Неточные совпадения
Заплатина круто повернулась перед зеркалом и посмотрела на свою особу в три четверти. Платье сидело кошелем; на спине оно отдувалось пузырями и ложилось вокруг ног некрасивыми тощими складками, точно под ними были палки. «Разве надеть новое платье, которое подарили тогда Панафидины
за жениха Капочке? — подумала Заплатина, но сейчас же решила: —
Не стоит… Еще, пожалуй, Марья Степановна подумает,
что я заискиваю перед ними!» Почтенная дама придала своей физиономии гордое и презрительное выражение.
— А ты вот
что, Хина, — проговорил Заплатин, наблюдавший
за последними маневрами жены. — Ты
не очень тово… понимаешь? Пожалей херес-то… А то у тебя нос совсем клюквой…
Как всегда в этих случаях бывает, крючки ломались, пуговицы отрывались, завязки лопались; кажется,
чего проще иголки с ниткой, а между тем
за ней нужно было бежать к Досифее, которая производила в кухне настоящее столпотворение и ничего
не хотела знать, кроме своих кастрюль и горшков.
Привалова поразило больше всего то,
что в этом кабинете решительно ничего
не изменилось
за пятнадцать лет его отсутствия, точно он только вчера вышел из него. Все было так же скромно и просто, и стояла все та же деловая обстановка. Привалову необыкновенно хорошо казалось все: и кабинет, и старик, и даже самый воздух, отдававший дымом дорогой сигары.
— Вот я назло маме и Хине нарочно
не пойду замуж
за Привалова… Я так давеча и маме сказала,
что не хочу разыгрывать из себя какую-то крепость в осадном положении.
Шестилетний мальчик
не понимал, конечно, значения этих странных слов и смотрел на деда с широко раскрытым ртом. Дело в том,
что, несмотря на свои миллионы, Гуляев считал себя глубоко несчастным человеком: у него
не было сыновей, была только одна дочь Варвара, выданная
за Привалова.
Последняя имела хоть некоторое основание подозревать,
что ее выдадут
за Бахарева, и свыклась с этой мыслью, а дочь миллионера даже
не видала ни разу своего жениха, равным образом как и он ее.
— Конечно, только пока… — подтверждала Хиония Алексеевна. — Ведь
не будет же в самом деле Привалов жить в моей лачуге… Вы знаете, Марья Степановна, как я предана вам, и если хлопочу, то
не для своей пользы, а для Nadine. Это такая девушка, такая… Вы
не знаете ей цены, Марья Степановна! Да… Притом, знаете,
за Приваловым все будут ухаживать, будут его ловить… Возьмите Зосю Ляховскую, Анну Павловну, Лизу Веревкину — ведь все невесты!.. Конечно, всем им далеко до Nadine, но ведь
чем враг
не шутит.
Хионию Алексеевну начинало задевать
за живое все,
что она теперь видела в бахаревском доме; она даже подозревала,
не думает ли обойтись Марья Степановна совсем без нее.
— Право, мама, я вас
не узнаю совсем, — говорила Надежда Васильевна, — с
чего вы взяли,
что я непременно должна выходить
за Привалова замуж?
Не потому,
что они стоят так дорого, и даже
не потому,
что с этими именно заводами срослись наши лучшие семейные воспоминания, — нет, я люблю их
за тот особенный дух, который вносит эта работа в жизнь.
— Как тертый калач могу вам дать один золотой совет: никогда
не обращайте внимания на то,
что говорят здесь про людей
за спиной.
Ведь он выдал себя с головой Веревкину, хотя тот и делал вид,
что ничего
не замечает «И черт же его потянул
за язык…» — думал Привалов, сердито поглядывая в сторону храпевшего гостя.
Не то
что наше, стариковское, дело: только еще хочешь повернуться, а смерть
за плечами.
— Да… Но ведь миллионами
не заставишь женщину любить себя… Порыв, страсть — да разве это покупается на деньги? Конечно, все эти Бахаревы и Ляховские будут ухаживать
за Приваловым: и Nadine и Sophie, но… Я, право,
не знаю,
что находят мужчины в этой вертлявой Зосе?.. Ну, скажите мне, ради бога,
что в ней такого: маленькая, сухая, вертлявая, белобрысая… Удивляюсь!
Но когда Половодов начинал говорить своим богатым грудным баритоном,
не хотелось верить,
что это говорит именно он, а казалось,
что за его спиной говорит кто-то другой.
Из-за этого и дело затянулось, но Nicolas может устроить на свой страх то,
чего не хочет Привалов, и тогда все ваше дело пропало, так
что вам необходим в Петербурге именно такой человек, который
не только следил бы
за каждым шагом Nicolas, но и парализовал бы все его начинания, и в то же время устроил бы конкурс…
«Сестры Бахаревы, Алла, Анна Павловна, Аня Пояркова… черт знает,
что это
за народ: для
чего они живут, одеваются, выезжают, — эти жалкие создания,
не годные никуда и ни на
что, кроме замужества, которым исчерпываются все их цели, надежды и желания.
Ну, да я на тебя
не сержусь, а приехал специально
за тобой потому,
что послала мамка.
