Неточные совпадения
Ряды изб, по сибирскому обычаю, выходили к реке не
лицом, а огородами, что имело хозяйственное значение: скотину
поить ближе, а бабам за водой ходить.
Всех красивее и бойчее
была Харитина, любимица отца; средняя, Агния,
была толстая и белая, вся в мать, а старшая, Серафима, вступила уже в годы, да и
лицо у нее
было попорчено веснушками.
Старик должен
был сам подойти к девочке и вывел ее за руку. Устюше
было всего восемь лет. Это
была прехорошенькая девочка с русыми волосами, голубыми глазками и пухлым розовым ротиком. Простое ситцевое розовое платьице делало ее такою милою куколкой. У Тараса Семеныча сразу изменился весь вид, когда он заговорил с дочерью, — и
лицо сделалось такое доброе, и голос ласковый.
Это
был высокий статный молодец с типичным русским
лицом, только что опушенным небольшою бородкой.
Сколько тут
было хорошеньких девичьих
лиц, блестевших молодостью глаз и того беспричинного веселья, которое приходит и уходит вместе с молодостью.
Из всей этой малыгинской родни и сборных гостей Галактиону ближе всех пришелся по душе будущий родственник, немец Штофф. Это
был небольшого роста господин, немного припадавший на левую ногу.
Лицо у немца
было совсем русское и даже обросло по-русски какою-то мочальною бороденкой. Знакомство состоялось как-то сразу, и будущие зятья полюбились друг другу.
Это
был плечистый, среднего роста мужчина, с каким-то дубленым загаром энергичного
лица, — он выбился в исправники из знаменитых сибирских фельдъегерей.
В
лице Вахрушки хитрый старик приобрел очень хорошего сотрудника. Вахрушка
был человек бывалый, насмотрелся всячины, да и свою округу знал как пять пальцев. Потом он
был с бедной приуральской стороны и знал цену окружавшему хлебному богатству, как никто другой.
Галактион накинул халат и отправился в контору, где временно помещен
был Харитон Артемьич. Он сидел на кровати с посиневшим
лицом и страшно выкаченными глазами. Около него
была одна Харитина. Она тоже только что успела соскочить с постели и
была в одной юбке. Плечи
были прикрыты шалью, из-под которой выбивалась шелковая волна чудных волос. Она
была бледна и в упор посмотрела на Галактиона.
Днем у нее глаза
были серые, а ночью темнели, как у кошки; золотистые волосы обрамляли бледное
лицо точно сиянием.
Вечером, когда уже подали самовар, неожиданно приехала Харитина. Она вошла, не раздеваясь, прямо в столовую, чтобы показать матери новый воротник. Галактион давно уже не видал ее и теперь
был поражен. Харитина сделалась еще красивее, а в
лице ее появилось такое уверенное, почти нахальное выражение.
Выпитые две рюмки водки с непривычки сильно подействовали на Галактиона. Он как-то вдруг почувствовал себя и тепло и легко, точно он всегда жил в Заполье и попал в родную семью. Все
пили и
ели, как в трактире, не обращая на хозяина никакого внимания. Ласковый старичок опять
был около Галактиона и опять заглядывал ему в
лицо своими выцветшими глазами.
Лица ее нельзя
было рассмотреть, но он узнал ее, потому что чувствовал, как она пристально смотрит на него.
Особенно хорошо
было это простое русское
лицо, глядевшее такими простыми темными глазами.
Стабровский занимал громадную квартиру, которую отделал с настоящею тяжелою роскошью. Это чувствовалось еще в передней, где гостей встречал настоящий швейцар, точно в думе или в клубе. Стабровский выбежал сам навстречу, расцеловал Устеньку и потащил ее представлять своей жене, которая сидела обыкновенно в своей спальне, укутанная пледом. Когда-то она
была очень красива, а теперь больное
лицо казалось старше своих лет. Она тоже приласкала гостью, понравившуюся ей своею детскою свежестью.
Свидетелями этой сцены
были Анфуса Гавриловна, Харитон Артемьич и Агния. Галактион чувствовал только, как вся кровь бросилась ему в голову и он начинает терять самообладание. Очевидно, кто-то постарался и насплетничал про него Серафиме. Во всяком случае, положение
было не из красивых, особенно в тестевом доме. Сама Серафима показалась теперь ему такою некрасивой и старой. Ей совсем
было не к
лицу сердиться. Вот Харитина, так та делалась в минуту гнева еще красивее, она даже плакала красиво.
Полуянов в какой-нибудь месяц страшно изменился, начиная с того, что уже по необходимости не мог ничего
пить. С
лица спал пьяный опух, и он казался старше на целых десять лет. Но всего удивительнее
было его душевное настроение, складывавшееся из двух неравных частей: с одной стороны — какое-то детское отчаяние, сопровождавшееся слезами, а с другой — моменты сумасшедшей ярости.
— Откуда только вызнают эти бабы! — удивлялся писарь и, хлопнув Галактиона по плечу, прибавил: — А ты не сумлевайся. Без стыда
лица не износишь, как сказывали старинные люди, а перемелется — мука
будет.
Михей Зотыч лежал у себя в горнице на старой деревянной кровати, покрытой войлоком. Он сильно похудел, изменился, а главное — точно весь выцвел. В
лице не
было ни кровинки. Даже нос заострился, и глаза казались больше.
