Неточные совпадения
Если я вас позвала, то затем только, чтобы уверить вас, что вчера ваша риторика
не произвела того эффекта, на который вы рассчитывали, что брань ваша для меня совсем
не оскорбительна, что она даже
не задевает,
не царапает, а только свидетельствует о вашей невоспитанности, о пошлости вашего ума и грубости
сердца.
— Не тронь ты меня! — тоскливо крикнула она, прижимая его голову к своей груди. — Не говори ничего! Господь с тобой, — твоя жизнь — твое дело! Но —
не задевай сердца! Разве может мать не жалеть? Не может… Всех жалко мне! Все вы — родные, все — достойные! И кто пожалеет вас, кроме меня?.. Ты идешь, за тобой — другие, все бросили, пошли… Паша!
И снова Кожемякин ходил вдоль забора плечо о плечо с дядей Марком, невнимательно слушая его слова, мягкие, ласковые, но подавлявшие желание возражать и защищаться. Ещё недавно приятно возвышавшие душу, эти слова сегодня гудели, точно надоедные осенние мухи, кружились,
не задевая сердца, всё более холодевшего под их тоскливую музыку.
Но он ничего не мог объяснить. Он сам не понимал, чем недоволен в её словах. Олимпиада говорила гораздо грубее, но она никогда
не задевала сердце так неприятно, как эта маленькая, чистенькая птичка. Весь день он упорно думал о странном недовольстве, рождённом в его сердце этой лестной ему связью, и не мог понять — откуда оно?..
Неточные совпадения
…Он бежит подле лошадки, он забегает вперед, он видит, как ее секут по глазам, по самым глазам! Он плачет.
Сердце в нем поднимается, слезы текут. Один из секущих
задевает его по лицу; он
не чувствует, он ломает свои руки, кричит, бросается к седому старику с седою бородой, который качает головой и осуждает все это. Одна баба берет его за руку и хочет увесть; но он вырывается и опять бежит к лошадке. Та уже при последних усилиях, но еще раз начинает лягаться.
Зато поэты
задели его за живое: он стал юношей, как все. И для него настал счастливый, никому
не изменяющий, всем улыбающийся момент жизни, расцветания сил, надежд на бытие, желания блага, доблести, деятельности, эпоха сильного биения
сердца, пульса, трепета, восторженных речей и сладких слез. Ум и
сердце просветлели: он стряхнул дремоту, душа запросила деятельности.
— Иной раз говорит, говорит человек, а ты его
не понимаешь, покуда
не удастся ему сказать тебе какое-то простое слово, и одно оно вдруг все осветит! — вдумчиво рассказывала мать. — Так и этот больной. Я слышала и сама знаю, как жмут рабочих на фабриках и везде. Но к этому сызмала привыкаешь, и
не очень это
задевает сердце. А он вдруг сказал такое обидное, такое дрянное. Господи! Неужели для того всю жизнь работе люди отдают, чтобы хозяева насмешки позволяли себе? Это — без оправдания!
Все это заставило меня глубоко задуматься. Валек указал мне моего отца с такой стороны, с какой мне никогда
не приходило в голову взглянуть на него: слова Валека
задели в моем
сердце струну сыновней гордости; мне было приятно слушать похвалы моему отцу, да еще от имени Тыбурция, который «все знает»; но вместе с тем дрогнула в моем
сердце и нота щемящей любви, смешанной с горьким сознанием: никогда этот человек
не любил и
не полюбит меня так, как Тыбурций любит своих детей.
— Знаете, — продолжал он, помолчав с минуту, — странная вещь! никто меня здесь
не задевает, все меня ласкают, а между тем в
сердце моем кипит какой-то страшный, неистощимый источник злобы против всех их!