Неточные совпадения
Серафима слушала мужа только из вежливости. В делах она попрежнему
ничего не понимала. Да и муж как-то
не умел с нею разговаривать. Вот, другое дело, приедет Карл Карлыч, тот все умеет понятно рассказать. Он вот и жене все наряды покупает и даже в шляпах
знает больше толку, чем любая настоящая дама. Сестра Евлампия никакой заботы
не знает с мужем, даром, что немец, и щеголяет напропалую.
Галактиону делалось обидно, что ему
не с кем даже посоветоваться. Жена
ничего не понимает, отец будет против, Емельян согласится со всем, Симон молод, — делай, как
знаешь.
— А что касается нашей встречи с Лиодором, то этому никто
не поверит, — успокаивал немец. — Кто
не знает, что Лиодор разбойник и что ему
ничего не значит оговорить кого угодно? Одним словом, пустяки.
— Ну, перестань. Я
знаю, что сердишься. А только напрасно… Я тебе зла
не жалаю, и мне
ничего твоего
не нужно. Своего достаточно.
— Что тут обсуждать, когда я все равно
ничего не понимаю? Такую дуру вырастили тятенька с маменькой… А
знаешь что? Я проживу
не хуже, чем теперь… да. Будут у меня руки целовать, только бы я жила попрежнему. Это уж
не Мышников сделает, нет… А
знаешь, кто?
—
Ничего я
не знаю от писания, — признался писарь. — Вот насчет закона, извини, могу соответствовать кому угодно.
—
Ничего я
не знаю, а только сердце горит. Вот к отцу пойду, а сам волк волком. Уж до него тоже пали разные слухи, начнет выговаривать. Эх, пропадай все проподом!
— Случайно
узнал, папаша, что вы больны. Отчего вы мне
ничего не написали? Я сейчас же приехал бы…
Галактион провел целый день у отца. Все время шел деловой разговор. Михей Зотыч
не выдал себя ни одним словом, что
знает что-нибудь про сына. Может быть, тут был свой расчет, может быть, нежелание вмешиваться в чужие семейные дела, но Галактиону отец показался немного тронутым человеком. Он помешался на своих мельницах и больше
ничего знать не хотел.
— Вы уж как там
знаете, а я
не могу, — упрямо повторял Полуянов на все увещания следователя. — Судите меня одного, а другие сами про себя
знают… да. Моя песенка спета, зачем же лишний грех на душу брать? Относительно себя
ничего не утаю.
Удерживались от общего потока только такие заматерелые старики, как миллионер Нагибин, он
ничего не хотел
знать и только покачивал своею головой.
Старик настолько увлекся своею новою постройкой, что больше
ничего не желал
знать. Дело дошло до того, что он отнесся как-то совсем равнодушно даже к оправданию родного сына Лиодора.
Замараевы
не знали, как им и принять дорогого гостя, где его посадить и чем угостить. Замараев даже пожалел про себя, что тятенька
ничего не пьет, а то он угостил бы его такою деревенскою настойкой по рецепту попа Макара, что с двух рюмок заходили бы в башке столбы.
— Ну, ну, ладно… Притвори-ка дверь-то. Ладно… Так вот какое дело. Приходится везти мне эту стеариновую фабрику на своем горбу… Понимаешь? Деньжонки у меня есть… ну, наскребу тысяч с сотню. Ежели их отдать — у самого
ничего не останется. Жаль… Тоже наживал… да. Я и хочу так сделать: переведу весь капитал на жену, а сам тоже буду векселя давать, как Ечкин. Ты ведь
знаешь законы, так как это самое дело, по-твоему?
— Да вы никак сбесились, сороки? — зыкнул он на дочерей. — Разе такое теперь время, оглашенные? Серебро жалеете, а мать
не жаль… Никому и
ничего не дам! Так и
знайте… Пусть Лиодор пропивает, — мне
ничего не нужно.
