Неточные совпадения
— Ах, дурачок, дурачок, и этого
не знаешь! Лук, дурашка… Ну, а теперь
спи: утро вечера мудренее.
— Полюбил я тебя, как середа пятницу… Как увидал, так и полюбил. Сроду
не видались, а увиделись — и сказать нечего. Понял?.. Хи-хи!.. А картошку любишь? Опять
не понял, служба… Хи-хи!..
Спи, дурачок.
Мне идти к родному батюшке!.. — у жениха вдруг
упало сердце, точно он делал что-то нехорошее и кого-то обманывал, у него даже мелькнула мысль, что ведь можно еще отказаться, время
не ушло, а впереди целая жизнь с нелюбимой женой.
Зятья оглядели друг друга и расцеловались. Молодая
не выходила из экипажа, сладко потягиваясь. Она ужасно хотела
спать. Когда вышла хозяйка, она с ленивою улыбкой, наконец, вылезла из тарантаса. Сестры тоже расцеловались.
— Нет, я так, к примеру. Мне иногда делается страшно. Сама
не знаю отчего, а только страшно, страшно, точно вот я
падаю куда-то в пропасть. И плакать хочется, и точно обидно за что-то. Ведь ты сначала меня
не любил. Ну, признайся.
Были приглашены также мельник Ермилыч и поп Макар. Последний долго
не соглашался ехать к староверам, пока писарь
не уговорил его. К самому новоселью подоспел и исправник Полуянов, который обладал каким-то чутьем
попадать на такие праздники. Одним словом, собралась большая и веселая компания. Как-то все выходило весело, начиная с того, что Харитон Артемьевич никак
не мог узнать зятя-писаря и все спрашивал...
Штофф
попал в самое больное место скуповатого деревенского батюшки. Он жил бездетным, вдвоем с женой, и всю любовь сосредоточил на скромном стяжании, — его интересовали
не столько сами по себе деньги, а главным образом процесс их приобретения, как своего рода спорт.
Было часов одиннадцать, и Евлампия Харитоновна еще
спала, чему Галактион был рад. Он
не любил эту модницу больше всех сестер. Такая противная бабенка, и ее мог выносить только один Штофф.
Выпитые две рюмки водки с непривычки сильно подействовали на Галактиона. Он как-то вдруг почувствовал себя и тепло и легко, точно он всегда жил в Заполье и
попал в родную семью. Все пили и ели, как в трактире,
не обращая на хозяина никакого внимания. Ласковый старичок опять был около Галактиона и опять заглядывал ему в лицо своими выцветшими глазами.
Он напрасно старался припомнить последовательный ход событий, — они обрывались Пашенькой, а что было дальше, он
не помнит, как
не помнит, как
попал в эту комнату.
— Да вы первый. Вот возьмите хотя ваше хлебное дело: ведь оно, говоря откровенно, ушло от вас. Вы упустили удобный момент, и какой-нибудь старик Колобов отбил целый хлебный рынок. Теперь другие потянутся за ним, а Заполье будет
падать, то есть ваша хлебная торговля. А все отчего? Колобов высмотрел центральное место для рынка и воспользовался этим. Постройте вы крупчатные мельницы раньше его, и ему бы ничего
не поделать… да. Упущен был момент.
Стала бы плакать, ругаться, убежала бы из дому, наконец ударила бы чем ни попадя и все-таки
не стала бы
опалы тянуть.
И только всего. Полуянов совершенно растерялся и сразу
упал духом. Сколько тысяч людей он заключал в скверный запольский острог, а теперь вот приходится самому. Когда он остался один в камере, — ему предоставили льготу занять отдельную камеру, — то
не выдержал и заплакал.
Полуянов в какой-нибудь месяц страшно изменился, начиная с того, что уже по необходимости
не мог ничего пить. С лица
спал пьяный опух, и он казался старше на целых десять лет. Но всего удивительнее было его душевное настроение, складывавшееся из двух неравных частей: с одной стороны — какое-то детское отчаяние, сопровождавшееся слезами, а с другой — моменты сумасшедшей ярости.
Вечером поздно Серафима получила записку мужа, что он по неотложному делу должен уехать из Заполья дня на два. Это еще было в первый раз, что Галактион
не зашел проститься даже с детьми. Женское сердце почуяло какую-то неминуемую беду, и первая мысль у Серафимы была о сестре Харитине. Там Галактион, и негде ему больше быть… Дети
спали. Серафима накинула шубку и пешком отправилась к полуяновской квартире. Там еще был свет, и Серафима видела в окно, что сестра сидит у лампы с Агнией. Незачем было и заходить.
— Да так… Вот ты теперь ешь пирог с луком, а вдруг протянется невидимая лапа и цап твой пирог. Только и видел… Ты пасть-то раскрыл, а пирога уж нет.
Не понимаешь? А дело-то к тому идет и даже весьма деликатно и просто.
