Неточные совпадения
Писарь сделал Вахрушке выразительный знак, и неизвестный человек исчез в дверях волости. Мужики
все время стояли без шапок, даже когда дроги исчезли, подняв облако пыли. Они постояли
еще несколько времени, погалдели и разбрелись по домам, благо уже солнце закатилось и с реки потянуло сыростью. Кое-где в избах мелькали огоньки. С ревом и блеяньем прошло стадо, возвращавшееся с поля. Трудовой крестьянский день кончался.
Темная крестьянская масса всколыхнулась почти на расстоянии
всего уезда, и волнение особенно сильно отразилось в Суслоне, где толпа мужиков поймала молодого
еще тогда писаря Замараева и на веревке повела топить к Ключевой как главного виновника
всей беды, потому что писаря и попы скрыли настоящий царский указ.
У Лиодора мелькнула мысль: пусть Храпун утешит старичонку. Он молча передал ему повод и сделал знак Никите выпустить чумбур.
Все разом бросились в стороны. Посреди двора остались лошадь и бродяга. Старик отпустил повод, смело подошел к лошади, потрепал ее по шее, растянул душивший ее чумбур,
еще раз потрепал и спокойно пошел вперед, а лошадь покорно пошла за ним, точно за настоящим хозяином. Подведя успокоенного Храпуна к террасе, бродяга проговорил...
Я
еще чуть не задавила его: он в окошке-то, значит, прилег на подоконник, а я забыла о нем, да тоже хотела поглядеть на двор-то, да на него и навалилась
всем туловом.
— Вот это я люблю! — поддержал его хозяин. — Я сам, брат, не люблю
все эти трень-брень, а
все бабы моду придумывают. Нет лучше закуски, как ржаная корочка с сольцой да
еще с огурчиком.
Одним словом, Анфуса Гавриловна оказалась настоящим полководцем, хотя гость уже давно про себя прикинул в уме
всех трех сестер: младшая хоть и взяла и красотой и удалью, а
еще невитое сено, икона и лопата из нее будет; средняя в самый раз, да только ленива, а растолстеет — рожать будет трудно; старшая, пожалуй, подходящее
всех будет, хоть и жидковата из себя и модничает лишнее.
Ко
всему этому нужно прибавить
еще одно благоприятное условие, именно, что ни Зауралье, населенное наполовину башкирами, наполовину государственными крестьянами, ни степь, ни казачьи земли совсем не знали крепостного права, и экономическая жизнь громадного края шла и развивалась вполне естественным путем, минуя всякую опеку и вмешательство.
В Заполье из дворян проживало человек десять, не больше, да и те
все были наперечет, начиная с знаменитого исправника Полуянова и кончая приблудным русским немцем Штоффом, явившимся неизвестно откуда и
еще более неизвестно зачем.
Церквей было не особенно много — зеленый собор в честь сибирского святого Прокопия, память которого празднуется
всею Сибирью 8 июля, затем
еще три церкви, и только.
Старик Колобов зажился в Заполье. Он точно обыскивал
весь город. Все-то ему нужно было видеть, со
всеми поговорить, везде побывать. Сначала
все дивились чудному старику, а потом привыкли. Город нравился Колобову, а
еще больше нравилась река Ключевая. По утрам он почти каждый день уходил купаться, а потом садился на бережок и проводил целые часы в каком-то созерцательном настроении. Ах, хороша река, настоящая кормилица.
Анфуса Гавриловна
все это слышала из пятого в десятое, но только отмахивалась обеими руками: она хорошо знала цену этим расстройным свадебным речам. Не одно хорошее дело рассыпалось вот из-за таких бабьих шепотов. Лично ей жених очень нравился, хотя она многого и не понимала в его поведении. А главное, очень уж пришелся он по душе невесте. Чего же
еще надо? Серафимочка точно помолодела лет на пять и была совершенно счастлива.
— Какого
еще тебе жениха нужно, Евлампия? — обиделась Анфуса Гавриловна. —
Все завидуют… Пожалуй, почище твоего-то немца будет.
