Неточные совпадения
Надежда Васильевна
видела, что от Верочки ничего
не добьется, и пошла по коридору. Верочка несколько мгновений смотрела ей вслед, потом быстро ее догнала, поправила по пути платье и, обхватив сестру руками сзади, прильнула безмолвно губами к ее шее.
— Разве я
не знаю… Что же, ты
видел эту… ну, мачеху свою?
Зятя Гуляев
не пожелал
видеть даже перед смертью и простился с ним заочно. Вечером, через несколько часов после приезда Бахарева, он уснул на руках дочери и Бахарева, чтоб больше
не просыпаться.
Нашлись, конечно, сейчас же такие люди, которые или что-нибудь
видели своими глазами, или что-нибудь слышали собственными ушами; другим стоило только порыться в своей памяти и припомнить, что было сказано кем-то и когда-то; большинство ссылалось без зазрения совести на самых достоверных людей, отличных знакомых и близких родных, которые никогда
не согласятся лгать и придумывать от себя, а имеют прекрасное обыкновение говорить только одну правду.
Он рассматривал потемневшее полотно и несколько раз тяжело вздохнул: никогда еще ему
не было так жаль матери, как именно теперь, и никогда он так
не желал ее
видеть, как в настоящую минуту. На душе было так хорошо, в голове было столько мыслей, но с кем поделиться ими, кому открыть душу! Привалов чувствовал всем существом своим, что его жизнь осветилась каким-то новым светом, что-то, что его мучило и давило еще так недавно, как-то отпало само собой, и будущее было так ясно, так хорошо.
Хионию Алексеевну начинало задевать за живое все, что она теперь
видела в бахаревском доме; она даже подозревала,
не думает ли обойтись Марья Степановна совсем без нее.
— Гм…
Видите ли, Сергей Александрыч, я приехал к вам, собственно, по делу, — начал Веревкин,
не спуская глаз с Привалова. — Но прежде позвольте один вопрос… У вас
не заходила речь обо мне, то есть старик Бахарев ничего вам
не говорил о моей особе?
— Собственно, определенных данных я в руках
не имею, — отвечал уклончиво Веревкин, — но у меня есть некоторая нить…
Видите ли, настоящая каша заваривается еще только теперь, а все, что было раньше, — только цветочки.
Привалов
не мог в своем воображении отделить девушку от той обстановки, в какой он ее
видел.
Да и опекунов необходимо было
видеть, чтобы явиться к Косте
не с пустыми руками.
Агриппина Филипьевна посмотрела на своего любимца и потом перевела свой взгляд на Привалова с тем выражением, которое говорило: «Вы уж извините, Сергей Александрыч, что Nicolas иногда позволяет себе такие выражения…» В нескольких словах она дала заметить Привалову, что уже кое-что слышала о нем и что очень рада
видеть его у себя; потом сказала два слова о Петербурге, с улыбкой сожаления отозвалась об Узле, который, по ее словам, был уже на пути к известности,
не в пример другим уездным городам.
— О да, — протянула Агриппина Филипьевна с приличной важностью. — Nadine Бахарева и Sophie Ляховская у нас первые красавицы… Да. Вы
не видали Sophie Ляховской? Замечательно красивая девушка… Конечно, она
не так умна, как Nadine Бахарева, но в ней есть что-то такое, совершенно особенное. Да вот сами
увидите.
— Нет, нет, я здесь… — послышался приятный грудной баритон, и на пороге гостиной показался высокий худой господин, одетый в летнюю серую пару. — Если
не ошибаюсь, — прибавил он нараспев, прищурив немного свои подслеповатые иззелена-серые глаза, — я имею удовольствие
видеть Сергея Александрыча?
— Да, но все-таки один в поле
не воин… Вы только дайте мне честное слово, что если мой план вам понравится — барыши пополам. Да, впрочем, вы и сами
увидите, что без меня трудно будет обойтись, потому что в план входит несколько очень тонких махинаций.
Видите ли, необходимо было войти в соглашение кое с кем, а затем
не поскупиться насчет авансов, но Привалов ни о том, ни о другом и слышать
не хочет.
— Мудрено что-то, — вздыхала Марья Степановна. —
Не пойму я этого Сережу… Нету в нем чего-то, характеру недостает: собирается-собирается куда-нибудь, а глядишь — попал в другое место. Теперь вот тоже относительно Нади: как будто она ему нравится и как будто он ее даже боится… Легкое ли место — такому мужчине какой-нибудь девчонки бояться! И она тоже мудрит над ним… Я уж
вижу ее насквозь: вся в родимого батюшку пошла, слова спросту
не молвит.
