Неточные совпадения
— И как же он его нагрел! — восклицает некто в одной группе, — да это еще что — нагрел! Греет, братец ты мой, да приговаривает:
помни, говорит! в другой раз умнее
будешь! Сколько у нас смеху тут
было!
— Все это возможно, а все-таки «странно некако».
Помните, у Островского две свахи
есть: сваха по дворянству и сваха по купечеству. Вообразите себе, что сваха по дворянству вдруг начинает действовать, как сваха по купечеству, — ведь зазорно? Так-то и тут. Мы привыкли представлять себе землевладельца или отдыхающим, или пьющим на лугу чай, или ловящим в пруде карасей, или проводящим время в кругу любезных гостей — и вдруг: первая соха! Неприлично-с! Не принято-с! Возмутительно-с!
Из внутренностей его, словно из пустого пространства, без всяких с его стороны усилий, вылетает громкий, словно лающий голос, — особенность, которая, я
помню, еще в детстве поражала меня, потому что при первом взгляде на его сухопарую, словно колеблющуюся фигуру скорее можно
было ожидать ноющего свиста иволги, нежели собачьего лая.
Я даже
помню, как он судился по делу о сокрытии убийства, как его дразнили за это фофаном и как он оправдывался, говоря, что «одну минуточку только не опоздай он к секретарю губернского правления — и ничего бы этого не
было».
— Имение его Пантелей Егоров, здешний хозяин, с аукциона купил. Так, за ничто подлецу досталось. Дом снес, парк вырубил, леса свел, скот выпродал… После музыкантов какой инструмент остался — и тот в здешний полк спустил. Не узнаете вы Грешищева! Пантелей Егоров по нем словно француз прошел!
Помните, какие караси в прудах
были — и тех всех до одного выловил да здесь в трактире мужикам на порции скормил! Сколько деньжищ выручил — страсть!
P. S.
Помните ли вы Ерофеева, милая маменька? того самого Ерофеева, который к нам по праздникам из школы хаживал? Теперь он адвокат, и представьте себе, какую штуку удрал! — взял да и объявил себя специалистом по части скопцов! До тех пор у него совсем дел не
было, а теперь от скопцов отбою нет! На днях выиграл одно дело и получил сорок тысяч. Сорок тысяч, милая маменька!! А ведь он даже не очень умный!
„В нынешнее время, — сказал он, — во всех образованных государствах судопроизводство устроено на манер известных pieces a tiroir [пьес с нарочито запутанной интригой (франц.)] (
помню я эти пьесы, мой друг; еще
будучи в институте, в «La fille de Dominique» [«Дочь Доминика» (франц.)] игрывала).
— Вот какую хижу я себе выстроил! — приветствовал он меня, когда мы вошли в кабинет, — теперь у меня простора вдоволь, хоть в дрожках по горницам разъезжай. А прежде-то что на этом месте
было… чай,
помните?
Помню секретаря, у которого щека
была насквозь прогрызена фистулою и весь организм поражен трясением и который, за всем тем, всем своим естеством, казалось, говорил:"Погоди, ужо я завяжу тебе узелочек на память, и
будешь ты всю жизнь его развязывать!"
Помню весь этот кагал, у которого, начиная со сторожа, никаких других слов на языке не
было, кроме: урвать, облапошить, объегорить, пустить по миру…
— Вот вы и в перчатках! а
помните, недавно еще вы говорили, что вам непременно голый палец нужен, чтоб сало ловчее
было колупать и на язык пробовать?
В 1848 году путешествовали мы с известным адвокатом Евгением Легкомысленным (для чего я привлек к моему рассказу адвоката Легкомысленного — этого я и теперь объяснить себе не могу; ежели для правдоподобия, то ведь в 1848 году и адвокатов, в нынешнем значении этого слова, не существовало!!) по Италии, и, как сейчас
помню, жили мы в Неаполе, волочились за миловидными неаполитанками,
ели frutti di mare [дары моря (итал.)] и
пили una fiasca di vino. [фляжку вина (итал.)]
Признаюсь откровенно, в эту минуту я именно только об этом и
помнил. Но делать
было нечего: пришлось сойти с ослов и воспользоваться гостеприимством в разбойничьем приюте. Первое, что поразило нас при входе в хижину, — это чистота, почти запустелость, царствовавшая в ней. Ясное дело, что хозяева, имея постоянный промысел на большой дороге, не нуждались в частом посещении этого приюта. Затем, на стенах
было развешано несколько ружей, которые тоже не предвещали ничего доброго.
— Как же так, преосвященнейший! А
помните:"и в древности
были господа и рабы, и напредь таковые должны остаться без изменения"? — огрызнулся он.
Антон Валерьянов Стрелов
был мещанин соседнего уездного города, и большинство местных обывателей еще
помнит, как он с утра до вечера стрелой летал по базару, исполняя поручения и приказы купцов-толстосумов.
— Помилуйте, ваше превосходительство, с превеликим нашим удовольствием. Даже за счастие-с… как мы еще папаши вашего благодеяния
помним… Не токма что чашку чаю, а даже весь дом-с… все, можно сказать, имущество… просто, значит, как
есть…
Он даже не
был особенно богат, и я очень хорошо
помню, что соседи удивлялись, каким образом Григорий Александрыч от каких-нибудь ста душ мог так роскошествовать.
