Неточные совпадения
И припомнились ей при этом многознаменательные подробности того времени, когда она еще
была «тяжела» Порфишей. Жил у них тогда в доме некоторый благочестивый и прозорливый старик, которого называли Порфишей-блаженненьким и к которому она всегда обращалась, когда желала что-либо провидеть в будущем. И вот этот-то самый старец, когда она спросила его, скоро ли последуют роды и кого-то
Бог даст ей, сына или дочь, — ничего прямо ей не ответил, но три раза прокричал петухом и вслед за тем пробормотал...
— Не помню. Кажется, что-то
было. Я, брат, вплоть до Харькова дошел, а хоть убей — ничего не помню. Помню только, что и деревнями шли, и городами шли, да еще, что в Туле откупщик нам речь говорил. Прослезился, подлец! Да, тяпнула-таки в ту пору горя наша матушка-Русь православная! Откупщики, подрядчики, приемщики — как только
Бог спас!
— Вот видишь, ты и молчишь, — продолжала Арина Петровна, — стало
быть, сам чувствуешь, что блохи за тобой
есть. Ну, да уж
Бог с тобой! Для радостного свидания, оставим этот разговор.
Бог, мой друг, все видит, а я… ах, как давно я тебя насквозь понимаю! Ах, детушки, детушки! вспомните мать, как в могилке лежать
будет, вспомните — да поздно уж
будет!
— Ну нет, это дудки! И на порог к себе его не пущу! Не только хлеба — воды ему, постылому, не вышлю! И люди меня за это не осудят, и
Бог не накажет. На-тко! дом прожил, имение прожил — да разве я крепостная его, чтобы всю жизнь на него одного припасать? Чай, у меня и другие дети
есть!
— А-а-ах! а что в Писании насчет терпенья-то сказано? В терпении, сказано, стяжите души ваши! в терпении — вот как! Бог-то, вы думаете, не видит? Нет, он все видит, милый друг маменька! Мы, может
быть, и не подозреваем ничего, сидим вот: и так прикинем, и этак примерим, — а он там уж и решил: дай, мол, пошлю я ей испытание! А-а-ах! а я-то думал, что вы, маменька, паинька!
— Маслица в лампадку занадобится или
Богу свечечку поставить захочется — ан деньги-то и
есть! Так-то, брат! Живи-ко, брат, тихо да смирно — и маменька
будет тобой довольна, и тебе
будет покойно, и всем нам весело и радостно. Мать — ведь она добрая, друг!
— И чем тебе худо у матери стало! Одет ты и сыт — слава
Богу! И теплехонько тебе, и хорошохонько… чего бы, кажется, искать! Скучно тебе, так не прогневайся, друг мой, — на то и деревня! Веселиев да балов у нас нет — и все сидим по углам да скучаем! Вот я и рада
была бы поплясать да песни попеть — ан посмотришь на улицу, и в церковь-то Божию в этакую мукреть ехать охоты нет!
— Не знаю, милая, не знаю. Вот даже насчет себя не знаю. Сегодня — здесь, а завтра — уж и не знаю где… Может
быть,
Бог приведет где-нибудь в сарайчике ночевать, а может
быть, и у мужичка в избе!
— Ну, не маленькие, и сами об себе помыслите! А я… удалюсь я с Аннушкиными сиротками к чудотворцу и заживу у него под крылышком! Может
быть, и из них у которой-нибудь явится желание
Богу послужить, так тут и Хотьков рукой подать! Куплю себе домичек, огородец вскопаю; капустки, картофельцу — всего у меня довольно
будет!
Попробовала
было встать на молитву — не внушит ли что
Бог? — но и молитва на ум не шла, даже язык как-то не слушался.
— Встать можно
будет? — подсказала Арина Петровна, — дай
Бог, мой друг, дай
Бог!
— Как бы то ни
было… знаю, что сама виновата… Да ведь и не
Бог знает, какой грех… Думала тоже, что сын… Да и тебе бы можно не попомнить этого матери.
— Посмотрите на меня! — продолжал он, — как брат — я скорблю! Не раз, может
быть, и всплакнул… Жаль брата, очень, даже до слез жаль… Всплакнешь, да и опомнишься: а Бог-то на что! Неужто
Бог хуже нашего знает, как и что? Поразмыслишь эдак — и ободришься. Так-то и всем поступать надо! И вам, маменька, и вам, племяннушки, и вам… всем! — обратился он к прислуге. — Посмотрите на меня, каким я молодцом хожу!
— Желаю! от души брату желаю! Не любил он меня, а я — желаю! Я всем добра желаю! и ненавидящим и обидящим — всем! Несправедлив он
был ко мне — вот
Бог болезнь ему послал, не я, а
Бог! А много он, маменька, страдает?
— Ну, вот как хорошо! Ничего, мой друг! не огорчайтесь! может
быть, и отдышится! Мы-то здесь об нем сокрушаемся да на создателя ропщем, а он, может
быть, сидит себе тихохонько на постельке да
Бога за исцеленье благодарит!
— Ну, брат, вставай!
