Неточные совпадения
Стары старухи и пожилые бабы домовничали; с молитвой клали они мелом кресты над дверьми и над окнами ради отогнания нечистого и
такую думу
держали: «Батюшка Микола милостливый, как бы к утрею-то оттеплело, да туман бы пал на святую Ердань, хлебушка бы тогда вдоволь нам уродилось!» Мужики вкруг лошадей возились: известно, кто в крещенский сочельник у коня копыта почистит: у того конь весь год не будет хромать и не случится с ним иной болести.
— Полно, батько, постыдись, — вступилась Аксинья Захаровна. — Про Фленушку ничего худого не слышно. Да и стала бы разве матушка Манефа с недоброй славой ее в
такой любви, в
таком приближенье
держать? Мало ль чего не мелют пустые языки! Всех речей не переслушаешь; а тебе, старому человеку, девицу обижать грех: у самого дочери растут.
— То-то,
держи ухо востро, — ласково улыбаясь, продолжал Патап Максимыч. — На славу твои именины справим. Танцы заведем, ты плясать пойдешь.
Так али нет? — прибавил он, весело хлопнув жену по плечу.
— Слушай, Аксинья, — говорил хозяйке своей Патап Максимыч, — с самой той поры, как взяли мы Груню в дочери, Господь, видимо, благословляет нас. Сиротка к нам в дом счастье принесла, и я
так в мыслях
держу: что ни подал нам Бог, — за нее, за голубку, все подал. Смотри ж у меня, — не ровен час, все под Богом ходим, — коли вдруг пошлет мне Господь смертный час, и не успею я насчет Груни распоряженья сделать, ты без меня ее не обидь.
Так я в разуме
держу, и дочери
так же пусть
держат.
— Как же не расспросить, все расспросил как следует. Сказали: как проедешь осек,
держи направо до крестов, а с крестов бери налево, тут будет сосна, раскидистая
такая, а верхушка у ней сухая, от сосны бери направо…
Так мы и ехали.
Диву дался Патап Максимыч. Сколько лет на свете живет, книги тоже читает, с хорошими людьми водится, а досель не слыхал, не ведал про
такую штуку… Думалось ему, что паломник из-за моря вывез свою матку, а тут закоптелый лесник, последний, может быть, человек, у себя в зимнице
такую же вещь
держит.
— Обидно этак-то, господин купец, — отвечал Артемий. — Пожалуй, вот хоть нашего дядю Онуфрия взять…
Такого артельного хозяина днем с огнем не сыскать… Обо всем старанье
держит, обо всякой малости печется, душа-человек: прямой, правдивый и по всему надежный. А дай-ка ты ему волю, тотчас величаться зачнет, потому человек, не ангел. Да хоша и по правде станет поступать, все уж ему
такой веры не будет и слушаться его, как теперь, не станут. Нельзя, потому что артель суймом держится.
— То-то же, — сказал игумен. — А чем наши иконы позолочены? Все своим ветлужским золотом. Погоди, вот завтра покажу тебе ризницу, увидишь и кресты золотые, и чаши, и оклады на евангелиях, все нашего ветлужского золота. Знамо дело,
такую вещь надо в тайне
держать; сказываем, что все это приношение благодетелей… А какие тут благодетели? Свое золото, доморощенное.
Так судили-рядили Сережины отец с матерью, а он бегает себе да бегает в училище, а чему там учится, от родителей
держит в тайне…
Да вот что, матушка, доложу я тебе: намедни встретилась я с матерью Меропеей от Игнатьевых,
так она говорит, что на Евдокеин день выйдет им срок въезжу
держать, а как, дескать, будет собранье,
так, говорит, беспременно на вашу обитель очередь наложим: вы, говорит, уж сколько годов въезжу не
держите.
— А если от епископа, — заметила Таифа, —
так, может, толкуют они, как ему в наши места прибыть. Дело опасное, надо тайну
держать.
О враге-лиходее ни слуху, ни духу… Вспомнит его Настя, сердце
так и закипит,
так взяла бы его да своими руками и порешила… Не хочется врага на уме
держать, а что-то тянет к окну поглядеть, нейдет ли Алексей, и грустно ли смотрит он аль весело.
— Отчего ж они
так крепко тайну
держат? — спросила Марья Гавриловна.
— По родству у них и дела за едино, — сказала Манефа. — Нам не то дорого, что Громовы с Дрябиными да с вашими москвичами епископство устрояли, а то, что к знатным вельможам вхожи и, какие бы по старообрядству дела ни были, все до капельки знают… Самим Громовым писать про те дела невозможно, опаску
держат,
так они все через Дрябиных… Поди, и тут о чем-нибудь извещают… Читай-ка, Фленушка.
