Неточные совпадения
— Вот видишь, ты и молчишь, — продолжала Арина Петровна, — стало быть, сам чувствуешь, что блохи за тобой есть. Ну,
да уж Бог с тобой! Для радостного свидания, оставим этот разговор. Бог, мой друг, все видит, а я…
ах, как давно я тебя насквозь понимаю!
Ах, детушки, детушки! вспомните мать, как в могилке лежать будет, вспомните —
да поздно уж будет!
— Умирать, мой друг, всем придется! — сентенциозно произнесла Арина Петровна, — не черные это мысли, а самые, можно сказать… божественные! Хирею я, детушки,
ах, как хирею! Ничего-то во мне прежнего не осталось — слабость
да хворость одна! Даже девки-поганки заметили это — и в ус мне не дуют! Я слово — они два! я слово — они десять! Одну только угрозу и имею на них, что молодым господам, дескать, пожалуюсь! Ну, иногда и попритихнут!
Порфиша вскинул глазами в потолок и грустно покачал головою, словно бы говорил: «а-а-ах! дела! дела! и нужно же милого друга маменьку так беспокоить! сидели бы все смирно, ладком
да мирком — ничего бы этого не было, и маменька бы не гневалась… а-а-ах, дела, дела!» Но Арине Петровне, как женщине, не терпящей, чтобы течение ее мыслей было чем бы то ни было прерываемо, движение Порфиши не понравилось.
— Ну, голубчик, с тобой — после! — холодно оборвала его Арина Петровна, — ты, я вижу, по Степкиным следам идти хочешь…
ах, не ошибись, мой друг! Покаешься после —
да поздно будет!
— «
Ах»
да «
ах» — ты бы в ту пору, ахало, ахал, как время было. Теперь ты все готов матери на голову свалить, а чуть коснется до дела — тут тебя и нет! А впрочем, не об бумаге и речь: бумагу, пожалуй, я и теперь сумею от него вытребовать. Папенька-то не сейчас, чай, умрет, а до тех пор балбесу тоже пить-есть надо. Не выдаст бумаги — можно и на порог ему указать: жди папенькиной смерти! Нет, я все-таки знать желаю: тебе не нравится, что я вологодскую деревнюшку хочу ему отделить?
В таком-то месте чужая земля врезывалась в дачу — хорошо было бы эту землю прикупить; в таком-то месте можно бы хуторок отдельный устроить,
да покосцу мало, и тут, по смежности, и покосец продажный есть —
ах, хорош покос!
—
Ах, брат, брат! какая ты бяка сделался! — продолжал подшучивать по-родственному Иудушка. — А ты возьми
да и прибодрись! Встань
да и побеги! Труском-труском — пусть-ка, мол, маменька полюбуются, какими мы молодцами стали! Фу-ты! ну-ты!
— А-а-ах! брат, брат! Я к тебе с лаской
да с утешением, а ты… какое ты слово сказал! А-а-ах, грех какой! И как это язык у тебя, дружок, повернулся, чтоб этакое слово родному брату сказать! Стыдно, голубчик, даже очень стыдно! Постой-ка, я лучше подушечку тебе поправлю!
—
Ах, как болезнь-то, однако, тебя испортила! Даже характер в тебе — и тот какой-то строптивый стал! Уйди
да уйди — ну как я уйду! Вот тебе испить захочется — я водички подам; вон лампадка не в исправности — я и лампадочку поправлю, маслица деревянненького подолью. Ты полежишь, я посижу; тихо
да смирно — и не увидим, как время пройдет!
— Прощай, друг! не беспокойся! Почивай себе хорошохонько — может, и даст Бог! А мы с маменькой потолкуем
да поговорим — может быть, что и попридумаем! Я, брат, постненького себе к обеду изготовить просил… рыбки солененькой,
да грибков,
да капустки — так ты уж меня извини! Что? или опять надоел?
Ах, брат, брат!.. ну-ну, уйду, уйду! Главное, мой друг, не тревожься, не волнуй себя — спи себе
да почивай! Хрр… хрр… — шутливо поддразнил он в заключение, решаясь наконец уйти.