Бог милости прислал! — сказал он, садясь в кресло, таким радостным тоном, словно и в самом деле «милость» у него в кармане
была.
— Ну, перестань же, перестань! Вот я
Богу помолюсь: может
быть, ты и попокойнее
будешь…
— Ну-ну-ну! успокойся! уйду! Знаю, что ты меня не любишь… стыдно, мой друг, очень стыдно родного брата не любить! Вот я так тебя люблю! И детям всегда говорю: хоть брат Павел и виноват передо мной, а я его все-таки люблю! Так ты, значит, не делал распоряжений — и прекрасно, мой друг! Бывает, впрочем, иногда, что и при жизни капитал растащат, особенно кто без родных, один… ну да уж я поприсмотрю… А? что? надоел я тебе? Ну, ну, так и
быть, уйду! Дай только
Богу помолюсь!
— Прощай, друг! не беспокойся! Почивай себе хорошохонько — может, и даст
Бог! А мы с маменькой потолкуем да поговорим — может
быть, что и попридумаем! Я, брат, постненького себе к обеду изготовить просил… рыбки солененькой, да грибков, да капустки — так ты уж меня извини! Что? или опять надоел? Ах, брат, брат!.. ну-ну, уйду, уйду! Главное, мой друг, не тревожься, не волнуй себя — спи себе да почивай! Хрр… хрр… — шутливо поддразнил он в заключение, решаясь наконец уйти.
— Еще бы!
Бог есть Дух, невидимый… — спешит блеснуть своими познаниями Аннинька.
— Мы, бабушка, целый день всё об наследствах говорим. Он все рассказывает, как прежде, еще до дедушки
было… даже Горюшкино, бабушка, помнит. Вот, говорит, кабы у тетеньки Варвары Михайловны детей не
было — нам бы Горюшкино-то принадлежало! И дети-то, говорит,
бог знает от кого — ну, да не нам других судить! У ближнего сучок в глазу видим, а у себя и бревна не замечаем… так-то, брат!
— И ты, дружок,
будешь видеть, и все
будут видеть, а душа покойного радоваться
будет. Может, он что-нибудь и вымолит там для тебя! Ты и не ждешь — ан вдруг тебе
Бог счастье пошлет!
— Нет уж! садись! Где мне хозяйкой
Бог приведет
быть, там я и сама сяду, где вздумается! а здесь ты хозяин — ты и садись!
— Правда ваша, батюшка, святая ваша правда. Прежде, как Богу-то чаще молились, и земля лучше родила. Урожаи-то
были не нынешние, сам-четверт да сам-пят, — сторицею давала земля. Вот маменька, чай, помнит? Помните, маменька? — обращается Иудушка к Арине Петровне с намерением и ее вовлечь в разговор.
— Ну, вот за это спасибо! И
Бог тебя, милый дружок,
будет любить за то, что мать на старости лет покоишь да холишь. По крайности, приеду ужо в Погорелку — не скучно
будет. Всегда я икорку любила, — вот и теперь, по милости твоей полакомлюсь!
— А как
был горд! Фу-ты! Ну-ты! И то нехорошо, и другое неладно! Цари на поклон к нему ездили, принцы в передней дежурили! Ан Бог-то взял, да в одну минуту все его мечтания ниспроверг!
Я вот теперь хотел бы апельсинчиков, и сам бы
поел, и милого дружка маменьку угостил бы, и всем бы по апельсинчику дал, и деньги у меня
есть, чтоб апельсинчиков купить, взял бы вынул — давай! ан
Бог говорит: тпру! вот я и сижу: филозов без огурцов.
— Рассказывайте! — отзывается Евпраксеюшка, — вот у меня дяденька пономарем у Успенья в Песочном
был; уж как, кажется,
был к
Богу усерден — мог бы
Бог что-нибудь для него сделать! — а как застигла его в поле метелица — все равно замерз.
— И я про то же говорю. Коли захочет
Бог — замерзнет человек, не захочет — жив останется. Опять и про молитву надо сказать:
есть молитва угодная и
есть молитва неугодная. Угодная достигает, а неугодная — все равно, что она
есть, что ее нет. Может, дяденькина-то молитва неугодная
была — вот она и не достигла.
— То-то вот и
есть. Мы здесь мудрствуем да лукавим, и так прикинем, и этак примерим, а
Бог разом, в один момент, все наши планы-соображения в прах обратит. Вы, маменька, что-то хотели рассказать, что с вами в двадцать четвертом году
было?
— Министр не министр, а могу
Бога благодарить: не растранжирила, а присовокупила. Вот и теперь
поедаю от трудов своих праведных: вишни-то в Головлеве ведь я развела!
— Вот тебе и на! — произносит Порфирий Владимирыч, — ах, Володя, Володя! не добрый ты сын! дурной! Видно, не молишься
Богу за папу, что он даже память у него отнял! как же быть-то с этим, маменька?
— Чего не можно! Садись!
