Неточные совпадения
Чтоб утешить бедного Савельича, я
дал ему слово впредь без его согласия
не располагать ни одною копейкою. Он мало-помалу успокоился, хотя все еще изредка ворчал про себя, качая головою: «Сто рублей! легко ли дело!»
«Хорошо, — сказал я хладнокровно, — если
не хочешь
дать полтину, то вынь ему что-нибудь из моего платья.
— Это значит, — отвечал я ему с видом как можно более невинным, — обходиться ласково,
не слишком строго,
давать побольше воли, держать в ежовых рукавицах.
Швабрин переменился в лице. «Это тебе так
не пройдет, — сказал он, стиснув мне руку. — Вы мне
дадите сатисфакцию».
Я испугался и стал просить Ивана Игнатьича ничего
не сказывать коменданту; насилу его уговорил; он
дал мне слово, и я решился от него отступиться.
«Как вам
не стыдно было, — сказал я ему сердито, — доносить на нас коменданту после того, как
дали мне слово того
не делать!» — «Как бог свят, я Ивану Кузмичу того
не говорил, — ответил он, — Василиса Егоровна выведала все от меня.
— И, матушка! — отвечал Иван Игнатьич. — Бог милостив: солдат у нас довольно, пороху много, пушку я вычистил. Авось
дадим отпор Пугачеву. Господь
не выдаст, свинья
не съест!
Тут Иван Игнатьич заметил, что проговорился, и закусил язык. Но уже было поздно. Василиса Егоровна принудила его во всем признаться,
дав ему слово
не рассказывать о том никому.
— Постой, Иван Кузьмич, — сказала комендантша, вставая с места. —
Дай уведу Машу куда-нибудь из дому; а то услышит крик, перепугается. Да и я, правду сказать,
не охотница до розыска. Счастливо оставаться.
Мысль, что Марья Ивановна
не успеет выехать, ужаснула меня; я поспешно
дал капралу несколько наставлений и тотчас бросился к коменданту.
— О! — возразил генерал. — Это еще
не беда: лучше ей быть покамест женою Швабрина: он теперь может оказать ей протекцию; а когда его расстреляем, тогда, бог
даст, сыщутся ей и женишки. Миленькие вдовушки в девках
не сидят; то есть, хотел я сказать, что вдовушка скорее найдет себе мужа, нежели девица.
— Ба, ба, ба, ба! — сказал старик. — Теперь понимаю: ты, видно, в Марью Ивановну влюблен. О, дело другое! Бедный малый! Но все же я никак
не могу
дать тебе роту солдат и полсотни казаков. Эта экспедиция была бы неблагоразумна; я
не могу взять ее на свою ответственность.
— Что ты там шепчешь, старый хрыч? — закричал Хлопуша. — Я тебе
дам рваные ноздри; погоди, придет и твое время; бог
даст, и ты щипцов понюхаешь… А покамест смотри, чтоб я тебе бородишки
не вырвал!
«Стой! стой!» — раздался голос, слишком мне знакомый, — и я увидел Савельича, бежавшего нам навстречу. Пугачев велел остановиться. «Батюшка, Петр Андреич! — кричал дядька. —
Не покинь меня на старости лет посреди этих мошен…» — «А, старый хрыч! — сказал ему Пугачев. — Опять бог
дал свидеться. Ну, садись на облучок».
— Спасибо, государь, спасибо, отец родной! — говорил Савельич усаживаясь. —
Дай бог тебе сто лет здравствовать за то, что меня старика призрил и успокоил. Век за тебя буду бога молить, а о заячьем тулупе и упоминать уж
не стану.
— Я
не с товарищем; я… с
дамою.
Отец мой потупил голову: всякое слово, напоминающее мнимое преступление сына, было ему тягостно и казалось колким упреком. «Поезжай, матушка! — сказал он ей со вздохом. — Мы твоему счастию помехи сделать
не хотим.
Дай бог тебе в женихи доброго человека,
не ошельмованного изменника». Он встал и вышел из комнаты.
— Вы просите за Гринева? — сказала
дама с холодным видом. — Императрица
не может его простить. Он пристал к самозванцу
не из невежества и легковерия, но как безнравственный и вредный негодяй.
Дама выслушала ее со вниманием. «Где вы остановились?» — спросила она потом; и услыша, что у Анны Власьевны, примолвила с улыбкою: «А! знаю. Прощайте,
не говорите никому о нашей встрече. Я надеюсь, что вы недолго будете ждать ответа на ваше письмо».
Стучит, гремит, стучит, гремит, // Снохе спать
не дает: // Встань, встань, встань, ты — сонливая! // Встань, встань, встань, ты — дремливая! // Сонливая, дремливая, неурядливая!
Неточные совпадения
Хлестаков. Да вот тогда вы
дали двести, то есть
не двести, а четыреста, — я
не хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй, и теперь столько же, чтобы уже ровно было восемьсот.
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат,
не такого рода! со мной
не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире
не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица!
Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это
не жаркое.
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я
не хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это! А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе и сейчас! Вот тебе ничего и
не узнали! А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и
давай пред зеркалом жеманиться: и с той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Анна Андреевна. Вот хорошо! а у меня глаза разве
не темные? самые темные. Какой вздор говорит! Как же
не темные, когда я и гадаю про себя всегда на трефовую
даму?
Да сказать Держиморде, чтобы
не слишком
давал воли кулакам своим; он, для порядка, всем ставит фонари под глазами — и правому и виноватому.