Неточные совпадения
— Если бы у меня
были часы, — повторял он с особою убедительностью, — я показал бы ей, что нельзя ставить самовар целый час. Вот проклятая баба навязалась… Сколько она испортила крови моего сердца и сока моих нервов! Недаром сказано, что господь создал
женщину в минуту гнева… А Федосья — позор натуры и ужас всей природы.
Именно этот эпизод с таинственной незнакомкой и промелькнул перед нашими внутренними очами после сделанного Пепкой признания о лобзании. Мужчина, обманывающий
женщину, вообще гадок, а Пепко еще не
был настолько испорченным, чтобы не чувствовать сделанной гадости. Мучила молодая совесть…
— Разве тут думают, несчастный?.. Ах, мерзавец, мерзавец… Помнишь, я говорил тебе о роковой пропорции между количеством мужчин и
женщин в Петербурге: перед тобой жертва этой пропорции. По логике вещей, конечно, мне следует жениться… Но что из этого может произойти? Одно сплошное несчастие. Сейчас несчастие временное, а тогда несчастие на всю жизнь… Я возненавижу себя и ее. Все
будет отравлено…
— А, черт!.. Терпеть не могу баб, которые прилипают, как пластырь. «Ах, ох, я навеки твоя»… Мне достаточно подметить эту черту, чтобы такая
женщина опротивела навеки. Разве таких
женщин можно любить?
Женщина должна
быть горда своей хорошей женской гордостью. У таких
женщин каждую ласку нужно завоевывать и поэтому таких только
женщин и стоит любить.
— Послушай, что ты привязался ко мне? Это, понимаешь, скучно… Ты идеализируешь
женщин, а я — простой человек и на вещи смотрю просто. Что такое — любить?.. Если действительно человек любит, то для любимого человека готов пожертвовать всем и прежде всего своей личностью, то
есть в данном случае во имя любви откажется от собственного чувства, если оно не получает ответа.
Милый Пепко, как он иногда бывал остроумен, сам не замечая этого. В эти моменты какого-то душевного просветления я так любил его, и мне даже казалось, что он очень красив и что
женщины должны его любить. Сколько в нем захватывающей энергии, усыпанной блестками неподдельного остроумия. Во всяком случае, это
был незаурядный человек, хотя и с большими поправками. Много
было лишнего, многого недоставало, а в конце концов все-таки настоящий живой человек, каких немного.
— Знаешь что, мне так хочется жить, что даже совестно… Я бы любил вот всех этих
женщин, обнял бы всех железнодорожных чухонцев и, наконец,
выпил и съел бы весь буфет первого класса, то
есть что там можно
выпить и съесть. Во мне какая-то безумная алчность проглотить зараз всю огромность жизни…
— В том-то и дело, что
есть одно препятствие… гм… да… У Гретхен
есть мать, больная
женщина…
Между прочим, Пепко страдал особого рода манией мужского величия и
был убежден, что все
женщины безнадежно влюблены в него. Иногда это проявлялось в таких явных формах, что он из скромности утаивал имена. Я плохо верил в эти бескровные победы, но успех
был несомненный. Мелюдэ в этом мартирологе являлась последней жертвой, хотя впоследствии интендант Летучий и уверял, что видел собственными глазами, как ранним утром из окна комнаты Мелюдэ выпрыгнул не кто другой, как глупый железнодорожный чухонец.
Вообще это
была замечательно милая девушка, которая в течение целого вечера упорно жертвовала собой, — больше того, она старалась оставаться незаметной, на что решатся очень немногие
женщины.
Это
было наградой за мою проницательность, —
женщины ничего так не ценят, как это понимание без слов.
— Тема? Тьфу… Знаешь, чем все кончится: я убегу в Америку и осную там секту ненавистников
женщин. В члены
будут приниматься только те, кто даст клятву не говорить ни слова с
женщиной, не смотреть на
женщину и не думать о
женщине.
— Я в первый раз вижу так близко этого сорта
женщину… — говорила Анна Петровна с своей больной улыбкой. — Какая она красивая… Мне очень
было интересно посмотреть на нее. Зачем вы меня увели?
— Очень рад с вами познакомиться… Вы уже видели нашего издателя? Очень хорошо… Я только редактор. — В этот момент я не придал особенного значения этим словам, потому что
был слишком счастлив, как, вероятно, счастлива та
женщина, которую так мило обманывает любимый человек.
Есть и такое счастье…
Единственным основанием для такого заключения
было то, что Пепко по вечерам
пил чай у Анны Петровны и таким образом осуществлял того «мужчину», который, по соображениям Федосьи, должен
был быть у каждой
женщины, как бывают детские болезни.
