Федорка за эти годы совсем выровнялась и почти «заневестилась». «Ласые» темные глаза уже подманивали парубков. Гладкая вообще девка выросла, и нашлось бы женихов, кроме Пашки Горбатого. Старый Коваль упорно молчал, и Ганна теперь преследовала его с особенным ожесточением, предчувствуя беду. Конечно, сейчас Титу совестно глаза показать
на мир, а вот будет страда, и сваты непременно снюхаются. Ковалиха боялась этой страды до смерти.
Неточные совпадения
Терешка махнул рукой, повернулся
на каблуках и побрел к стойке. С ним пришел в кабак степенный, седобородый старик туляк Деян, известный по всему заводу под названием Поперешного, — он всегда шел поперек
миру и теперь высматривал кругом, к чему бы «почипляться». Завидев Тита Горбатого, Деян поздоровался с ним и, мотнув головой
на галдевшего Терешку, проговорил...
—
Мир вам — и я к вам, — послышался голос в дверях, и показался сам Полуэхт Самоварник в своем кержацком халате, форсисто перекинутом с руки
на руку. — Эй, Никитич, родимый мой, чего ты тут ворожишь?
— Посердитовал
на меня
мир, старички, не по годам моим служба. А только я один не пойду… Кто другой-то?
— Последнее это дело! — кричала Наташка. — Хуже, чем по
миру идти. Из-за Окулка же страмили
на весь завод Рачителиху, и ты же к ней идешь за деньгами.
Вся эта суматоха произвела
на Нюрочку какое-то опьяняющее впечатление, точно она переселилась в какой-то новый
мир.
— Да ведь это мой родной брат, Аннушка… Я из гущинской семьи. Может, помнишь, года два тому назад вместе ехали
на Самосадку к троице? Я с брательниками
на одной телеге ехала… В мире-то меня Аграфеной звали.
Господи, как это
на миру-то и живут, — маются, бедные, а не живут.
Под шапочкой иноки с нашитыми
на ней белым восьмиконечным крестом и адамовой головой она точно хотела спрятаться от того
мира, который продолжал тянуть ее к себе, как страшный призрак, как что-то роковое.
Мир перед ее глазами расстилался в грехе и несовершенствах, как библейская юдоль плача, а
на себя она смотрела как
на гостью, которая пришла, повернулась и должна уже думать о возвращении в неизвестное и таинственное «домой».
Восторженно-благоговейное чувство охватило ее с новою силой, и слезы навертывались
на глаза от неиспытанного еще счастья, точно она переселилась в какой-то новый
мир, а зло осталось там, далеко позади.
— Вы все такие, скитские матери! — со слезами повторяла Аглаида. — Не меня, а вас всех надо утопить… С вами и говорить-то грешно. Одна Пульхерия только и есть, да и та давно из ума выжила. В
мире грех, а по скитам-то в десять раз больше греха. А еще туда же про Кирилла судачите… И он грешный человек, только все через вас же, скитских матерей.
На вас его грехи и взыщутся… Знаю я все!..
—
Мир на стану, — проговорил первый и, не снимая шапки, кинулся
на Конона.
— Мы из миру-то в леса да в горы бежим спасаться, — повествовала Таисья своим ласковым речитативом, — а грех-то уж поперед нас забежал… Неочерпаемая сила этого греха!
На што крепка была наша старая вера, а и та пошатилась.
В избушке Таисьи Нюрочка познакомилась и с сестрой Авгарью, которая редко говорила, а обыкновенно сидела, опустив глаза. Нюрочку так и тянуло к этой застывшей женской красоте, витавшей умом в неведомом для нее
мире. Когда Нюрочка сделала попытку разговориться с этою таинственною духовною сестрой, та взглянула
на нее какими-то испуганными глазами и отодвинулась, точно боялась осквернить своим прикосновением еще нетронутую чистоту.
Верстах в трех от Кисловодска, в ущелье, где протекает Подкумок, есть скала, называемая Кольцом; это — ворота, образованные природой; они подымаются на высоком холме, и заходящее солнце сквозь них бросает
на мир свой последний пламенный взгляд.
Не только от мира внешнего, от формы, он настоятельно требовал красоты, но и
на мир нравственный смотрел он не как он есть, в его наружно-дикой, суровой разладице, не как на початую от рождения мира и неконченую работу, а как на гармоническое целое, как на готовый уже парадный строй созданных им самим идеалов, с доконченными в его уме чувствами и стремлениями, огнем, жизнью и красками.
Исчезла бы великая идея бессмертия, и приходилось бы заменить ее; и весь великий избыток прежней любви к Тому, который и был бессмертие, обратился бы у всех на природу,
на мир, на людей, на всякую былинку.
Розанов хочет с художественным совершенством выразить обывательскую точку зрения
на мир, тот взгляд старых тетушек и дядюшек, по которому государственная служба есть дело серьезное, а литература, идеи и пр. — пустяки, забава.
И таков ли, таков ли был бы я в эту ночь и в эту минуту теперь, сидя с вами, — так ли бы я говорил, так ли двигался, так ли бы смотрел на вас и
на мир, если бы в самом деле был отцеубийцей, когда даже нечаянное это убийство Григория не давало мне покоя всю ночь, — не от страха, о! не от одного только страха вашего наказания!
Неточные совпадения
Идут под небо самое // Поповы терема, // Гудит попова вотчина — // Колокола горластые — //
На целый божий
мир.
Зеленеет лес, // Зеленеет луг, // Где низиночка — // Там и зеркало! // Хорошо, светло // В
мире Божием, // Хорошо, легко, // Ясно
на́ сердце. // По водам плыву // Белым лебедем, // По степям бегу // Перепелочкой.
— Коли всем
миром велено: // «Бей!» — стало, есть за что! — // Прикрикнул Влас
на странников. — // Не ветрогоны тисковцы, // Давно ли там десятого // Пороли?.. Не до шуток им. // Гнусь-человек! — Не бить его, // Так уж кого и бить? // Не нам одним наказано: // От Тискова по Волге-то // Тут деревень четырнадцать, — // Чай, через все четырнадцать // Прогнали, как сквозь строй! —
А за провинность с Гирина // Мы положили штраф: // Штрафные деньги рекруту, // Часть небольшая Власьевне, // Часть
миру на вино…
На белом, снежном саване // Ни талой нет талиночки — // Нет у солдатки-матери // Во всем
миру дружка!