Неточные совпадения
Мигачева. Квартальный, матушка, разобидел; пристает, забор красить, отдыху не дает. Какие мои доходы, сами знаете: один дом, да и тот валится. Четверо жильцов, а
что в них проку-то! Вот, Петрович — самый первый жилец, а и тот только за два с четвертаком живет. Ну, опять возьмите
вы поземельные. Все б еще ничего, да ведь дом-то заложен, процент одолел.
Мигачева.
Вам что;
вы свою сбудете. А
вы возьмите соседку, вот мается с девушкой-то, вот где слезы-то!
Мигачева.
Что это
вы, Михей Михеич, в шинели?
Крутицкий. А других, а других? За
что ж меня одного? Все брали, торговля была, не суд, а торговля. Кто меньше, кто больше, а все-таки брали. Бывало, товарищи мне говорят: «ты много берешь». А
вы, говорю, мало берете, ну, значит,
вы дешевле меня свою совесть продаете. Хе-хе-хе!
Баклушин.
Что ж
вы раньше не остановились, если узнали меня? Я версты две бегу за
вами.
Настя (осматривая себя и конфузясь). Отчего же
вы думаете,
что я непременно должна здесь жить?
Баклушин.
Вы хоть меня-то пожалейте! Ну, за
что, за
что? Я все тот же, все так же к
вам привязан.
Настя. Ну, так вот
что: оставьте меня, мне теперь некогда, я
вам после…
Настя.
Что же
вы стоите здесь! Мне некогда, я за делом пришла.
Баклушин. Ну, прощайте!
Что с
вами делать!
Епишкин.
Что вам угодно, сударь?
Епишкин. Девушку-то? Я думал,
вы про
что путное спрашиваете. Не наше это дело. (Смотрит в другую сторону).
Елеся. К
чему это, маменька! Ну, к
чему это! Вот уж к
вам это не пристало, всегда скажу,
что не пристало. Но оставьте же! Вон барышни смотрят. Ай, ай, ай! А барышни-то смотрят!
Фетинья.
Что вы говорите!
Епишкин. Ну, да хоть уж плохенький, да только бы с рук скорей. Это
вы только сами себе цену-то высоку ставите, да еще женихов разбираете; а по-нашему, так
вы и хлеба-то не стоите. Коли есть избранники, так и слава богу, отдавай без разбору! Уж
что за товар, коли придачи нужно давать, чтоб взяли только.
Елеся. О
чем же
вы думаете?
Елеся. Похвастаться против
вас не смею; а так думаю,
что занятие немудреное.
Фетинья. О, чтоб
вас! Напугали до смерти. Я думала,
что чужой кто. Ведь от Ларисы все станется. А это ты, мой милый!
Лариса.
Вам давно сказано,
что я не могу жить против своей натуры.
Чего ж еще!
Чем же я виновата, когда моя такая природа? Значит, я все слова ваши оставляю без внимания! (Уходит).
Настя.
Что вы говорите, боже мой!
Настя. Дальше — ничего. Ах, тетенька,
вы представить себе не можете, какое это наслаждение — принимать у себя любимого человека, а особенно наливать ему чай сладкий, хороший! Вот он пишет,
что нынче же придет к нам.
Что мне делать, уж я и не знаю.
Анна (подавая бумагу). Да на
что вам? Ведь
вы читать не умеете.
Мигачева. Все-таки интересно, помилуйте! (Рассматривая бумагу). Ах, ах! Ну, вот, уж
чего вам лучше!
Крутицкий. Какой доход! Какие деньги! Вот
что я
вам! Вот
что!
Крутицкий. Отступись, говорю!
Что тебе до чужих денег! Иль ограбить меня хочешь! Меня и так ограбили. (Анне). Обманули меня! Чаю захотели! Есть у
вас липовый цвет и изюмцу есть немножко, я у бакалейной лавки подобрал. Он чистый, я его перемыл. А то чай!
чего он стоит! Вот я посмотрю, сколько
вы завтра принесете. Я сам с
вами пойду.
Настя.
Что же
вы, тетенька! Попросите поскорей у кого-нибудь самоварчик-то. Наш подать нельзя, он никуда не годится. Мы здесь будем пить чай, под древьями, здесь хорошо. Я пока приоденусь немножко; я того и жду,
что Модест Гпигорьич придет. (Показывая шелковый платок). Тетенька, вот платочек-то! Ах, душка, какой милый!
