Неточные совпадения
И вдруг является что-то нежданное, непредвиденное, вследствие чего он чувствует, что с него,
не имеющего никакого понятия о самозащите, живьем сдирают наносную кожу, которую он искони
считал своею собственною!
Как истинно развитой человек, он гуляет и тут, и там, никогда
не налагая на себя никаких уз, но в то же время отнюдь
не воспрещая, чтобы другие
считали для себя наложение уз полезным.
И
не одно это припомнил, но и то, как я краснел, выслушивая эти восклицания.
Не потому краснел, чтоб я сознавал себя дураком, или чтоб
считал себя вправе поступать иначе, нежели поступал, а потому, что эти восклицания напоминали мне, что я мог поступать иначе,то есть с выгодою для себя и в ущерб другим, и что самый факт непользования этою возможностью у нас считается уже глупостью.
Вам хотелось бы, чтоб мужья жили с женами в согласии, чтобы дети повиновались родителям, а родители заботились о нравственном воспитании детей, чтобы
не было ни воровства, ни мошенничества, чтобы всякий
считал себя вправе стоять в толпе разиня рот,
не опасаясь ни за свои часы, ни за свой портмоне, чтобы, наконец, представление об отечестве было чисто, как кристалл… так, кажется?
— Да-с, но вы забываете, что у нас нынче смутное время стоит. Суды оправдывают лиц, нагрубивших квартальным надзирателям, земства разговаривают об учительских семинариях, об артелях, о сыроварении. Да и представителей нравственного порядка до пропасти развелось: что ни шаг, то доброхотный ревнитель. И всякий
считает долгом предупредить, предостеречь, предуведомить, указать на предстоящую опасность… Как тут
не встревожиться?
Одним словом, это был монополист, который всякую чужую копейку
считал гулящею и
не успокоивался до тех пор, пока
не залучит всё в свой карман.
Я, конечно,
не намерен рассказывать читателю все перипетии этой драмы, но
считаю нелишним остановиться на одном эпизоде ее, которым, впрочем, и кончились мои деревенские похождения по предмету продажи и купли.
Между прочим, Лукьяныч
счел долгом запастись сводчиком. Одним утром сижу я у окна — вижу, к барскому дому подъезжает так называемая купецкая тележка. Лошадь сильная, широкогрудая, длинногривая, сбруя так и горит, дуга расписная. Из тележки бойко соскакивает человек в синем армяке, привязывает вожжами лошадь к крыльцу и направляется в помещение, занимаемое Лукьянычем.
Не проходит десяти минут, как старик является ко мне.
В то время подобных людей
не причисляли к лику нигилистов, но
считали опорами и делали им лестные предложения.
И только он, сидящий там,имеет законное основание
считать себя властелином окрестности, по праву, издавна признанному, а
не купленному при содействии кабаков, и только он же всегда был и будет подлинным сыном церкви, а
не нахальным пришлецом, воровски восхитившим
не принадлежащее ему звание.
— Я
не говорю:"нет истины"; я говорю только:"нет безотносительнойистины". Если угодно, я поясню вам это примером. Недавно у меня на руках было одно дело по завещанию. Купец отказал жене своей имение, но при этом употребил в завещании следующее выражение:"жене моей, такой-то, за ее любовь, отказываю в вечное владението-то и то-то". Как, по вашему мнению, следует ли
считать жену покойного собственницей завещанного имения?
А так как только что проведенный вечер был от начала до конца явным опровержением той теории поочередных высказов, которую я, как либерал и притом «красный»,
считаю необходимым условием истинного прогресса, то очевидно, что впечатление, произведенное на меня всем слышанным и виденным,
не могло быть особенно благоприятным.
Поэтому, хотя он в настоящую минуту и
не у дел, но
считает карьеру свою далеко
не оконченною, и когда проезжает мимо сената, то всегда хоть одним глазком да посмотрит на него.
Марья Петровна терпеть
не могла, когда к ней лезли с нежностями, и даже целование руки
считала хотя необходимою, но все-таки скучною формальностью; напротив того, Сенечка, казалось, только и спал и видел, как бы влепить мамаше безешку взасос, и шагу
не мог ступить без того, чтобы
не сказать:"Вы, милая маменька", или:"Вы, добрый друг, моя дорогая маменька".
К Сенечке он относился дружелюбно, но виделся с ним редко и в отношения его к матери
не входил, ибо
считал, что это
не его дело.