Бог простит! не нарочно ведь, не с намерением, а от забвения. Это и с праведниками случалось! Завтра вот чем свет встанем, обеденку отстоим, панихидочку отслужим — все как следует сделаем. И его душа
будет радоваться, что родители да добрые люди об нем вспомнили, и мы
будем покойны, что свой долг выполнили. Так-то, мой друг. А горевать не след — это я всегда скажу: первое, гореваньем сына не воротишь, а второе — грех перед
Богом!
И все какие у нас дурные мысли
были — все сном
Бог прогонит!
— А что
Богу угодно, то и
будет, — отвечал Иудушка, слегка воздевая руки и искоса поглядывая на образ.
— Нет, нет, нет! Не хочу я твои пошлости слушать! Да и вообще — довольно. Что надо
было высказать, то ты высказал. Я тоже ответ тебе дал. А теперь пойдем и
будем чай
пить. Посидим да поговорим, потом
поедим,
выпьем на прощанье — и с
Богом. Видишь, как
Бог для тебя милостив! И погодка унялась, и дорожка поглаже стала. Полегоньку да помаленьку, трюх да трюх — и не увидишь, как доплетешься до станции!
— Вот, маменька, и погодка у нас унялась, — начал Иудушка, — какое вчера смятение
было, ан
Богу стоило только захотеть — вот у нас тишь да гладь да Божья благодать! так ли, друг мой?
— То-то! так ты так и говори! Ведь
Бог знает, что у тебя на уме: может
быть, ты из присутствующих кого-нибудь так честишь!
— Ну вот! ну, слава
Богу! вот теперь полегче стало, как помолился! — говорит Иудушка, вновь присаживаясь к столу, — ну, постой! погоди! хоть мне, как отцу, можно
было бы и не входить с тобой в объяснения, — ну, да уж пусть
будет так! Стало
быть, по-твоему, я убил Володеньку?
Сам должен
был предусматривать — на то и ум тебе от
Бога дан.
Может
быть, даже кой-что из моего здесь осталось — ну, да
Бог с ним! сироткам и
Бог велел подавать!
— А оттого, мой друг, что всякому человеку свой предел от
Бога положен. Одному — в гусарах служить, другому — в чиновниках
быть, третьему — торговать, четвертому…
— Ну, все-таки… актриса… ты думаешь, бабушке это легко
было? Так прежде, чем на могилку-то ехать, обеденку бы тебе отстоять, очиститься бы! Вот я завтра пораньше велю отслужить, а потом и с
Богом!
— Умер, дружок, умер и Петенька. И жалко мне его, с одной стороны, даже до слез жалко, а с другой стороны — сам виноват! Всегда он
был к отцу непочтителен — вот
Бог за это и наказал! А уж ежели что
Бог в премудрости своей устроил, так нам с тобой переделывать не приходится!
Иудушка совсем уж
было расходился, хотел объяснить во всей подробности, как
Бог… провидение… невидимыми путями… и все такое… Но Аннинька бесцеремонно зевнула и сказала...
— И в город поедем, и похлопочем — все в свое время сделаем. А прежде — отдохни, поживи! Слава
Богу! не в трактире, а у родного дяди живешь! И
поесть, и чайку попить, и вареньицем полакомиться — всего вдоволь
есть! А ежели кушанье какое не понравится — другого спроси! Спрашивай, требуй! Щец не захочется — супцу подать вели! Котлеточек, уточки, поросеночка… Евпраксеюшку за бока бери!.. А кстати, Евпраксеюшка! вот я поросеночком-то похвастался, а хорошенько и сам не знаю,
есть ли у нас?
— Об том-то я и говорю. Потолкуем да поговорим, а потом и поедем. Благословясь да
Богу помолясь, а не так как-нибудь: прыг да шмыг! Поспешишь — людей насмешишь! Спешат-то на пожар, а у нас, слава
Богу, не горит! Вот Любиньке — той на ярмарку спешить надо, а тебе что! Да вот я тебя еще что спрошу: ты в Погорелке, что ли, жить
будешь?
— Тебе не сидится, а я лошадок не дам! — шутил Иудушка, — не дам лошадок, и сиди у меня в плену! Вот неделя пройдет — ни слова не скажу! Отстоим обеденку,
поедим на дорожку, чайку попьем, побеседуем… Наглядимся друг на друга — и с
Богом! Да вот что! не съездить ли тебе опять на могилку в Воплино? Все бы с бабушкой простилась — может, покойница и благой бы совет тебе подала!
Кабы не
Бог,
была бы ты теперь одна, не знала бы, как с собою поступить, и какую просьбу подать, и куда подать, и чего на эту просьбу ожидать.
Оказалось, что Евпраксеюшка беременна уж пятый месяц: что бабушки-повитушки на примете покуда еще нет; что Порфирию Владимирычу хотя и
было докладывано, но он ничего не сказал, а только сложил руки ладонями внутрь, пошептал губами и посмотрел на образ, в знак того, что все от
Бога и он, царь небесный, сам обо всем промыслит, что, наконец, Евпраксеюшка однажды не остереглась, подняла самовар и в ту же минуту почувствовала, что внутри у нее что-то словно оборвалось.