Но Полуянов
всех успокоил. Он знал обоих
еще по своей службе в Томске, где пировал на свадьбе Май-Стабровского. Эта свадьба едва не закончилась катастрофой. Когда молодых после венца усадили в коляску, лошади чего-то испугались и понесли. Плохо пришлось бы молодым, если бы не выручил Полуянов: он бросился к взбесившимся лошадям и остановил их на
всем скаку, причем у него пострадал только казенный мундир.
— Мои сибирские дружки, — хвалился Полуянов, представляя незваных гостей. — Захотят — купят и продадут
все наше Заполье и
еще сдачи дадут.
Слухи о новой мельнице в Прорыве разошлись по
всей Ключевой и подняли на ноги
всех старых мельников, работавших на своих раструсочных мельницах. Положим, новая мельница будет молоть крупчатку, а все-таки страшно. Это была
еще первая крупчатка на Ключевой, и
все инстинктивно чего-то боялись.
Но
все эти сомнения и недосказанные мысли разрешились сами собой, когда Серафима, краснея и заикаясь, призналась, что она беременна. Муж посмотрел на нее непонимающими глазами, а потом так хорошо и любовно обнял и горячо поцеловал…
еще в первый раз поцеловал.
— А почему земля
все? Потому, что она дает хлеб насущный… Поднялся хлебец в цене на пятачок — красный товар у купцов встал,
еще на пятачок — бакалея разная остановилась, а
еще на пятачок — и
все остальное село. Никому не нужно ни твоей фабрики, ни твоего завода, ни твоей машины…
Все от хлебца-батюшки. Урожай — девки, как блохи, замуж поскакали, неурожай — посиживай у окошечка да поглядывай на голодных женихов. Так я говорю, дурашка?
—
Всем хватит, Вахрушка, и
еще от нас останется, да.
Он прикинул
еще раньше центральное положение, какое занимал Суслон в бассейне Ключевой, — со
всех сторон близко, и хлеб сам придет. Было бы кому покупать. Этак, пожалуй, и Заполью плохо придется. Мысль о повороте торжка сильно волновала Михея Зотыча, потому что в этом заключалась смерть запольским толстосумам: копеечка с пуда подешевле от провоза — и конец. Вот этого-то он и не сказал тогда старику Луковникову.
Доставалось на орехи и «полуштофову тестю», то есть Харитону Артемьичу. Он первый призрел голого немца, да
еще дочь за него замуж выдал. Вот теперь
все и расхлебывай. Да и другой зять, Галактион, тоже хорош:
всем мельникам запер ход, да
еще рынок увел к себе в Суслон.
Штофф только улыбнулся. Он никогда не оскорблялся и славился своим хладнокровием. Его
еще никто не мог вывести из себя, хотя случаев для этого было достаточно. Михей Зотыч от
всей души возненавидел этого увертливого немца и считал его главною причиной
всех грядущих зол.
— Вторую мельницу строить не буду, — твердо ответил Галактион. — Будет с вас и одной. Да и дело не стоящее. Вон запольские купцы три мельницы-крупчатки строят, потом Шахма затевает, — будете не зерно молоть, а друг друга есть. Верно говорю… Лет пять
еще поработаешь, а потом хоть замок
весь на свою крупчатку. Вот сам увидишь.
Отправляясь в первый раз с визитом к своему другу Штоффу, Галактион испытывал тяжелое чувство. Ему
еще не случалось фигурировать в роли просителя, и он испытывал большое смущение. А вдруг Штофф сделает вид, что не помнит своих разговоров на мельнице?
Все может быть.
Было часов одиннадцать, и Евлампия Харитоновна
еще спала, чему Галактион был рад. Он не любил эту модницу больше
всех сестер. Такая противная бабенка, и ее мог выносить только один Штофф.
У Штоффа была уже своя выездная лошадь, на которой они и отправились в думу. Галактион опять начал испытывать смущение. С чего он-то едет в думу? Там
все свои соберутся, а он для
всех чужой. Оставалось положиться на опытность Штоффа. Новая дума помещалась рядом с полицией. Это было новое двухэтажное здание,
еще не оштукатуренное. У подъезда стояло несколько хозяйских экипажей.