Привалов с особенным вниманием слушал доктора. Он хотел
видеть в нем того учителя, под влиянием которого развилась Надежда Васильевна, но, к своему сожалению, он
не нашел того, чего искал.
Ляховский сидел в старом кожаном кресле, спиной к дверям, но это
не мешало ему
видеть всякого входившего в кабинет — стоило поднять глаза к зеркалу, которое висело против него на стене.
Привалов настолько был утомлен всем, что приходилось ему слышать и
видеть в это утро, что
не обращал больше внимания на комнаты, мимо которых приходилось идти.
О странностях Ляховского, о его страшной скупости ходили тысячи всевозможных рассказов, и нужно сознаться, что большею частью они были справедливы. Только, как часто бывает в таких случаях, люди из-за этой скупости и странностей
не желают
видеть того, что их создало. Наживать для того, чтобы еще наживать, — сделалось той скорлупой, которая с каждым годом все толще и толще нарастала на нем и медленно хоронила под своей оболочкой живого человека.
Отправить за границу, в Америку, — но ведь она
не поймет и десятой доли того, что
увидит, а всякое полузнание хуже всякого незнания.
Никто, кажется,
не подумал даже, что могло бы быть, если бы Альфонс Богданыч в одно прекрасное утро взял да и забастовал, то есть
не встал утром с пяти часов, чтобы несколько раз обежать целый дом и обругать в несколько приемов на двух диалектах всю прислугу;
не пошел бы затем в кабинет к Ляховскому, чтобы получить свою ежедневную порцию ругательств, крика и всяческого неистовства,
не стал бы сидеть ночи за своей конторкой во главе двадцати служащих, которые,
не разгибая спины, работали под его железным началом, если бы, наконец, Альфонс Богданыч
не обладал счастливой способностью являться по первому зову, быть разом в нескольких местах, все
видеть, и все слышать, и все давить, что попало к нему под руку.
— Что же, я только в своей стихии —
не больше того. «Пьян да умен — два угодья в нем…»
Видишь, начинаю завираться. Ну, спой, голубчик.
— Для вас прежде всего важно выиграть время, — невозмутимо объяснял дядюшка, — пока Веревкин и Привалов будут хлопотать об уничтожении опеки, мы устроим самую простую вещь — затянем дело.
Видите ли, есть в Петербурге одна дама. Она
не куртизанка, как принято понимать это слово, вот только имеет близкие сношения с теми сферами, где…
— Ах, угодники-бессребреники!.. Да Данила Семеныч приехал… А уж я по его образине
вижу, што он
не с добром приехал: и черт чертом, страсть глядеть. Пожалуй, как бы Василия-то Назарыча
не испужал… Ей-богу! Вот я и забежал к вам… потому…
Отворив двери, Надежда Васильевна
увидела такую картину: Данила Семеныч стоял в углу, весь красный, с крупными каплями пота на лбу, а Василий Назарыч,
не помня себя от ярости, бросался из угла в угол, как раненый зверь.
— Есть причина, беспременно есть, — глубокомысленно заметил Данилушка, почесывая затылок. —
Видел я даве барышню нашу — прынцесса… Хошь кому
не стыдно показать: как маков цвет цветет!
— Я сейчас
видел Данилу Семеныча… Все такой же, почти
не изменился совсем… Потолстел, кажется. А как здоровье Василья Назарыча?
Ведь она
видит, как тяжело ему было прийти к ним в дом, и
не понимает, зачем он шел…
Старуха зорко наблюдала эту встречу: Привалов побледнел и, видимо, смутился, а Надежда Васильевна держала себя, как всегда. Это совсем сбило Марью Степановну с толку: как будто между ними ничего
не было и как будто было. Он-то смешался, а она как ни в чем
не бывало… «Ох,
не проведешь меня, Надежда Васильевна, — подумала старуха, поднимаясь неохотно с места. — Наскрозь вас
вижу с отцом-то: все мудрить бы вам…»
Он теперь
не думал о себе, о своем положении, его я отошло в сторону; всеми своими чувствами он
видел ее, ту ее, какой она сидела с ним…
—
Видишь, Надя, какое дело выходит, — заговорил старик, —
не сидел бы я, да и
не думал, как добыть деньги, если бы мое время
не ушло. Старые друзья-приятели кто разорился, кто на том свете, а новых трудно наживать. Прежде стоило рукой повести Василию Бахареву, и за капиталом дело бы
не стало, а теперь…
Не знаю вот, что еще в банке скажут: может, и поверят. А если
не поверят, тогда придется обратиться к Ляховскому.