— Хрисанф Петрович господин Полушкин-с? — Да у Бакланихи, у Дарьи Ивановны, приказчиком
был — неужто ж не
помните! Он еще при муже именьем-то управлял, а после, как муж-то помер, сластить ее стал. Только до денег очень жаден. Сначала тихонько поворовывал, а после и нахалом брать зачал. А обравши, бросил ее. Нынче усадьбу у Коробейникова, у Петра Ивановича, на Вопле на реке, купил, живет себе помещиком да лесами торгует.
— Хрисаша!
помню!
помню! какой прежде скромный
был!
Но и в остроге ему
будет чем свою жизнь
помянуть да порассказать"прочиим каторжныим", как поп его истинным сыном церкви величал да просвирами жаловал, а ты и на теплой печи, с Маремьяной Маревной лежа, ничего, кроме распостылого острога, не обретешь!
Под конец адвокат, очевидно, забылся и повторил недавно сказанную им на суде речь. Он делал так называемые красивые жесты и даже наскакивал на педагога,
мня видеть в нем противную сторону. Когда он умолк, в каюте на несколько минут воцарилось всеобщее молчание; даже ликвидаторы как будто усомнились в правильности задуманных ими ликвидации и, с беспокойством взглянув друг на друга, разом, для храбрости,
выпили по большой.
Я
помню, на мне
было платье совсем как из воздуха: des bouillonees, des bouillonees et puis encore des bouillonees, toujours des bouillonees…
Помни, мой друг, что любовь — всё для женщины, или, лучше сказать, что вся женщина
есть любовь.
Я
помню: я
была в белом платье… des bouillonees… des bouillonees… partout des bouillonees! [буфы… буфы… везде буфы! (франц.)]
Я не могу описать тебе, мой друг, что я почувствовала, когда прочла это известие. С'etait comme une revelation. [Это
было словно откровение (франц.)]
Помнишь, я писала тебе, что предчувствую катастрофу… et bien, la-voici! [и вот она! (франц.)] Я заперлась в своей комнате и целый час, каждую минуту повторяла одно и то же: «Базен бежал! Базен бежал!» И потом: «Рюль… Рюль… Рюль…»
Я
помню, так называемый красный двор
был загроможден флигелями, людскими, амбарами, погребами; теперь на этом самом месте
был распланирован довольно обширный сад, который посредине прорезывала дорога, ведшая к барскому дому.
— Нет, не то что привыкла, а так как-то. Я не принуждала себя, а просто само собой сделалось. Терпелив он
был. Вот и хозяйством я занялась — сама не знаю как. Когда я у папеньки жила, ничто меня не интересовало —
помнишь? Любила я, правда, помечтать, а спроси, об чем — и сама сказать не сумею. А тут вдруг…
— Нет, мне скучать нельзя: у меня дети, мой друг. Да и некогда. Если б занятий не
было, тогда другое дело… Вот я
помню, когда я в девушках
была, то всегда скучала!
А отчего же в других сословиях бывает, что и
пьют, а себя все-таки
помнят?
— Нет уж… Хоть ты и родной мне и я привыкла мнения родных уважать… Впрочем, это — уж не первый у нас разговор: ты всегда защитником Короната
был.
Помнишь, в последний твой приезд? Я его без пирожного оставить хотела, а ты выпросил!
Напрасно Машенька заговаривала, указывая то на липовый круг, то на лужайку, обсаженную березами:"
Помнишь, как мы тут игрывали?"Или:"
Помнишь, как в папенькины именины покойница Каролина Федоровна (это
была гувернантка Маши) под вон теми березами группу из нас устроила: меня посредине с гирляндой из розанов поставила, а ты и братец Владимир Иваныч — где он теперь? кажется, в Москве, в адвокатах служит? — в виде ангелов, в васильковых венках, по бокам стояли?
— Внучки Арины Петровны — чай,
помнишь, братец! — отрекомендовала их мне Машенька. — Приятельница мне
была, а во многих случаях даже учительница. А христианка какая… даже кончина ее… ну, самая христианская
была! Пришла в праздник от обедни, чайку покушала, легла отдохнуть — так мертвенькую в постели и нашли!
— Да ведь и тебе не мешало бы
помнить, что и у тебя никакого «завоевания» не
было, а
был какой-то Митька Тебеньков, которому за"шатость и измену"выщипали бороду по волоску! — язвил с своей стороны Плешивцев.
— Многие из вас, господа, не понимают этого, — сказал он, не то гневно, не то иронически взглядывая в ту сторону, где стояли члены казенной палаты, — и потому чересчур уж широкой рукой пользуются предоставленными им прерогативами. Думают только о себе, а про старших или совсем забывают, или не в той мере
помнят, в какой по закону
помнить надлежит. На будущее время все эти фанаберии должны
быть оставлены. Яздесь всех критикую, я-с. А на себя никаких критик не потерплю-с!
У каждой
было по нескольку кусков материй, которые надлежало утаить от таможенного надзора, а это, как известно, составляет предмет неистощимейших разговоров для всякой свободномыслящей русской дамы, которая, пользуясь всеми правами культурного срамословия, потому только не
мнит себя кокоткою, что освобождается от взятия желтого билета.
Спутники мои, за исключением Сергея Федорыча,
были, очевидно, истыми представителями и ревнителями интересов русской культурности, из числа тех, которые
помнили времена, когда еще существовали культурные люди,"не позволявшие себе на ногу наступить".