Елеся.
Что вам, маменька?
Я было заговорила,
что я благородная: «
Вам, говорит, сказано, кажется; ну, и довольно с
вас; мне теперь некогда, а пожалуйте в другое время».
Анна. Так я всю жизнь в своих руках денег и не видала. Извините,
что я
вас беспокоила насчет самовара. Да вот
вы обещали; так уж не одолжите ли платочка на плечи накинуть?
Фетинья. Не твою, а мою. Узнает Истукарий Лупыч, кого причесывать-то будут? Не тебя, а меня. Так уж вот
что!
Вы мне не противны, а сам-то, пожалуй, тоже не прочь. Он об своей дочери невысокого мнения, а так надо сказать,
что и за человека ее не считает, так много спорить не будет. Конечно, Елеся против нашего звания и приданого жених низменный; да, видно, уж судьба. Вели ты сыну одеться почище, да приходите к нам, не мешкая. Какое-нибудь решение нам выдет: либо мне быть битой, либо нам свадьбу пировать…
Настя (наливая). Ах, как мне весело,
что мой чай
вам нравится. Мне так это приятно слышать от
вас. (Подает стакан). Не правда ли, у нас хорошо? Мы живем конечно, небогато, но зато тихо, покойно. Мне, право, здесь так весело.
Елеся. Да
вы поглядите! (Поворачивается кругом). Красота! Великонек немножко, да не перешивать же! Авось вырасту;
что доброе-то портить!
Баклушин. Неприятное положение! Надо подумать об этом серьезно.
Что же
вы делаете?
Настя.
Чему? Я сама ничего не знаю.
Вы видели, как меня воспитывали. Меня учили только тешить гостей, чтоб все смеялись каждому моему слову; меня учили быть милой да наивной; ну, я и старалась.
Баклушин (подходя).
Что вам угодно?
Настя. Про меня-то
что и говорить! Кого ж мне и любить, как не
вас? Так смотрите же!
Баклушин. В
чем? Я
вам ничего не обещал.
Настя. Я боялась,
что вы войдете к нам, увидите нашу бедность и разлюбите меня. (Плачет).
Анна.
Вы посмотрите хорошенько на людей-то! Многие ль стыдятся того,
что хуже-то, а бедности-то всякий стыдится.
Вы сами бедности не знаете, оттого не по-людски и судите.
Настя. Оставьте, тетенька, этот разговор.
Вы опять за то же. Я так счастлива,
что Модест Григорьич у меня в гостях! Можно нам теперь хоть ненадолго и забыть про свое горе.
Мигачева. А вот я сейчас осажу их. (Подходит к столу). Уж
вы очень проклажаетесь за чужим-то самоваром. Нам самим нужно, у нас тоже гости; они хоть и не благородные, а пожалуй,
что и почище будут. Бери, Елеся!
Настя.
Что с
вами? За
что вы нас обижаете?
Мигачева. Ну, еще когда
вас дождешься, а так-то лучше. Да и платок-то бы отдали.
Что щеголять-то в чужом.
Лариса. Ах, напрасно.
Вы не должны от нас скрываться, формально все доказывает,
что этот самый и есть ваш жених.
Лариса.
Что ж,
вы воображаете,
что я совсем без образования? Но как много
вы о своем дитя ошибаетесь. (Важно уходит в калитку, Фетинья и Мигачева за нею).
Баклушин. Можно ли, можно ли? У меня руки опускаются.
Что мне думать о
вас?
Баклушин.
Вы говорили,
что для молодой девушки ничего нет хуже, обидней бедности. Просить, побираться, милостивая государыня, вот
что хуже бедности.
Баклушин.
Что за ужасы!
Что вы ее пугаете!
Вам еще далеко до крайности,
вы пьете хороший чай.
Настя. Ах, этот чай! Вся и беда-то от него. Послушайте!
Вы писали,
что придете ко мне, а у меня решительно ничего не было, нечего и заложить; а мне хотелось
вас чаем напоить, вот я и пошла. Я не знала,
что это так дурно.
Баклушин. Так
вы это для меня? Благодарю
вас. Но вот
что, Настасья Сергевна: коли денег нет, так работать надо, работать, а не милостыню просить.