Симон испугался, когда увидел вернувшегося Галактиона, — у него
было такое страшное
лицо. Он еще не видал брата таким.
В Полуянове вспыхнула прежняя энергия, и он вступил в ожесточенный бой с свидетелями, подавляя их своею находчивостью, опытом и смелостью натиска. Потухшие глаза заблестели, на
лице выступили красные пятна, — это
был человек, решившийся продать дорого свою жизнь.
Положим, что она рябовата и немного косит, — ну, да доктору с женина
лица не воду
пить.
По возбужденному
лицу Прасковьи Ивановны румянец разошелся горячими пятнами, и она старалась не смотреть на доктора, пока он залпом
выпил две рюмки.
Положение доктора вообще получалось критическое. Все смотрели на него, как на зачумленного. На его имя получались анонимные письма с предупреждением, что купцы нанимают Лиодора Малыгина избить его до полусмерти. Только два самых влиятельных
лица оставались с ним в прежних отношениях — Стабровский и Луковников. Они
были выше всех этих дрязг и пересудов.
Больная привязалась к доктору и часто задерживала его своими разговорами. Чем-то таким хорошим, чистым и нетронутым веяло от этого девичьего
лица, которому болезнь придала такую милую серьезность. Раньше доктор не замечал, какое
лицо у Устеньки, а теперь удивлялся ее типичной красоте. Да, это
было настоящее русское
лицо, хорошее своим простым выражением и какою-то затаенною ласковою силой.
Он затаил ненависть против плюгавого учителишки и дал себе клятву стереть его с
лица земли, чтобы другим впредь
было неповадно чинить разные противности.
Это
было уже слишком. Харитон Артемьич ринулся во двор, а со двора на улицу, на ходу подбирая полы развевавшегося халата. Ему ужасно хотелось вздуть ругавшегося бродягу. На крик в окнах нижнего этажа показались улыбавшиеся
лица наборщиков, а из верхнего смотрели доктор Кочетов, Устенька и сам «греческий язык».
В дверях стоял Харитон Артемьич. Он прибежал из дому в одном халате. Седые волосы
были всклокочены, и старик имел страшный вид. Он подошел к кровати и молча начал крестить «отходившую». Хрипы делались меньше, клокотанье остановилось. В дверях показались перепуганные детские
лица. Аграфена продолжала причитать, обхватив холодевшие ноги покойницы.
Галактион тоже смутился. Он давно не видал Устеньки. Теперь это
была совсем взрослая девушка, цветущая и с таким смелым
лицом. В столовой несколько времени тянулась самая неловкая пауза.
Предупрежденный Симой встретил брата спокойно, хотя и с затаенной готовностью дать отпор. Свадьба устраивалась в нагибинском доме, и все переполошились, когда узнали, что едет Галактион, особенно сама невеста, уже одевавшаяся к венцу. Это
была типичная старая девица с землистым цветом
лица и кислым выражением рта.
Принял участие в деле и Голяшкин, считавший себя до известной степени прикосновенным к делу
лицом, как участник. Даже
был вызван Полуянов для необходимого совещания.
Полуянов скромно отмахивался, как
лицо заинтересованное. Выходило настоящее похмелье в чужом пиру. Да и так он не посоветовал бы посылать Ечкина для переговоров. Как раз он получит деньги, да себе в карман и положит, как
было с стеариновой фабрикой. Хороший человек, а деньги показывать нельзя.
Молчаливые муки написаны
были на
лицах, светились лихорадочным светом в глазах, и каждое движение точно
было связано этою голодною мукой.
В другом месте скитники встретили еще более ужасную картину. На дороге сидели двое башкир и прямо выли от голодных колик. Страшно
было смотреть на их искаженные
лица, на дикие глаза. Один погнался за проезжавшими мимо пошевнями на четвереньках, как дикий зверь, — не
было сил подняться на ноги. Старец Анфим струсил и погнал лошадь. Михей Зотыч закрыл глаза и молился вслух.
— Завернул поглядеть, как мы
будем народ кормить? Все, брат, земство орудует… От казны способие выхлопотали, от партикулярных
лиц имеем тоже. Как же!.. Теперь вот здесь
будем кормить, а там деньгами.
Толпа продолжала наступать, и когда передние окружили Михея Зотыча, Анфим не вытерпел и понукнул лошадь. Кто-то хотел загородить ему дорогу, кто-то хватался за поводья, но лошадь
была ученая и грудью пробила живую стену. Мелькнули только искаженные злобой
лица, сжатые кулаки. Кто-то сдернул с Анфима шапку. Полетела вдогонку толстая палка. Все это случилось так быстро, что Анфим опомнился только за околицей.
Это
был какой-то сумасшедший бред, и Стабровский только по сдержанно-грустному выражению
лица Устеньки догадывался, что он говорит что-то невозможное, старался поправиться и окончательно запутывался в собственных словах.
Харитина сидела в кабинете Стабровского, одетая вся в черное, точно носила по ком-то траур. Исхудавшее бледное
лицо все еще носило следы недавней красоты, хотя Устенька в первый момент решительно не узнала прежней Харитины, цветущей, какой-то задорно красивой и вечно веселой. Дамы раскланялись издали. Сам Стабровский
был сильно взволнован.