— Отдай мои деньги,
ничего знать не хочу!..
Чем дальше подвигался Полуянов, тем больше находил недостатков и прорух в крестьянском хозяйстве. И земля вспахана кое-как, и посевы плохи, и земля пустует, и скотина затощала. Особенно печальную картину представляли истощенные поля, требовавшие удобрения и
не получавшие его, — в этом благодатном краю и
знать ничего не хотели о каком-нибудь удобрении. До сих пор спасал аршинный сибирский чернозем. Но ведь всему бывает конец.
— Правильно, Симон Михеич. Это точно… да. Вот и нашим вальцовым мельницам туго приходится… А Ермилыча я
знаю.
Ничего, оборотистый мужичонко и
не любит, где плохо лежит. Только все равно он добром
не кончит.
—
Ничего вы
не понимаете, барышня, — довольно резко ответил Галактион уже серьезным тоном. — Да,
не понимаете… Писал-то доктор действительно пьяный, и барышне такие слова, может быть, совсем
не подходят, а только все это правда. Уж вы меня извините, а действительно мы так и живем… по-навозному. Зарылись в своей грязи и
знать ничего не хотим… да. И еще нам же смешно, вот как мне сейчас.
— Что же, я
ничего не говорю. Вам жить с Симоном, вам и
знать, как и что.
И вдруг
ничего нет!.. Нет прежде всего любимого человека. И другого полюбить нет сил. Все кончено. Радужный туман светлого утра сгустился в темную грозовую тучу. А любимый человек несет с собой позор и разорение. О, он никогда
не узнает ничего и
не должен
знать, потому что недостоин этого! Есть святые чувства, которых
не должна касаться чужая рука.
—
Ничего я
не знаю! — резко ответил Галактион. — А вы с ума сошли!
Он не был ни технолог, ни инженер; но он был твердой души прохвост, а это тоже своего рода сила, обладая которою можно покорить мир. Он
ничего не знал ни о процессе образования рек, ни о законах, по которому они текут вниз, а не вверх, но был убежден, что стоит только указать: от сих мест до сих — и на протяжении отмеренного пространства наверное возникнет материк, а затем по-прежнему, и направо и налево, будет продолжать течь река.
Вот они и сладили это дело… по правде сказать, нехорошее дело! Я после и говорил это Печорину, да только он мне отвечал, что дикая черкешенка должна быть счастлива, имея такого милого мужа, как он, потому что, по-ихнему, он все-таки ее муж, а что Казбич — разбойник, которого надо было наказать. Сами посудите, что ж я мог отвечать против этого?.. Но в то время я
ничего не знал об их заговоре. Вот раз приехал Казбич и спрашивает, не нужно ли баранов и меда; я велел ему привести на другой день.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я
не хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это! А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе и сейчас! Вот тебе
ничего и
не узнали! А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Хлестаков. Черт его
знает, что такое, только
не жаркое. Это топор, зажаренный вместо говядины. (Ест.)Мошенники, канальи, чем они кормят! И челюсти заболят, если съешь один такой кусок. (Ковыряет пальцем в зубах.)Подлецы! Совершенно как деревянная кора,
ничем вытащить нельзя; и зубы почернеют после этих блюд. Мошенники! (Вытирает рот салфеткой.)Больше
ничего нет?
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с
ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему я скажу, чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший, ты перенеси все ко мне, к городничему, — тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова и следует за ним, но, оборотившись, говорит с укоризной Бобчинскому.)Уж и вы!
не нашли другого места упасть! И растянулся, как черт
знает что такое. (Уходит; за ним Бобчинский.)
Подлее его
ничего на свете
не знаю.
Стародум. А того
не знают, что у двора всякая тварь что-нибудь да значит и чего-нибудь да ищет; того
не знают, что у двора все придворные и у всех придворные. Нет, тут завидовать нечему: без знатных дел знатное состояние
ничто.