Неточные совпадения
— Михей Зотыч, вот мои невесты: любую выбирай, — брякнул хозяин
без обиняков. — Нет, врешь, Харитину
не отдам! Самому дороже стоит!
Этот Шахма был известная степная продувная бестия; он любил водить компанию с купцами и разным начальством. О его богатстве ходили невероятные слухи, потому что в один вечер Шахма иногда проигрывал по нескольку тысяч, которые платил с чисто восточным спокойствием. По наружности это был типичный жирный татарин, совсем
без шеи, с заплывшими узкими глазами. В своей степи он делал большие дела, и купцы-степняки
не могли обойти его власти. Он приехал на свадьбу за триста верст.
Галактион объяснил, и писарь только развел руками. Да, хитрая штучка, и
без денег и с деньгами. Видно,
не старые времена, когда деньги в землю закапывали да по подпольям прятали. Вообще умственно. Писарь начинал смотреть теперь на Галактиона с особенным уважением, как на человека, который из ничего сделает, что захочет. Ловкий мужик, нечего оказать.
— Первое,
не есть удобно то, что Колобовы староверы… да. А второе, жили мы
без них, благодаря бога и
не мудрствуя лукаво. У всех был свой кусок хлеба, а впредь неведомо, что и как.
— Поживите пока с нами, а там видно будет, — говорила она, успокоившись после первых излияний. — Слава богу, свет
не клином сошелся.
Не пропадешь и
без отцовских капиталов. Ох, через золото много напрасных слез льется! Тоже видывали достаточно всячины!
— Да я
не про то, что ты с канпанией канпанился, —
без этого мужчине нельзя. Вот у Харитины-то что ты столько времени делал? Муж в клубе, а у жены чуть
не всю ночь гость сидит. Я уж раз с пять Аграфену посылала узнавать про тебя. Ох, уж эта мне Харитина!..
— Молодой человек, постарайся, — наставительно говорил Луковников покровительствовавший Галактиону, — а там видно будет… Ежели в отца пойдешь, так
без хлеба
не останешься.
— Решительно
не понимаю, что вы тут будете делать, Галактион Михеич. Нам и
без вас делать нечего.
Винокуренный завод интересовал Галактиона и
без этих указаний. Главное затруднение при выяснении дела заключалось в том, что завод принадлежал Бубнову наполовину с Евграфом Огибениным, давно уже пользовавшимся невменяемостью своего компаньона и ловко хоронившим концы. Потом оказалось, что и сам хитроумный Штофф тоже был тут при чем-то и потому усиленно юлил перед Галактионом. Все-таки свой человек и, в случае чего,
не продаст. Завод был небольшой, но давал солидные средства до сих пор.
Бубнов пил только мадеру и
без нее
не мог ни двигаться, ни говорить. Шелест женина платья попрежнему его пугал, и больной делал над собой страшное усилие, чтобы куда-нибудь
не спрятаться. Для дела он был совершенно бесполезен, и Галактион являлся к нему только для проформы. Раз Бубнов отвел его в сторону и со слезами на глазах проговорил...
— Хорошо,
не беспокойся. Она обойдется и
без тебя, а мне нужно с тобой серьезно поговорить. Да, да…
— Значит, ходите почаще мимо,
без вас веселее?.. Поп,
не гордись… В некоторое время и мы с Ермилычем можем пригодиться.
— Откуда только вызнают эти бабы! — удивлялся писарь и, хлопнув Галактиона по плечу, прибавил: — А ты
не сумлевайся.
Без стыда лица
не износишь, как сказывали старинные люди, а перемелется — мука будет.
Прасковья Ивановна сама догадалась, что из этой связи ничего
не выйдет, и объявила Галактиону
без слез и жалоб, деловым тоном...
Этот визит все-таки обеспокоил Галактиона. Дыму
без огня
не бывает. По городу благодаря полуяновскому делу ходили всевозможные слухи о разных других назревавших делах, а в том числе и о бубновской опеке. Как на беду, и всеведущий Штофф куда-то провалился. Впрочем, он скоро вернулся из какой-то таинственной поездки и приехал к Галактиону ночью, на огонек.
— Он и
без этого получил больше всех нас, — спокойно объяснял Стабровский в правлении банка. — Вы только представьте себе, какая благодарная роль у него сейчас… О, он
не будет напрасно терять дорогого времени! Вот посмотрите, что он устроит.
— Я знаю ее характер:
не пойдет… А поголодает, посидит у хлеба
без воды и выкинет какую-нибудь глупость. Есть тут один адвокат, Мышников, так он давно за ней ухаживает. Одним словом, долго ли до греха? Так вот я и хотел предложить с своей стороны… Но от меня-то она
не примет. Ни-ни! А ты можешь так сказать, что много был обязан Илье Фирсычу по службе и что мажешь по-родственному ссудить. Только требуй с нее вексель, a то догадается.