Вот впереди других идет сухопарая невысокого роста старушка с умным лицом и добродушным взором живых голубых глаз. Опираясь на посох, идет она не скоро, но споро, твердой, легкой поступью и оставляет за собой ряды дорожных скитниц. Бодрую старицу сопровождают четыре иноки́ни,
такие же, как и она, постные,
такие же степенные. Молодых с ними не было, да очень молодых в их скиту и не
держали… То была шарпанская игуменья, мать Августа, с сестрами. Обогнав ряды келейниц, подошла к ней Фленушка.
— Хозяйские деньги завсегда надо особь
держать, — молвил Трифон. — Никогда своих денег с чужими не мешай — с толку можешь сбиться. Вот
так, — прибавил он, отсчитав восемьсот рублей и завернув их в особую бумажку. — Деньги не малые — по нашему деревенскому счету, по старине то есть, две тысячи восемьсот… Да… Ну а это твои? — спросил он, указывая на восемь четвертных.
— Кáноны!.. Как не понимать!.. — ответил Алексей. — Мало ли их у нас, кано́нов-то… Сразу-то всех и келейница не всякая вспомнит… На каждый праздник свой канóн полагается, на Рождество ли Христово, на Троицу ли, на Успенье ли — всякому празднику свой… А то есть еще канóн за единоумершего, канóн за творящих милостыню… Да мало ли их… Все-то канóны разве одна матушка Манефа по нашим местам знает, и то навряд… куда
такую пропасть на памяти
держать!.. По книгам их читают…
— Не может быть того, чтоб Трифонов сын воровскими делами стал заниматься, — молвил Михайло Васильич. — Я у Патапа Максимыча намедни на хозяйкиных именинах гостил. Хорошие люди все собрались… Тогда впервые и видел я Алексея Лохматого. С нами обедал и ужинал. В приближеньи его Патап Максимыч
держит и доверье к нему имеет большое. Потому и не может того быть, чтоб Алексей Лохматый на
такие дела пошел. А впрочем, повижусь на днях с Патапом Максимычем, спрошу у него…
—
Так тебе и выдали!..
Держи карман!.. Казначей без удельного приказа не даст! — сказал Трифон Лохматый. — Нет, парень, без Карпушки тебе не обойтись… В его руках!..
— Напрасно, старче Божий,
такое о Москве рассуждение
держите, — вступился московский посол. — Земля грехами преисполнена, Москва на ней же стоит. Праведников, подобных прежним отцам, не видим, обаче ревности по древлему благочестию не лишены. Прилежания к старой вере в московском обчестве довольно. О том по всем странам премного известно.
— Обители бы польза, матушка, — молвила казначея. — Самоквасовы люди богатые, а грехи у покойника были великие… Смолоду, говорят, разбои
держал, суда на Волге грабил…
Такую душу вымолить не вкруг пальца ниткой обвесть… На деньги Самоквасовы скупиться не станут.
И никто не сидел
так степенно, никто не
держал себя
так чинно истово, ни на чьем лице не было видно
такого смирения, как у Василия Борисыча: очи долу, главой поникши, сам недвижи́м и бесстрастен…
И потому, слезно молю тебя, потолковее со всеми поговори, чтоб они гнева своего на нас не
держали за временное наше, а не всегдашнее, несогласие, но, снисходя к нам, убогим, при
таких налегающих на нас бедах, помогли бы своим вспоможением, сколько им Господь нá сердце положит.
— Какое наше спáсенье! — смиренно вздохнула мать Таисея. — Во грехах родились, во грехах и скончаемся… Еще чашечку!.. Грехи-то, грехи наши, сударь Петр Степаныч!.. Грехи-то наши великие!.. Как-то будет их нести перед страшного судию, неумытного?.. Как-то будет за них ответ-то
держать!.. Ох ты, Господи, Господи!.. Царь ты наш Небесный, Боже милостивый!..
Так и Марко Данилыч седни же едет?
— Браниться не бранились, а вчерашнее оченно мне оскорбительно, — ответил московский посол. — Сами посудите, Патап Максимыч, ведь я на матушку Манефу, как на каменну стену, надеялся. Сколько времени она делом тянула и все время в надежде
держала меня. Я и в Москву в
таком роде писал. А как пришло время, матушка и в сторону. В дураки меня посадила.
— Феклист-от Митрич не пустит?.. Эва!.. — засмеялся ямщик. — Он, брат, у нас всякой веры… Когда котора выгоднее,
такую на ту пору и
держит. В одни святы денежки верует. Повесь на стенку сотенну бумажку — больше чем Николе намолится ей.
— Рукой не достанешь его… Куда нам
такого внаймах
держать!.. — сказал Сергей Андреич.