— В комендантском, — отвечал казак. — После обеда батюшка наш отправился в баню, а теперь отдыхает. Ну, ваше благородие,
по всему видно, что персона знатная: за обедом скушать изволил двух жареных поросят, а парится так жарко, что и Тарас Курочкин не вытерпел, отдал веник Фомке Бикбаеву да насилу холодной водой откачался. Нечего сказать: все приемы такие важные… А в бане, слышно, показывал царские свои знаки на грудях: на одной двуглавый орел величиною с пятак, а на другой персона его.
Неточные совпадения
Мы тотчас поладили, и хотя
по контракту обязан он был учить меня по-французски, по-немецки и
всем наукам, но он предпочел наскоро выучиться от меня кое-как болтать по-русски, — и потом каждый из нас занимался уже своим делом.
Матушка, знавшая наизусть
все его свычаи и обычаи, всегда старалась засунуть несчастную книгу как можно подалее, и таким образом Придворный календарь не попадался ему на глаза иногда
по целым месяцам.
Я приближался к месту моего назначения. Вокруг меня простирались печальные пустыни, пересеченные холмами и оврагами.
Все покрыто было снегом. Солнце садилось. Кибитка ехала
по узкой дороге, или точнее
по следу, проложенному крестьянскими санями. Вдруг ямщик стал посматривать в сторону и, наконец, сняв шапку, оборотился ко мне и сказал: «Барин, не прикажешь ли воротиться?»
Комендант
по собственной охоте учил иногда своих солдат; но еще не мог добиться, чтобы
все они знали, которая сторона правая, которая левая, хотя многие из них, дабы в том не ошибиться, перед каждым оборотом клали на себя знамение креста.
Бесстыдство Швабрина чуть меня не взбесило; но никто, кроме меня, не понял грубых его обиняков;
по крайней мере никто не обратил на них внимания. От песенок разговор обратился к стихотворцам, и комендант заметил, что
все они люди беспутные и горькие пьяницы, и дружески советовал мне оставить стихотворство, как дело службе противное и ни к чему доброму не доводящее.
Я старался
по почерку угадать расположение духа, в котором писано было письмо; наконец решился его распечатать и с первых строк увидел, что
все дело пошло к черту.
Несмотря на
все наши предосторожности, весть о появлении Пугачева разнеслась
по крепости.
Вскоре
все заговорили о Пугачеве. Толки были различны. Комендант послал урядника с поручением разведать хорошенько обо
всем по соседним селениям и крепостям. Урядник возвратился через два дня и объявил, что в степи верст за шестьдесят от крепости видел он множество огней и слышал от башкирцев, что идет неведомая сила. Впрочем, не мог он сказать ничего положительного, потому что ехать далее побоялся.
Мы отужинали молча и встали из-за стола скорее обыкновенного; простясь со
всем семейством, мы отправились
по домам.
Он остановился; его окружили, и, как видно,
по его повелению, четыре человека отделились и во
весь опор подскакали под самую крепость.
Моя искренность поразила Пугачева. «Так и быть, — сказал он, ударя меня
по плечу. — Казнить так казнить, миловать так миловать. Ступай себе на
все четыре стороны и делай что хочешь. Завтра приходи со мною проститься, а теперь ступай себе спать, и меня уж дрема клонит».
Когда
все уселись и
всем разнесли
по чашке чаю, генерал изложил весьма ясно и пространно, в чем состояло дело: «Теперь, господа, — продолжал он, — надлежит решить, как нам действовать противу мятежников: наступательно или оборонительно?
Самозванец говорил правду; но я
по долгу присяги стал уверять, что
все это пустые слухи и что в Оренбурге довольно всяких запасов.
Поутру пришли меня звать от имени Пугачева. Я пошел к нему. У ворот его стояла кибитка, запряженная тройкою татарских лошадей. Народ толпился на улице. В сенях встретил я Пугачева: он был одет по-дорожному, в шубе и в киргизской шапке. Вчерашние собеседники окружали его, приняв на себя вид подобострастия, который сильно противуречил
всему, чему я был свидетелем накануне. Пугачев весело со мною поздоровался и велел мне садиться с ним в кибитку.
Я стал ее читать: это был секретный приказ ко
всем отдельным начальникам арестовать меня, где бы ни попался, и немедленно отправить под караулом в Казань в Следственную комиссию, учрежденную
по делу Пугачева.
— Каким же образом, — возразил мой допросчик, — дворянин и офицер один пощажен самозванцем, между тем как
все его товарищи злодейски умерщвлены? Каким образом этот самый офицер и дворянин дружески пирует с бунтовщиками, принимает от главного злодея подарки, шубу, лошадь и полтину денег? Отчего произошла такая странная дружба и на чем она основана, если не на измене или
по крайней мере на гнусном и преступном малодушии?
По его словам, я отряжен был от Пугачева в Оренбург шпионом; ежедневно выезжал на перестрелки, дабы передавать письменные известия о
всем, что делалось в городе; что, наконец, явно передался самозванцу, разъезжал с ним из крепости в крепость, стараясь всячески губить своих товарищей-изменников, дабы занимать их места и пользоваться наградами, раздаваемыми от самозванца.
— Валом валит солдат! — говорили глуповцы, и казалось им, что это люди какие-то особенные, что они самой природой созданы для того, чтоб ходить без конца, ходить
по всем направлениям. Что они спускаются с одной плоской возвышенности для того, чтобы лезть на другую плоскую возвышенность, переходят через один мост для того, чтобы перейти вслед за тем через другой мост. И еще мост, и еще плоская возвышенность, и еще, и еще…
Неточные совпадения
Городничий (бьет себя
по лбу).Как я — нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу на службе; ни один купец, ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что
весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и говорить про губернаторов…
Городничий. Тем лучше: молодого скорее пронюхаешь. Беда, если старый черт, а молодой
весь наверху. Вы, господа, приготовляйтесь
по своей части, а я отправлюсь сам или вот хоть с Петром Ивановичем, приватно, для прогулки, наведаться, не терпят ли проезжающие неприятностей. Эй, Свистунов!
Городничий. Только рыскаете
по городу да смущаете
всех, трещотки проклятые! Сплетни сеете, сороки короткохвостые!
Пусть каждый возьмет в руки
по улице… черт возьми,
по улице —
по метле! и вымели бы
всю улицу, что идет к трактиру, и вымели бы чисто…
Осип. Любит он,
по рассмотрению, что как придется. Больше
всего любит, чтобы его приняли хорошо, угощение чтоб было хорошее.