Он бесцельно шагал по кабинету, что-то высчитывая и прикладывая в уме, напевал что-нибудь из духовного и терпеливо ждал хозяина,
без которого
не мог ложиться спать.
— Тебя
не спрошу. Послушай, Галактион, мне надоело с тобой ссориться. Понимаешь, и
без тебя тошно. А тут ты еще пристаешь… И о чем говорить: нечем будет жить — в прорубь головой. Таких ненужных бабенок и хлебом
не стоит кормить.
— Да,
без копеечки и рублика
не бывает, — говорил каждый вечер Замараев, укладываясь спать и подводя в уме дневной баланс.
Многого, что делается в доме, Галактион, конечно,
не знал. Оставшись
без денег, Серафима начала закладывать и продавать разные золотые безделушки, потом столовое серебро, платье и даже белье. Уследить за ней было очень трудно. Харитина нарочно покупала сама проклятую мадеру и ставила ее в буфет, но Серафима
не прикасалась к ней.
— Пока поживешь у меня, а там увидим, — коротко объяснил Галактион. —
Без места
не останешься.
— Просто
не понимаю, что сделалось с женой, — удивлялся Замараев, разводя руками. — Уж я как ее уговаривал:
не бери мамынькиных денег. Проживем
без них… А разве с бабой сговоришь?
— Да, он… А ты как бы думал? Старик
без ума тебя любит. Ты его совсем
не знаешь… да. А мне показалось…
— Оставь…
Не надо, — удерживал его Михей Зотыч. — Пусть выспится молодым делом. Побранить-то есть кому бабочку, а пожалеть некому. Трудненько молодой жить
без призору…
Не сладко ей живется. Ох, грехи!..
— И то возьми, Галактион, — поддакивал Михеи Зотыч. — Я буду наезжать ваши щи есть. Так, Харитинушка? Щи — первое дело. Пароходы-то пароходами, а
без щей тоже
не проживешь.
Галактион стоял все время на крыльце, пока экипаж
не скрылся из глаз. Харитина
не оглянулась ни разу. Ему сделалось как-то и жутко, и тяжело, и жаль себя. Вся эта поездка с Харитиной у отца была только злою выходкой, как все, что он делал. Старик в глаза смеялся над ним и в глаза дразнил Харитиной. Да, «
без щей тоже
не проживешь». Это была какая-то бессмысленная и обидная правда.
Устенька
не могла
не согласиться с большею половиной того, что говорил доктор, и самым тяжелым для нее было то, что в ней как-то пошатнулась вера в любимых людей. Получился самый мучительный разлад, заставлявший думать
без конца. Зачем доктор говорит одно, а сам делает другое? Зачем Болеслав Брониславич, такой умный, добрый и любящий, кого-то разоряет и помогает другим делать то же? А там, впереди, поднимается что-то такое большое, неизвестное, страшное и неумолимое.
К огорчению Харитона Артемьича, первый номер «Запольского курьера» вышел
без всяких ругательств, а в программе были напечатаны какие-то непонятные слова: о народном хозяйстве, об образовании, о насущных нуждах края, о будущем земстве и т. д. Первый номер все-таки произвел некоторую сенсацию: обругать никого
не обругали, но это еще
не значило, что
не обругают потом. В банке новая газета имела свои последствия. Штофф сунул номер Мышникову и проговорил с укоризной...
По вечерам Ечкин приходил на квартиру к Галактиону и
без конца говорил о своих предприятиях. Харитина сначала к нему
не выходила, а потом привыкла. Она за два месяца сильно изменилась, притихла и сделалась такою серьезной, что Ечкин проста ее
не узнавал. Куда только делась прежняя дерзость.
Он понял все и рассмеялся. Она ревновала его к пароходу. Да, она хотела владеть им безраздельно, деспотически,
без мысли о прошедшем и будущем. Она растворялась в одном дне и
не хотела думать больше ни о чем. Иногда на нее находило дикое веселье, и Харитина дурачилась, как сумасшедшая. Иногда она молчала по нескольку дней, придиралась ко всем, капризничала и устраивала Галактиону самые невозможные сцены.
Из «мест
не столь отдаленных» Полуянов шел целый месяц, обносился, устал, изнемог и все-таки был счастлив. Дорогой ему приходилось питаться чуть
не подаянием. Хорошо, что Сибирь — золотое дно, и «странного» человека везде накормят жальливые сибирские бабы. Впрочем, Полуянов
не оставался
без работы: писал по кабакам прошения, солдаткам письма и вообще представлял своею особой походную канцелярию.