Вообще, как ни поверни, — скверно. Придется еще по волости отсчитываться за десять лет, — греха
не оберешься. Прежде-то все сходило, как по маслу, а нынче еще неизвестно, на кого
попадешь. Вот то ли дело Ермилычу: сам большой, сам маленький, и никого знать
не хочет.
Галактион
попал в Суслон совершенно случайно. Он со Штоффом отправился на новый винокуренный завод Стабровского, совсем уже готовый к открытию, и здесь услыхал, что отец болен. Прямо на мельницу в Прорыв он
не поехал, а остановился в Суслоне у писаря. Отца он
не видал уже около года и боялся встречи с ним. К отцу у Галактиона еще сохранилось какое-то детское чувство страха, хотя сейчас он совершенно
не зависел от него.
— Ничего я
не знаю, а только сердце горит. Вот к отцу пойду, а сам волк волком. Уж до него тоже
пали разные слухи, начнет выговаривать. Эх, пропадай все проподом!
Полуянов был осужден. Его приговорили к ссылке в
не столь отдаленные места Сибири, что было равносильно возвращению на родину. Он опять
упал духом и вместо последнего слова расплакался самым глупым образом. Его едва успокоили. В момент приговора Харитины в зале суда уже
не было. Она перестала интересоваться делом и уехала с доктором утешать Прасковью Ивановну.
Он бесцельно шагал по кабинету, что-то высчитывая и прикладывая в уме, напевал что-нибудь из духовного и терпеливо ждал хозяина, без которого
не мог ложиться
спать.
— Распыхались наши купцы
не к добру, — пошептывал миллионер, точно колдун. — Ох,
не быть добру!.. Очень уж круто повернулись все, точно с печи
упали.
— Да, без копеечки и рублика
не бывает, — говорил каждый вечер Замараев, укладываясь
спать и подводя в уме дневной баланс.
Лучше всех держала себя от начала до конца Харитина. Она даже решила сгоряча, что все деньги отдаст отцу, как только получит их из банка. Но потом на нее
напало раздумье. В самом деле, дай их отцу, а потом и поминай, как звали. Все равно десятью тысячами его
не спасешь. Думала-думала Харитина и придумала. Она пришла в кабинет к Галактиону и передала все деньги ему.
Харитина поднялась
не в духе; она плохо
спала ночь.
Целый день Галактион ходил грустный, а вечером, когда зажгли огонь, ему сделалось уж совсем тошно. Вот здесь сидела Харитина, вот на этом диване она
спала, — все напоминало ее, до позабытой на окне черепаховой шпильки включительно. Галактион долго пил чай, шагал по комнате и
не мог дождаться, когда можно будет лечь
спать. Бывают такие проклятые дни.
— Ты у меня теперь в том роде, как секретарь, — шутил старик, любуясь умною дочерью. — Право… Другие-то бабы ведь ровнешенько ничего
не понимают, а тебе до всего дело. Еще вот погоди, с Харченкой на подсудимую скамью
попадешь.
Не заметишь, как и сам
попадешь в негодяи.
Опасность налетела так быстро и так быстро пронеслась, что скитники опомнились и пришли в себя только вечером, когда приехали в свою раскольничью деревню и остановились у своих. Анфим всю дорогу оглядывался, ожидая потони, но на их счастье в деревне
не нашлось ни одной сытой лошади, чтобы догонять скитников. Михей Зотыч угнетенно молчал и заговорил только, когда улеглись
спать.
— Дидя, а иллюзии? Ведь в жизни иллюзия — все… Отними ее — и ничего
не останется. Жизнь в том и заключается, что постепенно
падает эта способность к иллюзии,
падает светлая молодая вера в принцев и принцесс, понижается вообще самый appetitus vitae… Это — печальное достояние нас, стариков, и мне прямо больно слышать это от тебя. Ты начинаешь с того, чем обыкновенно кончают.
Харитина
упала в траву и лежала без движения, наслаждаясь блаженным покоем. Ей хотелось вечно так лежать, чтобы ничего
не знать,
не видеть и
не слышать. Тяжело было даже думать, — мысли точно сверлили мозг.
Неточные совпадения
Голос Держиморды. Пошел, пошел!
Не принимает,
спит.
А уж Тряпичкину, точно, если кто
попадет на зубок, берегись: отца родного
не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему я скажу, чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший, ты перенеси все ко мне, к городничему, — тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова и следует за ним, но, оборотившись, говорит с укоризной Бобчинскому.)Уж и вы!
не нашли другого места
упасть! И растянулся, как черт знает что такое. (Уходит; за ним Бобчинский.)
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего
не знаешь и
не в свое дело
не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…» В таких лестных рассыпался словах… И когда я хотела сказать: «Мы никак
не смеем надеяться на такую честь», — он вдруг
упал на колени и таким самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна,
не сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать моим чувствам,
не то я смертью окончу жизнь свою».
Хлестаков (продолжая удерживать ее).Из любви, право из любви. Я так только, пошутил, Марья Антоновна,
не сердитесь! Я готов на коленках у вас просить прощения. (
Падает на колени.)Простите же, простите! Вы видите, я на коленях.