— Слышал, батенька… как же! Вчера жена что-то такое рассказывала про тебя и
еще жаловалась, что шубы не умеешь дамам подавать. Ничего, выучим… У нас, батенька,
все попросту. Живем одною семьей.
Еще вчера Галактион мог бы сказать ей, как
все это нехорошо и как нужно жить по-настоящему, а сегодня должен был слушать и молчать.
— Ха-ха! Мне нравится этот вежливый способ грабежа. Да… Не только ограбят, но
еще спросят, с которого конца.
Все по закону, главное… Ах, милые люди!
Но и тут Ечкин купил упрямого старика, да
еще как ловко купил — со
всем потрохом. Лучше и не бывает.
Крошечная детская с одним окном и двумя кроватями привела мисс Дудль
еще раз в ужас, а потом она уже перестала удивляться. Гости произвели в детской что-то вроде обыска. Мисс Дудль держала себя, как опытный сыщик: осмотрела игрушки, книги, детскую кровать, заглянула под кровать, отодвинула
все комоды и даже пересчитала белье и платья. Стабровский с большим вниманием следил за ней и тоже рассматривал детские лифчики, рубашки и кофточки.
Свидетелями этой сцены были Анфуса Гавриловна, Харитон Артемьич и Агния. Галактион чувствовал только, как
вся кровь бросилась ему в голову и он начинает терять самообладание. Очевидно, кто-то постарался и насплетничал про него Серафиме. Во всяком случае, положение было не из красивых, особенно в тестевом доме. Сама Серафима показалась теперь ему такою некрасивой и старой. Ей совсем было не к лицу сердиться. Вот Харитина, так та делалась в минуту гнева
еще красивее, она даже плакала красиво.
В течение целых пятнадцати лет
все художества сходили Полуянову с рук вполне благополучно, а робкие проявления протеста заканчивались тем, что жалобщики и обиженные должны были выкупать свою строптивость новою данью. Одним словом,
все привыкли к художествам Полуянова, считая их неизбежным злом, как градобитие, а сам Полуянов привык к этому оригинальному режиму
еще больше. Но с последним казусом вышла большая заминка. Нужно же было сибирскому исправнику наскочить на упрямого сибирского попа.
Хотя Харитон Артемьич и предупредил зятя относительно Булыгиных, а сам не утерпел и под пьяную руку
все разболтал в клубе. Очень уж ловкий анекдот выходил. Это происшествие облетело целый город, как молния. Очень уж постарался Илья Фирсыч. Купцы хохотали доупаду. А тут
еще суслонский поп ходит по гостиному двору и рассказывает, как Полуянов морозит у него на погребе скоропостижное девичье тело.
Поведение Прасковьи Ивановны положительно отталкивало Галактиона, тем более что ему решительно было не до любовных утех. Достаточно было одного домашнего ада, а тут
еще приходится заботиться о сумасбродной Харитине. Она, например, ни за что не хотела выезжать из своей квартиры, где
все было описано, кроме ее приданого.
И
еще она же сама желала переехать в город, чтобы здесь веселиться и жить, как
все другие живут.
— Ты бы то подумал, поп, — пенял писарь, — ну, пришлют нового исправника, а он будет
еще хуже. К этому-то уж мы
все привесились, вызнали всякую его повадку, а к новому-то не будешь знать, с которой стороны и подойти. Этот нащечился, а новый-то приедет голенький да голодный, пока насосется.
Когда мельник Ермилыч заслышал о поповской помочи, то сейчас же отправился верхом в Суслон. Он в последнее время вообще сильно волновался и начинал не понимать, что делается кругом. Только и радости, что поговорит с писарем. Этот уж
все знает и всякое дело может рассудить. Закон-то вот как выучил… У Ермилыча было страстное желание
еще раз обругать попа Макара, заварившего такую кашу.
Всю округу поп замутил, и никто ничего не знает, что дальше будет.
— Да… вообще… — думал писарь вслух… — Вот мы лежим с тобою на травке, Ермилыч… там, значит, помочане орудуют… поп Макар уж вперед
все свои барыши высчитал… да… Так
еще, значит, отцами и дедами заведено, по старинке, и вдруг — ничего!
