Неточные совпадения
Пречистая Дева
Родила сей камень,
В ясли
положила,
Грудью воскормила,
Грудью воскормила
Бога-человека,
Спасителя.
— Плату
положил бы я хорошую, ничем бы ты от меня обижен не остался, — продолжал Патап Максимыч. — Дома ли у отца стал токарничать, в
людях ли, столько тебе не получить, сколько я
положу. Я бы тебе все заведенье сдал: и токарни, и красильни, и запасы все, и товар, — а как на Низ случится самому сплыть аль куда в другое место, я б и дом на тебя с Пантелеем покидал. Как при покойнике Савельиче было, так бы и при тебе. Ты с отцом-то толком поговори.
— Знаю про то, Захаровна, и вижу, — продолжал Патап Максимыч, — я говорю для того, что ты баба. Стары
люди не с ветру сказали: «Баба что мешок: что в него
положишь, то и несет». И потому, что ты есть баба, значит, разумом не дошла, то, как меня не станет, могут тебя
люди разбить. Мало ль есть в миру завистников? Впутаются не в свое дело и все вверх дном подымут.
— Молодость! — молвил старый Снежков, улыбаясь и
положив руку на плечо сыну. — Молодость, Патап Максимыч, веселье на уме… Что ж?.. Молодой квас — и тот играет, а коли млад
человек не добесится, так на старости с ума сойдет… Веселись, пока молоды. Состарятся, по крайности будет чем молодые годы свои помянуть. Так ли, Патап Максимыч?
— Не один миллион, три, пять, десять наживешь, — с жаром стал уверять Патапа Максимыча Стуколов. — Лиха беда начать, а там загребай деньги. Золота на Ветлуге, говорю тебе, видимо-невидимо. Чего уж я —
человек бывалый, много видал золотых приисков — и в Сибири и на Урале, а как посмотрел я на ветлужские палестины, так и у меня с дива руки опустились… Да что тут толковать, слушай. Мы так
положим, что на все на это дело нужно сто тысяч серебром.
В одной из таких зимниц, рано поутру,
человек десять лесников, развалясь на нарах и завернувшись в полушубки, спали богатырским сном. Под утро намаявшегося за работой
человека сон крепко разнимает — тут его хоть в гроб
клади да хорони. Так и теперь было в зимнице лыковских [Волость на реке Керженце.] лесников артели дяди Онуфрия.
— Про
клады говорю, — отвечал Артемий. — По нашим лесам
кладов много зарыто. Издалека
люди приходят
клады копать…
Счастливого
человека, что вынул
клад, враг день и ночь караулит и на всякое худое дело наталкивает…
Потому, как только он вырыл
клад, попов позови, молебен отпой, на церкву Божию вклады не пожалей, бедным половину денег раздай, и какого
человека в нужде ни встретишь, всякому помоги.
Хоша бы тот
клад и лихим
человеком был положон на чью голову — заклятье его не подействует, а вынутый
клад вменится тебе за
клад, самим Богом на счастье твое положенный.
«Сторублевой мало! — подумал он. — Игумен
человек понимающий. По крайности сторублевую с двумя четвертными надо вкладу
положить».
Пять сот рублев на серебро
кладу на вечное поминовение пришлем с Ростовской ярмарки, а теперь посылаем двести пятьдесят рублев ассигнациями вручную раздачу по обители и по сиротам и по всем старым и убогим, которые Бога боящеся живут постоянно: на
человека на каждого по скольку придется, и вы по ним по рукам раздайте.
— Слушай-ка, что я скажу тебе, —
положив руку на плечо Алексея и зорко глядя ему в глаза, молвил Патап Максимыч. —
Человек ты молодой, будут у тебя другой отец, другая мать… Их-то станешь ли любить?.. Об них-то станешь ли так же промышлять, будешь ли покоить их и почитать по закону Божьему?..
На Пасхе усопших не поминают. Таков народный обычай, так и церковный устав
положил… В великий праздник Воскресенья нет речи о смерти, нет помина о тлении. «Смерти празднуем умерщвление!..» — поют и в церквах и в раскольничьих моленных, а на обительских трапезах и по домам благочестивых
людей читаются восторженные слова Златоуста и гремят победные клики апостола Павла: «Где ти, смерте жало? где ти, аде победа?..» Нет смерти, нет и мертвых — все живы в воскресшем Христе.
Деньги давали, жалованье
положили, перестал бы только торговать благодатью да ставил бы в попы
людей достойных, по выбору обществá.
