Неточные совпадения
Цел тот
город до сих пор — с белокаменными стенами, златоверхими церквами, с честными монастырями, с княженецкими узорчатыми теремами, с боярскими каменными палатами, с рубленными из кондового, негниющего леса домами.
Мостил Чапурин в
городе мостовую, подряд немалый, одного залога десять тысяч было представлено им.
Кончил работу, сдал как следует и поехал в
город заработанную плату да залоги получать.
Приехал в
город прямо на торги.
На Низ ли поедет, в верховы ли
города, в Москву ли, в Питер ли, везде и к мало знакомому раскольнику идет он, как к родному.
Сведают, что Патапа Максимыча дочери по ночам за околицу бегают, что в
городу скажут по купечеству?..
— Засыпь, пожалуй, — сказал Патап Максимыч. — А к именинам надо будет в
городе цветочного взять, рублев этак от шести. Важный чай!
Беспременно, говорит, накрою Чапурина в моленной на службе, ноне-де староверам воля отошла: поеду, говорит, в
город и докажу, что у Чапуриных в деревне Осиповке моленна, посторонни люди в нее на богомолье сходятся.
По-моему, и нам бы надо принять, потому что в Москве, и в Казани, на Низу и во всех
городах приняли.
— Помаленьку как-нибудь справится, — отвечал Патап Максимыч. — Никитишне из праздников праздник, как стол урядить ее позовут. Вот что я сделаю: поеду за покупками в
город, заверну к Ключову, позову куму и насчет того потолкую с ней, что искупить, а воротясь домой, подводу за ней пошлю. Да вот еще что, Аксиньюшка: не запамятуй послезавтра спосылать Пантелея в Захлыстино, стяг свежины на базаре купил бы да две либо три свиные туши, баранины, солонины…
Ты не оставляешь, в Москве и в Питере есть благодетели, десять канонниц по разным местам негасиму читают, три сборщицы по
городам ездят, ну, покуда Бог грехам терпит, живем и молимся за благодетелей.
Патап Максимыч в губернский
город собрался. Это было не очень далеко от Осиповки: верст шестьдесят. С дороги своротил он в сторону, в деревню Ключово. Там жила сватья его и крестная мать Насти, Дарья Никитишна, знаменитая по всему краю повариха. Бойкая, проворная, всегда веселая, никогда ничем не возмутимая, доживала она свой век в хорошеньком, чистеньком домике, на самом краю деревушки.
Угнали «соколика», воротилась Дарья из
города к свекру в дом.
Трех недель не минуло, грамотка издалека пришла: не дошел ее «соколик» до полка своего, заболел в каком-то
городе, лег в лазарет, а оттуда в сосновый гроб.
Хоть родину добром поминать ей было нечего, — кроме бед да горя, Никитишна там ничего не ведала, — а все же тянуло ее на родную сторону: не осталась в
городе жить, приехала в свою деревню Ключовку.
— Нет, кумушка, до утра у тебя не останусь, — сказал Патап Максимыч. — Я к тебе всего на часок и коней отпрягать не велел. В
город еду. Завтра к утру надо быть там беспременно.
— Пожалуй, — молвил Патап Максимыч, — только уж ты сама сторгуйся и деньги отдай, после сочтемся. Теперь в
город за покупками еду, послезавтра домой ворочусь и тотчас за тобой подводу пришлю. Сама приезжай и лося вези.
Сидя за чаем, а потом за ужином, битый час протолковал Патап Максимыч с Никитишной, какие припасы и напитки искупить надо. И про Настю кой-что еще потолковали. Наконец, когда все было переговорено и записано, Патап Максимыч поехал из Ключова, чтоб с рассветом быть в
городе.
В
город поехал, все трактиры спознал, обзавелся друзьями-приятелями, помогли они ему вскорости растранжирить родительские денежки.
На другой день после отъезда Патапа Максимыча в
город за покупками все утро до самого обеда бродил Микешка из места в место.
Накануне из
города привезли Чапурину две горки красного дерева за стеклами, их поместили по углам.
Ожидая в гости жениха, он, бывши в последний раз в
городе, купил в мебельной лавке горки, чтобы все свои подарки выставить напоказ.
— Пойдем, пойдем, родная, разбери; тут уже я толку совсем не разумею, — сказала Аксинья Захаровна и повела куму в горницу Патапа Максимыча. Там на полу стоял привезенный из
города большой короб с винами.
Урвавшись как-то от соседних торговцев, Христа ради приглядывавших маленько за девочкой, она, не пивши, не евши, целый день бродила по незнакомому
городу, отыскивая больницу; наконец, выбившись из сил, заночевала в кустах волжского откоса.
Призору нет: приедешь из
города али с мельницы: дети не умыты, не чесаны, грязные, оборванные.
Пристально глядела на плачущего вдовца Груня. Жаль ей стало сироток. Вспомнила, как сама, голодная, бродила она по чужому
городу.
— Сама сиротой я была. Недолго была по твоей любви да по милости, а все же помню, каково мне было тогда, какова есть сиротская доля. Бог тебя мне послал да мамыньку, оттого и не спознала я горя сиротского. А помню, каково было бродить по
городу… Ничем не заплатить мне за твою любовь, тятя; одно только вот перед Богом тебе говорю: люблю тебя и мамыньку, как родных отца с матерью.