Признаюсь, я тоже
был взбешен. Если Любочка могла себе позволить неистовство, то она на это имела «полное римское право», как говорила Федосья. По-женски Любочка
была вполне последовательна, потому что она
была только
женщиной и ничем другим. Но Анна Петровна совсем другое, — у нее должны
были существовать некоторые задерживающие центры. Я подошел к двери в комнату Анны Петровны и крикнул...
— Агафон Павлыч ваш друг? Моя бедная сестра имела несчастье его полюбить, а в этом состоянии
женщина делается эгоисткой до жестокости. Я знаю историю этой несчастной Любочки и, представьте себе, жалею ее от души… Да, жалею, вернее сказать — жалела. Но сейчас мне ее нисколько не жаль… Может
быть, я несправедлива, может
быть, я ошибаюсь, но… но… Одним словом, что она может сделать, если он ее не любит, то
есть Любочку?
Но я не
был один. Федосья зорко следила за мной и не оставляла своими заботами. Мне пришлось тяжелым личным опытом убедиться, сколько настоящей хорошей доброты заложила природа в это неуклюжее и ворчливое существо. Да, это
была добрая
женщина, не головной добротой, а так, просто, потому что другой она не умела и не могла
быть.
Мне
было совестно пользоваться любезностью почти совсем незнакомой
женщины, тем более что у меня явилось подозрение относительно правдивости Федосьи. Наверно, она просила, а это являлось уже чуть не милостыней.
Аграфена Петровна
была немного странная
женщина и поражала неожиданными фантазиями.
— Как что? Даже ни разу не поцеловать хорошенькой девушки? Да вы просто мямля и тюфяк… Вас никогда
женщины не
будут любить. Не может же девушка первая броситься на шею к мужчине… Первый шаг должен сделать он.
Это
было повторением мании Пепки, что все
женщины влюблены в него. Но за Пепкой
была молодость и острый ум, а тут ровно ничего. Мне лично
было жаль дочери Андрея Иваныча, семилетней Любочки, которая должна
быть свидетельницей мамашиного терпения и папашиных успехов. Детские глаза смотрели так чисто и так доверчиво, и мне вчуже делалось совестно за бессовестного петербургского чиновника.
Я любил всех этих
женщин, я им всем говорил такие хорошие слова, я объяснял им самих себя, и они отвечали мне такими благодарными улыбками, влюбленными взглядами, — да, они
будут любить меня, ловить каждое мое слово и
будут счастливы.
Я когда увидел тебя, первой мыслью
было броситься, догнать и сказать: «Милый, родной, беги от
женщины»…
— Она, конечно, разыскала меня в Заманиловке и устраивает мне скандалы. Придет к даче, сядет на лавочку и сидит целый день… Знаешь, это хуже всего. Моя Анна Петровна пилит-пилит меня… А при чем же я тут?.. Могу сказать, что
женщины в нравственном отношении слишком специализируются. Да и какая это нравственность…
— К сожалению, ты прав… Подводная часть мужской храбрости всегда заготовляется у себя дома. Эти милые
женщины кого угодно доведут до геройства, которому человечество потом удивляется, разиня рот. О, как я теперь ненавижу всех
женщин!.. Представь себе, что у тебя жестоко болит зуб, — вот что такое
женщина, с той разницей, что от зубной боли
есть лекарство, больной зуб, наконец, можно выдернуть.
— Агриппины? О да… Недостает, чтобы еще она бросилась мне на шею.
Будет. Довольно… Я презираю всех
женщин.
Аграфена Петровна обыкновенно не договаривала, чему она удивляется, и только строго подбирала губы. Вообще это
была странная
женщина. Как-то ни с того ни с сего развеселится, потом так же ни с того ни с сего по-бабьи пригорюнится. К Андрею Иванычу она относилась, как к младенцу, и даже входила в его любовные горести, когда Андрей Иваныч начинал, например, ревновать Анжелику к какому-то офицеру.
Она
была слишком
женщина…
У
женщин, братику, на это
есть какой-то чертовский нюх…
Ох, как я ненавижу всех
женщин, начиная с праматери
Евы, благодаря маленькой любезности которой появился весь род людской.
Пепко по крайней мере утешался тем, что не
было еще
женщины, которая отнеслась бы к нему равнодушно, мог, наконец, ненавидеть
женщин, причинявших ему столько неприятностей, а я даже не мог сказать и этого.
Сама по себе она
была очень хорошая
женщина, с здоровыми инстинктами и честная — не головной честностью, а по натуре.