— Ты законы-то
не забыл, Илья Фирсыч?..
Без тебя-то много новых законов объявилось… земство… библиотека… газета…
Устенька Луковникова жила сейчас у отца. Она простилась с гостеприимным домом Стабровских еще в прошлом году. Ей очень тяжело было расставаться с этою семьей, но отец быстро старился и скучал
без нее. Сцена прощания вышла самая трогательная, а мисс Дудль убежала к себе в комнату, заперлась на ключ и ни за что
не хотела выйти.
Одной ночи доктор
не мог вспомнить
без ужаса.
— Поживешь с мое, так и сама будешь то же говорить. Мудрено ведь живого человека судить… Взять хоть твоего Стабровского: он ли
не умен, он ли
не хорош у себя дома, — такого человека и
не сыщешь, а вышел на улицу — разбойник…
Без ножа зарежет. Вот тут и суди.
—
Без меня, брат, как
без поганого ведра, тоже
не обойдешься… И тут нужен, и там нужен, и здесь нужен. Вот тебе и лишенный особенных прав и преимуществ… Х-ха!.. Вот только
не знаю, куда окончательно пристроиться.
Без меня у них ничего бы
не вышло.
— Что же вы мне раньше ничего
не сказали? — заметил Мышников с укором делового человека. —
Без Стабровского можно обойтись, и даже очень.
Выйдя от Луковникова, Галактион решительно
не знал, куда ему идти. Раньше он предполагал завернуть к тестю, чтобы повидать детей, но сейчас он
не мог этого сделать. В нем все точно повернулось. Наконец, ему просто было совестно. Идти на квартиру ему тоже
не хотелось. Он
без цели шел из улицы в улицу, пока
не остановился перед ссудною кассой Замараева. Начинало уже темнеть, и кое-где в окнах мелькали огни. Галактион позвонил, но ему отворили
не сразу. За дверью слышалось какое-то предупреждающее шушуканье.
Стабровский
не хотел уезжать
без мисс Дудль, и это все расстроило. Около экипажа уже образовалась целая толпа, и слышались угрожающие голоса...
— Ох, боговы работнички, нехорошо! — шамкал он. — Привел господь с ручкой идти под чужими окнами… Вот до чего лакомство-то доводит! Видно, который и богат мужик, да
без хлеба —
не крестьянин. Так-то, миленькие!.. Ох, нужда-то выучит, как калачи едят!
— А вот так… Ты подумай-ка своим-то умом. Жили раньше
без денег и
не голодали, а как узнали мужички, какие-такие деньги бывают, — ну, и вышел голод. Ну, теперь-то понял?
Припомнив все обстоятельства, Михей Зотыч только теперь испугался. Старик сел и начал креститься, чувствуя, как его всего трясет.
Без покаяния бы помер, как Ермилыч… Видно, за родительские молитвы господь помиловал. И то сказать, от своей смерти
не посторонишься.
— Вот именно к таким средним людям и принадлежит Казимир, папа. Я это понимаю. Ведь эта безличная масса необходима, папа, потому что
без нее
не было бы и выдающихся людей, в которых, говоря правду, я как-то плохо верю. Как мне кажется, время таинственных принцев и еще более таинственных принцесс прошло.
Устенька в отчаянии уходила в комнату мисс Дудль, чтоб отвести душу. Она только теперь в полную меру оценила эту простую, но твердую женщину, которая в каждый данный момент знала, как она должна поступить. Мисс Дудль совсем сжилась с семьей Стабровских и рассчитывала, что, в случае смерти старика, перейдет к Диде, у которой могли быть свои дети. Но получилось другое: деревянную англичанку
без всякой причины возненавидел пан Казимир, а Дидя, по своей привычке, и
не думала ее защищать.
— Они выгонят меня из дому, как старую водовозную клячу, — спокойно предусматривала события мисс Дудль. — И я
не довела бы себя до этого, если бы мне
не было жаль мистера Стабровского…
Без меня о нем все забудут. Мистер Казимир ждет только его смерти, чтобы получить все деньги… Дидя будет еще много плакать и тогда вспомнит обо мне.
У Ечкина попрежнему роились тысячи планов, он ждал каких-то спасительных сроков, писал
без конца кому-то и куда-то бесконечные деловые письма и
не думал сдаваться.
Харитина упала в траву и лежала
без движения, наслаждаясь блаженным покоем. Ей хотелось вечно так лежать, чтобы ничего
не знать,
не видеть и
не слышать. Тяжело было даже думать, — мысли точно сверлили мозг.