словом, не то чтоб по зубам да за волосы: „Я, дескать, взяток не беру, так вы у меня знай, каков я
есть окружной!“ — нет, этак лаской да жаленьем, чтоб насквозь его, сударь, прошибло!
А то вот у нас еще фортель какой
был —
это обыск повальный.
Это говорят мужички уж повеселее: знают, что, значит, отпуск сейчас им
будет.
Всему у нас
этому делу учитель и заводчик
был уездный наш лекарь.
Этот человек
был подлинно, доложу вам, необыкновенный и на все дела преостроумнейший!
Убиица-то он один, да знакомых да сватовей у него чуть не целый уезд; ты вот и поди перебирать всех
этих знакомых, да и преступника-то подмасли, чтоб он побольше народу оговаривал:
был, мол, в таком-то часу у такого-то крестьянина? не пошел ли от него к такому-то? а часы выбирай те, которые нужно… ну, и привлекай, и привлекай.
Да только засвистал свою любимую „При дороженьке стояла“, а как
был чувствителен и не мог
эту песню без слез слышать, то и прослезился немного. После я узнал, что он и впрямь велел сотским тело-то на время в овраг куда-то спрятать.
Чудовый
это был человек, нечего и говорить.
Приедет, бывало, в расправу и разложит все
эти аппараты: токарный станок,
пилы разные, подпилки, сверла, наковальни, ножи такие страшнейшие, что хоть быка ими резать; как соберет на другой день баб с ребятами — и пошла вся
эта фабрика в действие: ножи точат, станок гремит, ребята ревут, бабы стонут, хоть святых вон понеси.
Был у нас
это рекрутский набор объявлен; ну, и Иван Петрович, само собой, живейшее тут участие принимал.
— Ты, говорит, думаешь, что я и впрямь с ума спятил, так нет же, все
это была штука. Подавай, говорю, деньги, или прощайся с жизнью; меня, говорит, на покаянье пошлют, потому что я не в своем уме — свидетели
есть, что не в своем уме, — а ты в могилке лежать
будешь.
Однако пошли тут просьбы да кляузы разные, как водится, и всё больше на одного заседателя. Особа
была добрая, однако рассвирепела. „Подать, говорит, мне
этого заседателя“.
А он, по счастью,
был на ту пору в уезде, на следствии, как раз с Иваном Петровичем. Вот и дали мы им знать, что
будут завтра у них их сиятельство, так имели бы
это в предмете, потому что вот так и так, такие-то, мол, их сиятельство речи держит. Струсил наш заседатель, сконфузился так, что и желудком слабеть начал.
Убьют они
это зайца, шкуру с него сдерут, да так, не потроша, и кидают в котел варить, а котел-то не чищен, как сделан; одно слово, смрад нестерпимый, а они ничего,
едят всё
это месиво с аппетитом.
Ну,
это, я вам доложу, точно грех живую душу таким родом губить. А по прочему по всему чудовый
был человек, и прегостеприимный — после, как умер, нечем похоронить
было: все, что ни нажил, все прогулял! Жена до сих пор по миру ходит, а дочки — уж бог их знает! — кажись, по ярмонкам ездят: из себя очень красивы.
Так вот-с какие люди бывали в наше время, господа;
это не то что грубые взяточники или с большой дороги грабители; нет, всё народ-аматёр
был. Нам и денег, бывало, не надобно, коли сами в карман лезут; нет, ты подумай да прожект составь, а потом и пользуйся.
«А вот городничий у нас
был —
этот другого сорта
был мужчина, и подлинно гусь лапчатый назваться может.
Снаружи-то он будто и не злобствует, да и внутри, может, нет у него на тебя негодования, однако хуже
этого человека на всем свете не сыщешь: весь как
есть злющий.
А на дела и на всю
эту полицейскую механику
был предошлый: готов не
есть, не
пить целые сутки, пока всего дела не приделает.
Напишут
это из губернии — рыбу непременно к именинам надо, да такая чтоб
была рыба, кит не кит, а около того.
Известно, могла бы она и попридерживать его при случае, да уж очень смирна
была; ну, и он тоже осторожность имел, во все
эти дрязги ее не вмешивал.
Не по нутру
это Фейеру, потому что насчет чего другого, а насчет нравственности лев
был! — однако терпит сидит.
Да и мало ли еще случаев
было! Даже покойниками, доложу вам, не брезговал! Пронюхал он раз, что умерла у нас старуха раскольница и что сестра ее сбирается похоронить покойницу тут же у себя, под домом. Что ж он? ни гугу, сударь; дал всю
эту церемонию исполнить да на другой день к ней с обыском. Ну, конечно, откупилась, да штука-то в том, что каждый раз, как ему деньги занадобятся, каждый раз он к ней с обыском...