— Опять ты глуп… Раньше-то ты сам цену ставил на хлеб, а теперь будешь покупать по чужой цене. Понял теперь? Да
еще сейчас вам, мелкотравчатым мельникам, повадку дают, а после-то
всех в один узел завяжут… да… А ты сидишь да моргаешь… «Хорошо», говоришь. Уж на что лучше… да… Ну, да это пустяки, ежели сурьезно разобрать. Дураков учат и плакать не велят… Похожи есть патреты. Вот как нашего брата выучат!
— Удивил!.. Ха-ха!.. Флегонт Васильич, отец родной, удивил! А я-то
всего беру сто на сто процентов… Меньше ни-ни! Дело полюбовное: хочешь — не хочешь. Кто шубу принесет в заклад, кто телегу, кто снасть какую-нибудь… Деньги деньгами, да
еще отработай… И
еще благодарят. Понял?
Выпивший почти
всю водку Ермилыч тут же и заснул, а писарь дождался попа Макара, который пришел с покоса усталый, потный и казавшийся
еще меньше, как цыпленок, нечаянно попавший в воду.
Вообще, как ни поверни, — скверно. Придется
еще по волости отсчитываться за десять лет, — греха не оберешься. Прежде-то
все сходило, как по маслу, а нынче
еще неизвестно, на кого попадешь. Вот то ли дело Ермилычу: сам большой, сам маленький, и никого знать не хочет.
— Плохая наша ворожба, Флегонт Васильич. Михей-то Зотыч того, разнемогся, в лежку лежит. Того гляди, скапутится. А у меня та причина, что ежели он помрет, так жалованье мое
все пропадет. Денег-то я
еще и не видывал от него, а уж второй год живу.
Вахрушка не сказал главного: Михей Зотыч сам отправил его в Суслон, потому что ждал какого-то раскольничьего старца, а Вахрушка, пожалуй,
еще табачище свой запалит. Старику
все это казалось обидным, и он с горя отправился к попу Макару, благо помочь подвернулась. В самый раз дело подошло: и попадье подсобить и водочки с помочанами выпить. Конечно, неприятно было встречаться с писарем, но ничего не поделаешь.
Все равно от писаря никуда не уйдешь. Уж он на дне морском сыщет.
— А ты
всем скажи: отец, мол, родной виноват, — добавил Михей Зотыч с прежнею улыбкой. — Отец насильно женил… Ну, и будешь прав, да
еще тебя-то пожалеют, особливо которые бабы ежели с жиру бесятся. Чужие-то люди жалостливее.
— Ты меня не любишь, Илья Фирсыч, — говорила Харитина, краснея и опуская глаза; она, кажется, никогда
еще не была такою красивой, как сейчас. —
Все желают детей, а ты не хочешь.
— Не надо… не надо… — шептала Харитина, закрывая лицо руками и защищаясь
всем своим молодым телом. — Ах, какой вы глупый, доктор! Ведь я
еще не жила… совсем не жила! А я такая молодая, доктор! Оставьте меня, доктор! Какая я гадкая… Понимаете, я ненавижу себя!..
Всех ненавижу… вас…
— А вот и пустит. И
еще спасибо скажет, потому выйдет так, что я-то кругом чиста. Мало ли что про вдову наболтают, только ленивый не скажет. Ну, а тут я сама объявлюсь, — ежели бы была виновата, так не пошла бы к твоей мамыньке. Так я говорю?..
Всем будет хорошо… Да
еще что, подошлем к мамыньке сперва Серафиму.
Еще того лучше будет… И ей будет лучше: как будто промежду нас ничего и не было… Поняла теперь?
— Не понимаешь? Для других я лишенный прав и особенных преимуществ, а для тебя муж… да. Другие-то теперь радуются, что Полуянова лишили
всего, а сами-то
еще хуже Полуянова… Если бы не этот проклятый поп, так я бы им показал. Да
еще погоди, доберусь!.. Конечно, меня сошлют, а я их оттуда добывать буду… хха! Они сейчас радуются, а потом я их
всех подберу.