Наш командир, полковник барон фон Шпек, принял меня совершенно по-товарищески. Это добрый, пожилой и очень простодушный немец, который изо всех сил хлопочет, чтоб его
считали за русского, а потому принуждает себя пить квас, есть щи и кашу, а прелестную жену свою называет
не иначе как"мой баб".
Вот соображения, которые я, как преданная мать,
считаю себя обязанною передать тебе… только
не поздно ли?
Я уж
не впервые слышу эту угрозу из уст Лукьяныча. Всякий раз, как я приезжаю в Чемезово, он
считает своим долгом пронзить меня ею. Мало того: я отлично знаю, что он никогда
не решится привести эту угрозу в действие, что с его стороны это только попытка уязвить меня, заставить воспрянуть духом, и ничего больше. И за всем тем, всякий раз, как я слышу эту просьбу «ослобонить», я невольно вздрагиваю при мысли о той беспомощности, в которой я найдусь, если вдруг, паче чаяния, стрясется надо мной такая беда.
— По обыкновению-с, — отвечала Анна Ивановна голосом, в котором звучала ирония; при этом единственный ее глаз блеснул даже ненавистью, которой, конечно, она
не ощущала на деле, но которую, в качестве опытной гувернантки,
считала долгом показывать, — очень достаточно-таки пошалил monsieur Koronat. [господин Коронат (франц.)]
Очевидно, в голове этого юноши происходила какая-то своеобразная работа, но он
считал ее настолько принадлежащею исключительно ему, что
не имел ни малейшей охоты посвящать всякого встречного в ее тайны.
Женщина с ребяческими мыслями в голове и с пошло-старческими словами на языке; женщина, пораженная недугом институтской мечтательности и вместе с тем по уши потонувшая в мелочах самой скаредной обыденной жизни; женщина, снедаемая неутолимою жаждой приобретения и, в то же время, считающая
не иначе, как по пальцам; женщина, у которой с первым ударом колокола к «достойной» выступают на глазах слезки и кончик носа неизменно краснеет и которая, во время проскомидии,
считает вполне дозволенным думать:"А что, кабы у крестьян пустошь Клинцы перебить, да потом им же перепродать?.
— ФилозСф-с, — пояснил Филофей Павлыч, — юриспруденцией
не удовлетворяется,
считает ее за науку эфемерную и преходящую-с. В корень бытия проникнуть желает.
— А впрочем, — кинул Добрецов в заключение, — так как речь у нас началась с Короната Савича, то я
считаю долгом заявить, что ничего против его намерений
не имею. Медицинское поприще, и даже ветеринарное, как заметил мсьё Головлев…
Я ничего
не буду говорить о себе, кроме того, что во всех этих спорах и пререканиях я почти исключительно играю роль свидетеля. Но
считаю нелишним обратить внимание читателей на Тебенькова и Плешивцева, как на живое доказательство того, что даже самое глубокое разномыслие
не может людям препятствовать делать одно и то же дело, если этого требует начальство.
Он тоже
считает государство немыслимым без религии, но видит в последней
не «подспорье», как Тебеньков, а основание.
Оба эти человека очень серьезно взаимно
считают себя противниками, оба от полноты сердца язвят друг друга и отнюдь
не догадываются, что только счастливое недоумение
не позволяет им видеть, что оба они, в сущности, делают одно и то же дело и уязвлениями своими
не разбивают, а, напротив того, подкрепляют друг друга.
Все эти местности кишат людьми, которые, несмотря на уверения, что понятие о государстве есть понятие безразличное, независимое ни от национальностей, ни даже от исторических преданий, никак
не могут понять, почему они обязаны с такого-то момента
считать своимгосударством Францию, а
не Италию, Германию, а
не Данию и
не Францию.
Она
не только ничего тут
не понимает, но и
считает лишним понимать.
Что только тогда они могут
считать себя спокойными за свои семейства и за свою собственность, когда у них
не будет смешных государств, вроде Шаумбург-Липпе, о которых ни один путешественник
не может говорить иначе как при помощи анекдотов.
Результатом такого положения вещей является, конечно,
не торжество государства, а торжество ловких людей.
Не преданность стране,
не талант,
не ум делаются гарантией успеха, а пронырливость, наглость и предательство. И Франция доказала это самым делом, безропотно, в течение двадцати лет, вынося иго людей, которых, по счастливому выражению одной английской газеты, всякий честный француз
счел бы позором посадить за свой домашний обед.