— Он, бабушка, все уж распределил. Лесок увидал: вот, говорит, кабы на хозяина —
ах, хорош бы был лесок! Потом на покосец посмотрел: ай
да покосец! смотри-ка, смотри-ка, стогов-то что наставлено! тут прежде конный заводец был.
—
Ах нет, маменька, не говорите! Всегда он… я как сейчас помню, как он из корпуса вышел: стройный такой, широкоплечий, кровь с молоком…
Да,
да! Так-то, мой друг маменька! Все мы под Богом ходим! сегодня и здоровы, и сильны, и пожить бы, и пожуировать бы, и сладенького скушать, а завтра…
—
Ах, маменька, маменька! проказница вы — право! Велите-ка тарантас-то отложить,
да с Богом на старое гнездышко… Право! — лебезил Иудушка.
—
Ах, Господи! вот так беда! — восклицает он, —
да так ли? точно ли? позвольте-ка, я в календаре посмотрю.
— Теперича, ежели Петенька и не шибко поедет, — опять начал Порфирий Владимирыч, — и тут к вечеру легко до станции железной дороги поспеет. Лошади у нас свои, не мученные, часика два в Муравьеве покормят — мигом домчат. А там — фиюю! пошла машина погромыхивать!
Ах, Петька! Петька! недобрый ты! остался бы ты здесь с нами, погостил бы — право! И нам было бы веселее,
да и ты бы — смотри, как бы ты здесь в одну неделю поправился!
—
Ах, детки, детки! — говорит он, — и жаль вас, и хотелось бы приласкать
да приголубить вас,
да, видно, нечего делать — не судьба! Сами вы от родителей бежите, свои у вас завелись друзья-приятели, которые дороже для вас и отца с матерью. Ну, и нечего делать! Подумаешь-подумаешь — и покоришься. Люди вы молодые, а молодому, известно, приятнее с молодым побыть, чем со стариком ворчуном! Вот и смиряешь себя, и не ропщешь; только и просишь отца небесного: твори, Господи, волю свою!
—
Ах, Петька, Петька! — говорил он, — дурной ты сын! нехороший! Ведь вот что набедокурил… ах-ах-ах! И что бы, кажется, жить потихоньку
да полегоньку, смирненько
да ладненько, с папкой
да бабушкой-старушкой — так нет! Фу-ты! ну-ты! У нас свой царь в голове есть! своим умом проживем! Вот и ум твой!
Ах, горе какое вышло!
— Приедут и сиротки. Дайте срок — всех скличем, все приедем. Приедем
да кругом вас и обсядем. Вы будете наседка, а мы цыплятки… цып-цып-цып! Все будет, коли вы будете паинька. А вот за это вы уж не паинька, что хворать вздумали. Ведь вот вы что, проказница, затеяли… ах-ах-ах! чем бы другим пример подавать, а вы вот как! Нехорошо, голубушка!
ах, нехорошо!
—
Да, хороша коса, — похвалил Иудушка и как-то погано распустил при этом губы; но потом спохватился, что, по-настоящему, от подобных соблазнов надобно отплевываться, и присовокупил: —
ах, егоза! егоза! все у тебя косы
да шлейфы на уме, а об настоящем-то, об главном-то и не догадаешься спросить?
—
Ах, дядя, какой вы, однако, глупенький! Бог знает какую чепуху несете,
да еще настаиваете!
—
Ах, дядя!
да ведь мы… актрисы! вы сами же сейчас предлагали мне «очиститься»!
Ах! великая вещь — жизнь труда! Но с нею сживаются только сильные люди
да те, которых осудил на нее какой-то проклятый прирожденный грех. Только таких он не пугает. Первых потому, что, сознавая смысл и ресурсы труда, они умеют отыскивать в нем наслаждение; вторых — потому, что для них труд есть прежде всего прирожденное обязательство, а потом и привычка.
—
Ах, нет! я и ночью, я сейчас же поеду… я ведь, дядя, храбрая!
да и зачем же дожидаться до часу? Дядя! голубчик! позвольте мне теперь уехать!
—
Да отчего ж наконец!
Ах, Боже мой! точно все сговорились!