Этот обычай еще сохранился по
городам в купеческих домах, куда не совсем еще проникли нововводные обычаи, по скитам, у тысячников и вообще сколько-нибудь у зажиточных простолюдинов.
Не успели Скорняковы по первой чашке чая выпить, как новые гости приехали: купец из
города, Самсон Михайлыч Дюков, да пожилой человек в черном кафтане с мелкими пуговками и узеньким стоячим воротником, — кафтан, какой обыкновенно носят рогожские, отправляясь к службе в часовню.
Сидел Стуколов, склонив голову, и, глядя в землю, глубоко вздыхал при таких ответах. Сознавал, что, воротясь после долгих странствий на родину, стал он в ней чужанином. Не то что людей, домов-то прежних не было;
город, откуда родом был, два раза дотла выгорал и два раза вновь обстраивался. Ни родных, ни друзей не нашел на старом пепелище — всех прибрал Господь. И тут-то спознал Яким Прохорыч всю правду старого русского присловья: «Не временем годы долги — долги годы отлучкой с родной стороны».
— Просим любить нас, лаской своей не оставить, Аксинья Захаровна, — говорил хозяйке Данило Тихоныч. — И парнишку моего лаской не оставьте… Вы не смотрите, что на нем такая одежа… Что станешь делать с молодежью? В
городе живем, в столицах бываем; нельзя… А по душе, сударыня, парень он у меня хороший, как есть нашего старого завета.
— Так-то оно так, Данило Тихоныч, — отвечал Патап Максимыч. — Только я, признаться сказать, не пойму что-то ваших речей… Не могу я вдомек себе взять, что такое вы похваляете… Неужели везде наши христиане по
городам стали так жить?.. В Казани, к примеру сказать, аль у вас в Самаре?
— Ну, не как в Москве, а тоже живут, — отвечал Данило Тихоныч. — Вот по осени в Казани гостил я у дочери, к зятю на именины попал, важнецкий бал задал, почитай, весь
город был. До заутрень танцевали.
— Отменно приготовлено! Из
городу, видно, повара-то брали?
— То и говорю, что высоко камешки кидаешь, — ответил Артемий. — Тут вашему брату не то что руки-ноги переломают, а пожалуй, в
город на ставку свезут. Забыл аль нет, что Паранькин дядя в головах сидит? — сказал Артемий.
А побывали бы вы, господа купцы, в ветлужских верхотинах у Верхнего Воскресенья [В Ветлужском крае
город Ветлугу до сих пор зовут Верхним Воскресеньем, как назывался он до 1778 года, когда был обращен в уездный
город.
Там и в
городу и вкруг
города по деревням такие ли еще табашники, как у нас: спят даже с трубкой.
— Мы и в своем-то
городу только раза по два на году бываем: подушны казначею свезти да билет у лесного выправить.
Оттого и выбирают человека ловкого, бывалого, чтоб в
городе не запропал и чтоб в Лыскове купцы его не обошли, потому что эти лысковцы народ дошлый, всячески норовят нашего брата огреть…
И не только суда они грабили, доставалось
городам и большим селам, деревень только да приселков не трогали, потому что там голытьба свой век коротала.
— У меня в
городу дружок есть, барин, по всякой науке человек дошлый, — сказал он. — Сем-ка я съезжу к нему с этим песком да покучусь ему испробовать, можно ль из него золото сделать… Если выйдет из него заправское золото — ничего не пожалею, что есть добра, все в оборот пущу… А до той поры, гневись, не гневись, Яким Прохорыч, к вашему делу не приступлю, потому что оно покаместь для меня потемки… Да!
— Малого ребенка, что ли, вздумал учить? — вспыхнул Патап Максимыч. — Разве мы этого не понимаем?.. Барин верный. Дружок мне — не выдаст. Отсюда прямо в
город к нему.
— Вот и думаю я съездить в
город, — сказал Патап Максимыч, — там дружок у меня есть, по эвтой самой науке доточный. На царских золотых промыслах служил… Дам ему песочку, чтоб испробовал, можно ль из него золото делать.
— Эк его, старого хрена, дернуло! — шептал паломник. — Чем бы заверять да уговаривать, а он в
город советует: «Поезжай, уверься!» Кажется, все толком писал к нему с Силантьевым сыном — так вот поди ж ты с ним… Совсем с ума выступил!
— Ладно, хорошо, любезненькой ты мой, все покажу, обо всяком деле расскажу, — отвечал игумен. — Что ж, как ты располагаешься?.. В
город отсюда?
— Сегодня же в
город, — сказал Патап Максимыч.
— Поезжай ты в
город с Самсоном Михайлычем, — говорил он, — а я здесь, Бог даст, пообмогусь как-нибудь… Авось эта хворь не к великой болезни.
— Клеится! — передразнил игумна Стуколов. — Клеится! Шайтан, что ли, тебе в уши-то дунул уговаривать его в
город ехать? Для того разве я привозил его? Ах ты, безумный, безумный, шитая твоя рожа, вязаный нос!