— Ну, так видишь ли… Игумен-от красноярский, отец Михаил, мне приятель, — сказал Патап Максимыч. —
Человек добрый, хороший, да стар стал — добротой да простотой его мошенники, надо
полагать, пользуются. Он, сердечный, ничего не знает — молится себе да хозяйствует, а тут под носом у него они воровские дела затевают… Вот и написал я к нему, чтобы он лихих
людей оберегался, особенно того проходимца, помнишь, что в Сибири-то на золотых приисках живал?.. Стуколов…
Но вот окидывает он глазами — сидят все
люди почтенные, ведут речи степенные, гнилого слова не сходит с их языка: о торговых делах говорят, о ценах на перевозку
кладей, о волжских мелях и перекатах.
— Чьему бы это быть? — молвил пожилой
человек в валеной шляпе, пристально глядя на вышедший в середину плёса буксирный пароход, тянувший огромную баржу, заваленную чуть не до самой рáйны [Рáйна — иначе рея — поперечное дерево на мачте, к нему привязывается нижний край паруса.] высокими белыми бунтами какой-то, надо быть, легковесной
клади.
— То лоцманово дело, батюшка, — сказал Алексей. — Ему знать мели-перекаты, мое дело за порядком смотреть да все оберегать,
кладь ли,
людей ли… Опять же хозяйские деньги на руки, за нагрузкой смотреть, за выгрузкой.
На ту пору у Колышкина из посторонних никого не было. Как только сказали ему о приходе Алексея, тотчас велел он позвать его, чтоб с глазу на глаз пожурить хорошенько: «Так, дескать, добрые
люди не делают, столь долго ждать себя не заставляют…» А затем объявить, что «Успех» не мог его дождаться, убежал с
кладью до Рыбинска, но это не беда: для любимца Патапа Максимыча у него на другом пароходе место готово, хоть тем же днем поступай.
Добро тому, кто добудет чудные зелья: с перелетом всю жизнь будет счастлив, с зашитым в ладанку корешком ревеньки не утонет, с архилином не бойся ни злого
человека, ни злого духа, сок тирличá отвратит гнев сильных
людей и возведет обладателя своего на верх богатства, почестей и славы; перед спрыг-травой замки и запоры падают, а чудный цвет папоротника принесет счастье, довольство и здоровье, сокрытые
клады откроет, власть над духами даст.
— Осмушников Семен Иваныч и́з городу прислал, — продолжала Манефа. — Романушка к празднику за вином туда ездил, так с ним Семен-от Иваныч нарочно ко мне прислал… Письмо страховое… Таифушка особо писала Семену Иванычу, чтоб то письмо сколь возможно скорее с верным
человеком до меня дослать.
Полагаю, что письмо не пустяшное… Таифушка зря ничего не делает… Читай-ка…
— Десять
человек по три целковых — тридцать, — стал считать Федор, — два ведра — десять, на закуску пятишницу — значит, всего сорок пять, за коней пятьдесят.
Клади сотенну кругом, тем и делу шабаш.
Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Без наук
люди живут и жили. Покойник батюшка воеводою был пятнадцать лет, а с тем и скончаться изволил, что не умел грамоте, а умел достаточек нажить и сохранить. Челобитчиков принимал всегда, бывало, сидя на железном сундуке. После всякого сундук отворит и что-нибудь
положит. То-то эконом был! Жизни не жалел, чтоб из сундука ничего не вынуть. Перед другим не похвалюсь, от вас не потаю: покойник-свет, лежа на сундуке с деньгами, умер, так сказать, с голоду. А! каково это?
Софья. Мне казалось, дядюшка, что все
люди согласились, в чем
полагать свое счастье. Знатность, богатство…
2. Начинку всякий да употребляет по состоянию. Тако: поймав в реке рыбу —
класть; изрубив намелко скотское мясо —
класть же; изрубив капусту — тоже
класть.
Люди неимущие да
кладут требуху.
Вольнодумцы, конечно, могут (под личною, впрочем, за сие ответственностью)
полагать, что пред лицом законов естественных все равно, кованая ли кольчуга или кургузая кучерская поддевка облекают начальника, но в глазах
людей опытных и серьезных материя сия всегда будет пользоваться особливым перед всеми другими предпочтением.
— Конституция, доложу я вам, почтеннейшая моя Марфа Терентьевна, — говорил он купчихе Распоповой, — вовсе не такое уж пугало, как
люди несмысленные о сем
полагают. Смысл каждой конституции таков: всякий в дому своем благополучно да почивает! Что же тут, спрашиваю я вас, сударыня моя, страшного или презорного? [Презорный — презирающий правила или законы.]