— Ну, брат,
не ври, меня
не проведешь, боишься родителя-то? А я тебе скажу,
что совершенно напрасно. Мне все равно, какие у вас там дела, а только старик даже рад будет. Ей-богу… Мы прямо на маменькину половину пройдем. Ну, так едешь,
что ли? Я на своей лошади
за тобой приехал.
— Я ни в
чем не обвиняю Василия Назарыча, — говорил Привалов, — и даже
не думал обидеться на него
за наш последний разговор. Но мне, Марья Степановна, было слишком тяжело все это время…
Чтобы окончательно развеселить собравшееся
за чаем общество, Виктор Васильич принялся рассказывать какой-то необыкновенный анекдот про Ивана Яковлича и кончил тем,
что Марья Степановна
не позволила ему досказать все до конца, потому
что весь анекдот сводился на очень пикантные подробности, о которых было неудобно говорить в присутствии девиц.
Привалов
не казал к ним глаз, Надежда Васильевна ни
за что не хотела ехать к Хине, — одним словом, выходило так,
что Привалов совсем попался в ловкие руки одной Хины, которая
не преминет воспользоваться всеми выгодами своего исключительного положения.
— Да везде эти диссонансы, Сергей Александрыч, и вы, кажется, уже испытали на себе их действие. Но у отца это прорывается минутами, а потом он сам раскаивается в своей горячности и только из гордости
не хочет открыто сознаться в сделанной несправедливости. Взять хоть эту историю с Костей. Вы знаете, из-за
чего они разошлись?
Привалов с напряженным вниманием следил
за этим цифровым фейерверком, пока у него совсем
не закружилась голова, и он готов был сознаться,
что начинает теряться в этом лесе цифр.
Привалов испытывал вдвойне неприятное и тяжелое чувство: раз —
за тех людей, которые из кожи лезли, чтобы нагромоздить это ни к
чему не пригодное и жалкое по своему безвкусию подобие дворца, а затем его давила мысль,
что именно он является наследником этой ни к
чему не годной ветоши.
О странностях Ляховского, о его страшной скупости ходили тысячи всевозможных рассказов, и нужно сознаться,
что большею частью они были справедливы. Только, как часто бывает в таких случаях, люди из-за этой скупости и странностей
не желают видеть того,
что их создало. Наживать для того, чтобы еще наживать, — сделалось той скорлупой, которая с каждым годом все толще и толще нарастала на нем и медленно хоронила под своей оболочкой живого человека.
Отправить
за границу, в Америку, — но ведь она
не поймет и десятой доли того,
что увидит, а всякое полузнание хуже всякого незнания.
— О-о-о… — стонет Ляховский, хватаясь обеими руками
за голову. — Двадцать пять рублей, двадцать пять рублей… Да ведь столько денег чиновник
не получает, чи-нов-ник!.. Понял ты это? Пятнадцать рублей, десять, восемь… вот сколько получает чиновник! А ведь он благородный, у него кокарда на фуражке, он должен содержать мать-старушку… А ты
что? Ну, посмотри на себя в зеркало: мужик, и больше ничего… Надел порты да пояс — и дело с концом… Двадцать пять рублей… О-о-о!
Никто, кажется,
не подумал даже,
что могло бы быть, если бы Альфонс Богданыч в одно прекрасное утро взял да и забастовал, то есть
не встал утром с пяти часов, чтобы несколько раз обежать целый дом и обругать в несколько приемов на двух диалектах всю прислугу;
не пошел бы затем в кабинет к Ляховскому, чтобы получить свою ежедневную порцию ругательств, крика и всяческого неистовства,
не стал бы сидеть ночи
за своей конторкой во главе двадцати служащих, которые,
не разгибая спины, работали под его железным началом, если бы, наконец, Альфонс Богданыч
не обладал счастливой способностью являться по первому зову, быть разом в нескольких местах, все видеть, и все слышать, и все давить,
что попало к нему под руку.
Никто ни слова
не говорил о Ляховских, как ожидал Привалов, и ему оставалось только удивляться,
что за странная фантазия была у Веревкина тащить его сюда смотреть, как лакей внушительной наружности подает кушанья, а хозяин работает своими челюстями.
— Ах, самую простую вещь, Сергей Александрыч… Посмотрите кругом, везде мертвая скука. Мужчины убивают время, по крайней мере,
за картами, а женщинам даже и это плохо удается. Я иногда завидую своему мужу, который бежит из дому, чтобы провести время у Зоси. Надеюсь,
что там ему веселее,
чем дома, и я нисколько
не претендую на него…
— Ну, так вы, батенька, ничего
не видели; это unicus [редкий экземпляр (лат.).] в своем роде… Да, да. Наш доктор отыскал его… Замечательная голова: философ, ученый, поэт — все,
что хотите, черт его знает,
чего он только
не учил и
чего не знает! В высшей степени талантливая натура. И очень благодарен доктору
за этот подарок.
— Как
за что? — удивился дядюшка. — Да ведь это
не какие-нибудь шлюхи, а самые аристократические фамилии. Дом в лучшей улице, карета с гербами, в дверях трехаршинный гайдук, мраморные лестницы, бронза, цветы. Согласитесь,
что такая обстановка чего-нибудь да стоит?..
