Неточные совпадения
Ей рано нравились романы;
Они ей заменяли всё;
Она влюблялася в обманы
И Ричардсона и Руссо.
Отец ее был добрый малый,
В прошедшем веке запоздалый;
Но в книгах не видал вреда;
Он, не читая никогда,
Их
почитал пустой игрушкой
И не заботился
о том,
Какой у дочки тайный том
Дремал до утра под подушкой.
Жена ж его была сама
От Ричардсона без ума.
Гм! гм! Читатель благородный,
Здорова ль ваша вся родня?
Позвольте: может быть, угодно
Теперь узнать вам от меня,
Что значит именно родные.
Родные люди вот какие:
Мы их обязаны ласкать,
Любить, душевно уважать
И, по обычаю народа,
О Рождестве их навещать
Или по
почте поздравлять,
Чтоб остальное время года
Не думали
о нас они…
Итак, дай Бог им долги дни!
Но здесь с победою поздравим
Татьяну милую мою
И в сторону свой путь направим,
Чтоб не забыть,
о ком пою…
Да кстати, здесь
о том два слова:
Пою приятеля младого
И множество его причуд.
Благослови мой долгий труд,
О ты, эпическая муза!
И, верный посох мне вручив,
Не дай блуждать мне вкось и вкрив.
Довольно. С плеч долой обуза!
Я классицизму отдал
честь:
Хоть поздно, а вступленье есть.
[В одном из предыдущих писем к брату, от 26 января, Пущин заявляет, что не решается писать ему
почтой о своих переживаниях в связи с переговорами о мире после Крымской войны; «Как ни желаю замирения, но как-то не укладывается в голове и сердце, что будут кроить нашу землю…
Неточные совпадения
Так, схоронив покойника, // Родные и знакомые //
О нем лишь говорят, // Покамест не управятся // С хозяйским угощением // И не начнут зевать, — // Так и галденье долгое // За чарочкой, под ивою, // Все,
почитай, сложилося // В поминки по подрезанным // Помещичьим «крепям».
Софья. Я получила сейчас радостное известие. Дядюшка,
о котором столь долго мы ничего не знали, которого я люблю и
почитаю, как отца моего, на сих днях в Москву приехал. Вот письмо, которое я от него теперь получила.
С ними происходило что-то совсем необыкновенное. Постепенно, в глазах у всех солдатики начали наливаться кровью. Глаза их, доселе неподвижные, вдруг стали вращаться и выражать гнев; усы, нарисованные вкривь и вкось, встали на свои места и начали шевелиться; губы, представлявшие тонкую розовую черту, которая от бывших дождей
почти уже смылась, оттопырились и изъявляли намерение нечто произнести. Появились ноздри,
о которых прежде и в помине не было, и начали раздуваться и свидетельствовать
о нетерпении.
Но река продолжала свой говор, и в этом говоре слышалось что-то искушающее,
почти зловещее. Казалось, эти звуки говорили:"Хитер, прохвост, твой бред, но есть и другой бред, который, пожалуй, похитрей твоего будет". Да; это был тоже бред, или, лучше сказать, тут встали лицом к лицу два бреда: один, созданный лично Угрюм-Бурчеевым, и другой, который врывался откуда-то со стороны и заявлял
о совершенной своей независимости от первого.
Более всего заботила его Стрелецкая слобода, которая и при предшественниках его отличалась самым непреоборимым упорством. Стрельцы довели энергию бездействия
почти до утонченности. Они не только не являлись на сходки по приглашениям Бородавкина, но, завидев его приближение, куда-то исчезали, словно сквозь землю проваливались. Некого было убеждать, не у кого было ни
о чем спросить. Слышалось, что кто-то где-то дрожит, но где дрожит и как дрожит — разыскать невозможно.