Человек
этот был паче пса голодного и Фейером употреблялся больше затем, что, мол, ты только задери, а я там обделаю дело на свой манер.
Приходит он к городничему и рассказывает, что вот так и так, „желает, дескать, борода в землю в мундире лечь, по закону же не имеет на то ни малейшего права; так не угодно ли вам
будет, Густав Карлыч, принять
это обстоятельство к соображению?“
— Стою я
это, и вижу вдруг, что будто передо мною каторга, и ведут будто меня, сударь, сечь, и кнут будто тот самый, которым я стегал
этих лошадей — чтоб им пусто
было!
На
этом самом месте и разбудил меня Алексеев, а то бы, может, и бог знает что со мной
было!
— Вот кабы мы
этому делу причинны
были, — глубокомысленно присовокупил Алексеев.
Дело в том, что в
этот самый день случилось Дмитрию Борисычу
быть именинником, и он вознамерился сотворить для дорогого гостя бал на славу.
Ну, если да они скажут, что «я, дескать, с такими канальями хлеба
есть не хочу!» — а
этому ведь бывали примеры.
— Экой народ безобразный! зовет
есть, словно не знает, кого зовет! Рыба да рыба — обрадовался, что река близко!
Ел, кажется, пропасть, а в животе бурчит, точно три дня не едал! И изжога
эта… Эй, Кшецынский!
—
Это правда, Кшецынский, правда, что ты ничего не видишь! Не понимаю, братец, на что у тебя глаза! Если б мне не
была известна твоя преданность… если б я своими руками не вытащил тебя из грязи — ты понимаешь: «из грязи»?.. право, я не знаю… Что ж, спрашивал что-нибудь городничий?
— Да ты попробуй прежде,
есть ли сахар, — сказал его высокородие, — а то намеднись, в Окове, стряпчий у меня целых два стакана без сахару
выпил… после уж Кшецынский мне
это рассказал… Такой, право, чудак!.. А благонравный! Я, знаешь, не люблю
этих вот, что звезды-то с неба хватают; у меня главное, чтоб
был человек благонравен и предан… Да ты, братец, не торопись, однако ж, а не то ведь язык обожжешь!
Между тем для Дмитрия Борисыча питие чая составляло действительную пытку. Во-первых, он
пил его стоя; во-вторых, чай действительно оказывался самый горячий, а продлить
эту операцию значило бы сневежничать перед его высокородием, потому что если их высокородие и припускают, так сказать, к своей высокой особе, то
это еще не значит, чтоб позволительно
было утомлять их зрение исполнением обязанностей, до дел службы не относящихся.
— Как же
это? надо, брат, надо отыскать голову… Голова, братец,
это при следствии главное… Ну, сам ты согласись, не
будь, например, у нас с тобой головы, что ж бы
это такое вышло! Надо, надо голову отыскать!
— Ну, то-то же! Впрочем, ты у меня молодец! Ты знаешь, что вот я завтра от вас выеду, и мне все
эта голова показываться
будет… так ты меня успокой!
— То
есть, кроме
этой головы…
Эта, братец, голова, я тебе скажу… голова
эта весь сегодняшний день мне испортила… я, братец, Тит; я, братец, люблю, чтоб у меня тово…
Живоглот потупился. В
эту минуту он готов
был отрезать себе язык за то, что он сболтнул сдуру этакую скверную штуку.
И хоть бы доподлинно
эта голова
была, думал он, тысячный раз проклиная себя, а то ведь и происшествия-то никакого не
было! Так, сдуру ляпнул, чтоб похвастаться перед начальством деятельностью!
Сей же Живоглот, придя в дом к отставному коллежскому регистратору Рыбушкину, в то время, когда у того
были гости, усиленно требовал, для своего употребления, стакан водки и, получив в том отказ, разогнал гостей и хозяев, произнося при
этом: аллё машир!
— На
этот счет
будьте покойны, ваше высокородие! партия — самая благородная: всё губернские-с…
— Но я, однако, принял свои меры! Я сказал Маремьянкину, что знать ничего не хочу, чтоб
была отыскана голова!
Это меня очень-очень огорчило! Ça ma bouleversé! [
Это меня потрясло! (франц.)] Я, знаете, тружусь, забочусь… и вдруг такая неприятность! Головы найти не могут! Да ведь где же нибудь она спрятана,
эта голова! Признаюсь, я начинаю колебаться в мнении о Маремьянкине; я думал, что он усердный, — и что ж!
— Спасибо, господин Желваков, спасибо! — говорит его высокородие, —
это ты хорошо делаешь, что стараешься соединить общество! Я
буду иметь
это в виду, господин Желваков!