— Разошелся… Но ведь ты
не знаешь совсем,
что за человек мой отец. Теперь он действительно очень недоволен Приваловым, но это еще ничего
не значит. Привалов все-таки остается Приваловым.
Собственно, мебель ничего
не стоила: ну, ковры, картины, зеркала еще туда-сюда; а вот в стеклянном шкафике красовались японский фарфор и китайский сервиз — это совсем другое дело, и у Хины потекли слюнки от одной мысли,
что все эти безделушки можно будет приобрести
за бесценок.
В дверях столовой он столкнулся с Верочкой. Девушка
не испугалась по обыкновению и даже
не покраснела, а посмотрела на Привалова таким взглядом, который отозвался в его сердце режущей болью. Это был взгляд врага, который
не умел прощать, и Привалов с тоской подумал: «
За что она меня ненавидит?»
— Видишь, Надя, какое дело выходит, — заговорил старик, —
не сидел бы я, да и
не думал, как добыть деньги, если бы мое время
не ушло. Старые друзья-приятели кто разорился, кто на том свете, а новых трудно наживать. Прежде стоило рукой повести Василию Бахареву, и
за капиталом дело бы
не стало, а теперь…
Не знаю вот,
что еще в банке скажут: может, и поверят. А если
не поверят, тогда придется обратиться к Ляховскому.
— Я слышала,
что Привалов нынче почти совсем
не бывает у Бахаревых, — проговорила Антонида Ивановна, тоже стараясь попасть в тон равнодушия. — Вероятно, дела по опеке отнимают у него все свободное время. Мой Александр целые ночи просиживает
за какими-то бумагами.
— А если я сознаю,
что у меня
не хватает силы для такой деятельности, зачем же мне браться
за непосильную задачу, — отвечал Привалов. — Да притом я вообще против насильственного культивирования промышленности. Если разобрать, так такая система, кроме зла, нам ничего
не принесла.
Отыскали покладистых старичков, те под пьяную руку подмахнули
за все общество уставную грамоту, и дело пошло гулять по всем мытарствам. Мастеровые и крестьяне всеми способами старались доказать неправильность составленной уставной грамоты и то,
что общество совсем
не уполномачивало подписывать ее каких-то сомнительных старичков. Так дело и тянулось из года в год. Мужики нанимали адвокатов, посылали ходоков, спорили и шумели с мировым посредником, но из этого решительно ничего
не выходило.
— Это, голубчик, исключительная натура, совершенно исключительная, — говорил Бахарев про Лоскутова, —
не от мира сего человек… Вот я его сколько лет знаю и все-таки хорошенько
не могу понять,
что это
за человек. Только чувствуешь,
что крупная величина перед тобой. Всякая сила дает себя чувствовать.
Веревкин вместо ответа вынимал из своего портфеля отношения моховского дворянского опекунского управления
за № 1348; в нем объявлялось,
что искомых документов в опеке налицо
не имеется. Ляховский читал это отношение через свои очки несколько раз самым тщательным образом, просматривая бумагу к свету, нет ли где подскобленного места, и, наконец, объявлял...
Привалов
не успел ничего ответить пани Марине, потому
что его заставила обернуться чья-то рука, тянувшая его
за плечо. Обернувшись, Привалов увидел Половодовых; Александр Павлыч, пожимая руку Привалову, говорил...
Антонида Ивановна тихонько засмеялась при последних словах, но как-то странно, даже немного болезненно,
что уж совсем
не шло к ее цветущей здоровьем фигуре. Привалов с удивлением посмотрел на нее. Она тихо опустила глаза и сделала серьезное лицо. Они прошли молча весь зал, расталкивая публику и кланяясь знакомым. Привалов чувствовал,
что мужчины с удивлением следили глазами
за его дамой и отпускали на ее счет разные пикантные замечания, какие делаются в таких случаях.
Привалов видел, как он взял правой рукой Зосю
за талию, но
не так, как другие, а совсем особенным образом, так
что Зося слегка наклонилась на его широкую грудь всем телом.
— Софья Игнатьевна, если вы говорите все это серьезно… — начал Лоскутов, пробуя встать с дивана, но Зося удержала его
за руку. — Мне кажется,
что мы
не понимаем друг друга и…
— Казните, казните… только скорее… и
не наносите удара из-за угла! Я сказала вам,
что я, теперь скажите вы про себя,
что вы.
— Вы
не можете… Ха-ха!.. И вот единственный человек, которого я уважала… Отчего вы
не скажете мне прямо?.. Ведь я умела же побороть свой девический стыд и первая сказала,
что вас люблю… Да… а вы даже
не могли отплатить простой откровенностью на мое признание, а спрятались
за пустую фразу. Да, я в настоящую минуту в тысячу раз лучше вас!.. Я теперь поняла все… вы любите Надежду Васильевну… Да?
Доктор был глубоко убежден,
что Зося совсем
не любила Лоскутова и даже
не могла его полюбить, а только сама уверила себя в своей любви и шаг
за шагом довела себя до рокового объяснения.