Неточные совпадения
На лекции идти
было поздно,
работа расклеилась, настроение
было испорчено, и я согласился. Да и старик все равно не уйдет. Лучше пройтись, а там можно
будет всегда бросить компанию. Пока я одевался, Порфир Порфирыч присел на мою кровать, заложил ногу на ногу и старчески дребезжавшим тенорком пропел...
Пепко
был дома и, как мне показалось, тоже
был не особенно рад новому сожителю. Вернее сказать, он отнесся ко мне равнодушно, потому что
был занят чтением письма. Я уже сказал, что он умел делать все с какой-то особенной солидностью и поэтому, прочитав письмо, самым подробным образом осмотрел конверт, почтовый штемпель, марку, сургучную печать, — конверт
был домашней
работы и поэтому запечатан, что дало мне полное основание предположить о его далеком провинциальном происхождении.
Про себя я очень гордился своей первой литературной
работой и
был рад, что начал службу простым рядовым.
Типичным человеком в этом отношении являлся полковник Фрей, который со всеми
был знаком и доставлял
работу.
Происходило это и от беспорядочности самой
работы, и от периодических голодовок, и, может
быть, по установившейся годами традиции.
Я знал, как смотрит на мою
работу Пепко, и старался писать, когда его не
было.
Работа в газете шла чередом. Я уже привык к ней и относился к печатным строчкам с гонорарной точки зрения. Во всяком случае,
работа была интересная и очень полезная, потому что вводила в круг новых знаний и новых людей. Своих товарищей-репортеров я видал очень редко, за исключением неизменного Фрея. «Академия» попрежнему сходилась в трактире Агапыча или в портерной. Прихожу раз утром, незадолго до масленицы, с отчетом в трактир.
— Я? надую? Да спроси Порфирыча, сколько он от меня хлеба едал… Я-то надую?.. Ах ты, братец ты мой, полковничек… Потом еще мне нужно поправить два сонника и «Тайны натуры». Понимаешь?
Работы всем хватит, а ты: надуешь. Я о вас же хлопочу, отцы… Название-то
есть для романа?
— Вот что, молодой человек, — советовал полковник, интересовавшийся моей
работой, — я давно болтаюсь около литературы и выработал свою мерку для каждой новой вещи. Возьмите страницу и сосчитайте сколько раз встречаются слова «
был» и «который». Ведь в языке — весь автор, а эти два словечка рельефно показывают, какой запас слов в распоряжении данного автора. Языку, конечно, нельзя выучиться, но нужно относиться к нему с крайней осторожностью. Нужна строгая школа, то, что у спортсменов называется тренировкой.
Воспользовавшись фабулой одного уголовного происшествия, я приступил к
работе. Пепко опять пропадал, и я работал на свободе. Через три дня рукопись
была готова, и я ее понес в указанный Фреем маленький еженедельный журнальчик. Редакция помещалась на Невском, в пятом этаже. Рукописи принимал какой-то ветхозаветный старец, очень подержаный и забитый. Помещение редакции тоже
было скромное и какое-то унылое.
Мне сделалось даже совестно фигурировать в роли именинника, потому что другие сидели без
работы; это
было черной точкой на моем литературном горизонте.
Воспользовавшись нахлынувшим богатством, я засел за свои лекции и книги.
Работа была запущена, и приходилось работать дни и ночи до головокружения. Пепко тоже работал. Он написал для пробы два романса и тоже получил «мзду», так что наши дела
были в отличном положении.
В разгар этой
работы истек, наконец, срок моего ожидания ответа «толстой» редакции. Отправился я туда с замирающим сердцем. До некоторой степени все
было поставлено на карту. В своем роде «
быть или не
быть»… В редакции «толстого» журнала происходил прием, и мне пришлось иметь дело с самим редактором. Это
был худенький подвижный старичок с необыкновенно живыми глазами. Про него ходила нехорошая молва, как о человеке, который держит сотрудников в ежовых рукавицах. Но меня он принял очень любезно.
