Неточные совпадения
В десять часов
в господском доме было совершенно темно, а прислуга ходила на цыпочках, не смея дохнуть.
Огонь светился только
в кухне у Домнушки и
в сарайной, где секретарь Овсянников и исправник Чермаченко истребляли ужин, приготовленный Луке Назарычу.
Петр Елисеич наливал стаканы, а Нюрочка подавала их по очереди. Девочка была счастлива, что могла принять, наконец, деятельное участие
в этой церемонии, и с удовольствием следила, как стаканы быстро выпивались, лица веселели, и везде поднимался смутный говор, точно закипала приставленная к
огню вода.
Заспанный мальчик тыкал пучком березовой лучины
в шлак, но
огонь не показывался, а только дымилась лучина, с треском откидывая тонкие синеватые искры.
К
огню он питал какое-то болезненное пристрастие и по целым часам неподвижно смотрел на пылавшие кричные
огни, на раскаленные добела пудлинговые печи, на внутренность домны через стеклышко
в фурме, и на его неподвижном, бесстрастном лице появлялась точно тень пробегавшей мысли.
Убедившись, что Нюрочка спит крепко, Петр Елисеич отправился к себе
в кабинет, где горел
огонь и Сидор Карпыч гулял, по обыкновению, из угла
в угол.
В избе Никитича, стоявшей напротив, уже горел
огонь.
В избе
огня не было и «аминь отдали» не скоро.
— Ох, матушка… пропали мы все… всякого ума решились. Вот-вот брательники воротятся… смертынька наша… И
огня засветить не смеем, так
в потемках и сидим.
Аграфену оставили
в светелке одну, а Таисья спустилась с хозяйкой вниз и уже там
в коротких словах обсказала свое дело. Анфиса Егоровна только покачивала
в такт головой и жалостливо приговаривала: «Ах, какой грех случился… И девка-то какая, а вот попутал враг. То-то лицо знакомое: с первого раза узнала. Да такой другой красавицы и с
огнем не сыщешь по всем заводам…» Когда речь дошла до ожидаемого старца Кирилла, который должен был увезти Аграфену
в скиты, Анфиса Егоровна только всплеснула руками.
Отоптав снег около входа и притворив дверку, чтобы не задуло
огонь, старец с топором
в руке отправился за дровами.
Зато как хорошо было
в избушке, где теперь весело трещал живой
огонь.
— Пропащее это дело, ваша фабрика, — проговорил, наконец, Морок, сплевывая на горевший
в печке
огонь. Слепень постоянно день и ночь палил даровые заводские дрова. — Черту вы все-то работаете…
Когда солнце село,
в разных местах загорелись яркие костры, и моленье продолжалось при
огне.
Наработавшиеся за день бабы отдыхали
в балаганах, или починивались у
огня.
Острова были густо запушены смотревшеюся
в воду зеленью, а
огни дымились дальше.
— Да ты што с ней разговариваешь-то? — накинулась мать Енафа. — Ее надо
в воду бросить — вот и весь разговор… Ишь, точно окаменела вся!..
Огнем ее палить, на мелкие части изрезать… Уж пытала я ее усовещивать да молить, так куды, приступу нет! Обошел ее тот, змей-то…
Вышедшая из богатой семьи, Агафья испугалась серьезно и потихоньку принялась расстраивать своего мужа Фрола, смирного мужика, походившего характером на большака Федора. Вся беда была
в том, что Фрол по старой памяти боялся отца, как
огня, и не смел сказать поперек слова.
У потухшего
огня, завернувшись
в чекмени, спали оба Коваля, а Федорки не было.
Когда сват Тит проснулся, он увидел старого Коваля, который сидел у потухшего
огня, упершись глазами
в землю.
— Других? Нет, уж извините, Леонид Федорыч, других таких-то вы днем с
огнем не сыщете… Помилуйте, взять хоть тех же ключевлян! Ах, Леонид Федорович, напрасно-с… даже весьма напрасно: ведь это полное разорение. Сила уходит, капитал, которого и не нажить… Послушайте меня, старика, опомнитесь. Ведь это похуже крепостного права, ежели уж никакого житья не стало… По душе надо сделать… Мы наказывали, мы и жалели при случае. Тоже
в каждом своя совесть есть…
Поймал его Пахомушка, // Поднес к огню, разглядывал // И молвил: «Пташка малая, // А ноготок востер! // Дыхну — с ладони скатишься, // Чихну —
в огонь укатишься, // Щелкну — мертва покатишься, // А все ж ты, пташка малая, // Сильнее мужика! // Окрепнут скоро крылышки, // Тю-тю! куда ни вздумаешь, // Туда и полетишь! // Ой ты, пичуга малая! // Отдай свои нам крылышки, // Все царство облетим, // Посмотрим, поразведаем, // Поспросим — и дознаемся: // Кому живется счастливо, // Вольготно на Руси?»
Неточные совпадения
Хлестаков. Возьмите, возьмите; это порядочная сигарка. Конечно, не то, что
в Петербурге. Там, батюшка, я куривал сигарочки по двадцати пяти рублей сотенка, просто ручки потом себе поцелуешь, как выкуришь. Вот
огонь, закурите. (Подает ему свечу.)
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет!
В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а
в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам
огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
В конце села под ивою, // Свидетельницей скромною // Всей жизни вахлаков, // Где праздники справляются, // Где сходки собираются, // Где днем секут, а вечером // Цалуются, милуются, — // Всю ночь
огни и шум.
Да тут беда подсунулась: // Абрам Гордеич Ситников, // Господский управляющий, // Стал крепко докучать: // «Ты писаная кралечка, // Ты наливная ягодка…» // — Отстань, бесстыдник! ягодка, // Да бору не того! — // Укланяла золовушку, // Сама нейду на барщину, // Так
в избу прикатит! //
В сарае,
в риге спрячуся — // Свекровь оттуда вытащит: // «Эй, не шути с
огнем!» // — Гони его, родимая, // По шее! — «А не хочешь ты // Солдаткой быть?» Я к дедушке: // «Что делать? Научи!»
Цыфиркин. Вот на! Слыхал ли? Я сам видал здесь беглый
огонь в сутки сряду часа по три. (Вздохнув.) Охти мне! Грусть берет.