Прелюбодей уличенный, несомненный (он даже мерникаких, по милости Арины Петровны (
ах, маменька! маменька!), не принял, даже солгать не успел),
да еще и «под постный день»… тьфу!.. тьфу! тьфу!
— Ах-ах! — вступился Иудушка, — уж ты и решила… таранта егоровна!
Ах, Улитка, Улитка! все-то у тебя на уме прыг
да шмыг! все бы тебе поболтать
да поегозить! А почему ты знаешь: может, я и не думаю об воспитательном? Может, я так… другое что-нибудь для Володьки придумал?
—
Ах ты, дурная, дурная!
да разве мы без билета его туда отдадим! А ты билетец возьми! По билетцу-то мы и сами его как раз отыщем! Вот выхолят, выкормят, уму-разуму научат, а мы с билетцем и тут как тут: пожалуйте молодца нашего, Володьку-проказника, назад! С билетцем-то мы его со дна морского выудим… Так ли я говорю?
Думала она, что и с Иудушкой дело обойдется, а теперь вот… «
Ах ты, гнилушка старая! ишь ведь как обошел!» Хорошо бы теперича с дружком пожить,
да с настоящим, с молоденьким!
Обнялися бы, завалилися, стал бы милый дружок целовать-миловать, ласковые слова на ушко говорить: ишь, мол, ты белая
да рассыпчатая! «
Ах, кикимора проклятая! нашел ведь чем — костями своими старыми прельстить!
— По крайности, теперь хоть забава бы у меня была! Володя! Володюшка! рожоный мой! Где-то ты? чай, к паневнице в деревню спихнули!
Ах, пропасти на вас нет, господа вы проклятые! Наделают робят,
да и забросят, как щенят в яму: никто, мол, не спросит с нас! Лучше бы мне в ту пору ножом себя по горлу полыхнуть, нечем ему, охавернику, над собой надругаться давать!
— Поди, из чашки так все вместе и хлебают! Ушла, сумела, где себе найти лакомство! на дворе слякоть, грязь — долго ли до беды! Придет ужо, хвосты обтрепанные принесет…
ах ты, гадина! именно гадина!
Да, надо, надобно как-нибудь…
— Отчего же там блины пекут? — спрашивает он, осклабляясь всем лицом своим, —
ах, батюшки,
да ведь и в самом деле, родительская сегодня! а я-то, ротозей, и позабыл!
Ах, грех какой! маменьку-то покойницу и помянуть будет нечем!
— А он взял
да и промотал его! И добро бы вы его не знали: буян-то он был, и сквернослов, и непочтительный — нет-таки.
Да еще папенькину вологодскую деревеньку хотели ему отдать! А деревенька-то какая! вся в одной меже, ни соседей, ни чересполосицы, лесок хорошенький, озерцо… стоит как облупленное яичко, Христос с ней! хорошо, что я в то время случился,
да воспрепятствовал…
Ах, маменька, маменька, и не грех это вам!
— Я, маменька, не сержусь, я только по справедливости сужу… что правда, то правда — терпеть не могу лжи! с правдой родился, с правдой жил, с правдой и умру! Правду и Бог любит,
да и нам велит любить. Вот хоть бы про Погорелку; всегда скажу, много,
ах, как много денег вы извели на устройство ее.
— Что так! свою-то, видно, уж съели?
Ах,
ах, грех какой! Вот кабы вы поменьше водки пили,
да побольше трудились,
да Богу молились, и землица-то почувствовала бы! Где нынче зерно — смотришь, ан в ту пору два или три получилось бы! Занимать-то бы и не надо!
Был у него сын Володька
да сын Петька, была маменька Арина Петровна… давно,
ах, давно это было!
Затем она невольно спросила себя: что такое, в самом деле, это сокровище? действительно ли оно сокровище и стоит ли беречь его? — и увы! не нашла на этот вопрос удовлетворительного ответа. С одной стороны, как будто совестно остаться без сокровища, а с другой…
ах, черт побери!
да неужели же весь смысл, вся заслуга жизни в том только и должны выразиться, чтобы каждую минуту вести борьбу за сокровище?