Например, припоминая разговор с Александрой Васильевной в саду, я точно открыл трещину в том, что еще час назад
было и естественно, и понятно, и просто — именно: одна добрая мать, получающая маленькую пенсию, адрес Пески,
работа на магазин, и тут же шелковое платье, зонтик, перчатки и т. д.
— О, ты все это прочтешь и поймешь, какой человек тебя любит, — повторил я самому себе, принимаясь за
работу с ожесточением. — Я
буду достоин тебя…
Буквы а, е и о, которые Пепко называл своими кормилицами, давали ничтожный заработок, репортерской
работы летом не
было, вообще приходилось серьезно подумать о том, что и как жевать.
Я вперед предвидел, как от такой
работы будет понижаться мой собственный душевный уровень, как я потеряю чуткость, язык, оригинальность и разменяюсь на мелочи.
Погода
была жаркая, и
работа туго подвигалась вперед.
Это
было мучительное сознание, которое отравляло всю
работу.
Раз я сидел и писал в особенно унылом настроении, как пловец, от которого бежит желанный берег все дальше и дальше. Мне опротивела моя
работа, и я продолжал ее только из упрямства. Все равно нужно
было кончать так или иначе. У меня в характере
было именно упрямство, а не выдержка характера, как у Пепки. Отсюда проистекали неисчислимые последствия, о которых после.
Кстати, вместе с сезоном кончен
был и мой роман. Получилась «объемистая» рукопись, которую я повез в город вместе с остальным скарбом. Свою
работу я тщательно скрывал от Пепки, а он делал вид, что ничего не подозревает. «Федосьины покровы» мне показались особенно мрачными после летнего приволья.
С семи часов вечера я обыкновенно уходил на
работу, то
есть в заседание какого-нибудь общества.
Это
была увлекательная
работа, тем более что я уже не думал ни о редакциях, ни о публике, ни о критике, — не все ли равно, как там или здесь отнесутся к моей
работе?
— Не, не мякиш… Я
буду там печататься и добьюсь своего. Эти неудачи меня только ободряют… Немного передохну — и опять за
работу…
Просматривая Пепкину
работу, я несколько раз вопросительно смотрел на автора, — кажется, мой бедный друг серьезно тронулся. Всех листов
было шесть, и у каждого свое заглавие: «Старосветские помещики», «Ермолай и Валетка», «Максим Максимыч» и т. д. Дальше следовало что-то вроде счета из ресторана: с одной стороны шли рубрики, а с другой — цифры.
У него
было достаточно своей собственной
работы.
Неточные совпадения
Помалчивали странники, // Покамест бабы прочие // Не поушли вперед, // Потом поклон отвесили: // «Мы люди чужестранные, // У нас забота
есть, // Такая ли заботушка, // Что из домов повыжила, // С
работой раздружила нас, // Отбила от еды.
— У нас забота
есть. // Такая ли заботушка, // Что из домов повыжила, // С
работой раздружила нас, // Отбила от еды. // Ты дай нам слово крепкое // На нашу речь мужицкую // Без смеху и без хитрости, // По правде и по разуму, // Как должно отвечать, // Тогда свою заботушку // Поведаем тебе…
Крестьяне, как заметили, // Что не обидны барину // Якимовы слова, // И сами согласилися // С Якимом: — Слово верное: // Нам подобает
пить! //
Пьем — значит, силу чувствуем! // Придет печаль великая, // Как перестанем
пить!.. //
Работа не свалила бы, // Беда не одолела бы, // Нас хмель не одолит! // Не так ли? // «Да, бог милостив!» // — Ну,
выпей с нами чарочку!
У батюшки, у матушки // С Филиппом побывала я, // За дело принялась. // Три года, так считаю я, // Неделя за неделею, // Одним порядком шли, // Что год, то дети: некогда // Ни думать, ни печалиться, // Дай Бог с
работой справиться // Да лоб перекрестить. //
Поешь — когда останется // От старших да от деточек, // Уснешь — когда больна… // А на четвертый новое // Подкралось горе лютое — // К кому оно привяжется, // До смерти не избыть!