— Отчего вы никогда
не заглянете ко мне? — ласково корила Половодова Хионию Алексеевну, застегивая шведскую перчатку. — Ах, как у вас мило отделан домик… я люблю эту милую простоту. Кстати, Хиония Алексеевна, когда же я наконец
увижу вас у себя? Александр утро проводит в банке… Вы, кажется, с ним
не сходитесь характерами?.. Но это пустяки, он только кажется гордым человеком…
Привалов
видел, как постепенно черновая болванка, имевшая форму длинного кирпича, проходила через ряд валов, пока
не превратилась в длинную тонкую полосу, которая гнулась под собственной тяжестью и рассыпала кругом тысячи блестящих искр.
Наследник приваловских миллионов заснул в прадедовском гнезде тяжелым и тревожным сном. Ему грезились тени его предков, которые вереницей наполняли этот старый дом и с удивлением смотрели на свою последнюю отрасль. Привалов
видел этих людей и боялся их. Привалов глухо застонал во сне, и его губы шептали: «Мне ничего
не нужно вашего… решительно ничего. Меня давят ваши миллионы…»
— Нет, наоборот: ты увлекаешься своими фантазиями и из-за них
не хочешь
видеть действительных интересов, — возражал Привалов.
Несколько дней Привалов и Бахарев специально были заняты разными заводскими делами, причем пришлось пересмотреть кипы всевозможных бумаг, смет, отчетов и соображений. Сначала эта работа
не понравилась Привалову, но потом он незаметно втянулся в нее, по мере того как из-за этих бумаг выступала действительность. Но, работая над одним материалом, часто за одним столом, друзья детства
видели каждый свое.
Привалова на первый раз сильно покоробило при виде этой степной нищеты, которая нисколько
не похожа на ту нищету, какую мы привыкли
видеть по русским городам, селам и деревням.
Целую ночь снилась Привалову голодная Бухтарма. Он
видел грязных, голодных женщин,
видел худых, как скелеты, детей… Они
не протягивали к нему своих детских ручек,
не просили,
не плакали. Только длинная шея Урукая вытянулась еще длиннее, и с его губ сорвались слова упрека...
— О, конечно, он
не так хорошо танцует, как танцевали кавалеры с пани Мариной… Но пан Игнатий хочет
видеть настоящую мазурку, знаете, мазур Хлопицкого?
Не мазуру Контского, а мазур Хлопицкого… Паненка Зося
не знает про кавалера… Сюрприз, все сюрприз, везде сюрприз…
Комната Зоси выходила окнами на двор, на север; ее
не могли заставить переменить эту комнату на другую, более светлую и удобную, потому что из своей комнаты Зося всегда могла
видеть все, что делалось на дворе, то есть, собственно, лошадей.
Привалов
не успел ничего ответить пани Марине, потому что его заставила обернуться чья-то рука, тянувшая его за плечо. Обернувшись, Привалов
увидел Половодовых; Александр Павлыч, пожимая руку Привалову, говорил...
Антонида Ивановна ничего
не ответила мужу, а только медленно посмотрела своим теплым и влажным взглядом на Привалова, точно хотела сказать этим взглядом: «Что же вы
не предлагаете мне руки? Ведь вы
видите, что я стою одна…» Привалов предложил руку, и Антонида Ивановна слегка оперлась на нее своей затянутой выше локтя в белую лайковую перчатку рукой.
Привалов
видел, как он взял правой рукой Зосю за талию, но
не так, как другие, а совсем особенным образом, так что Зося слегка наклонилась на его широкую грудь всем телом.
Надежда Васильевна печально улыбнулась и слегка пожала плечами. Привалов
видел, что она что-то хочет ему объяснить и
не решается. Но он был так счастлив в настоящую минуту, так глупо счастлив и, как слишком счастливые люди, с эгоизмом думал только о себе и
не желал знать ничего более.
— Вы считаете меня совсем пустой девушкой… — заговорила Зося упавшим, глухим голосом. — Я
вижу,
не отпирайтесь. Вы думаете, что я способна только дурачиться, наряжаться и выезжать лошадей. Да? Ведь так?
— А сознайтесь, ведь вы никогда даже
не подозревали, что я могу задумываться над чем-нибудь серьезно… Да? Вы
видели только, как я дурачилась, а
не замечали тех причин, которые заставляли меня дурачиться… Так узнайте же, что мне все это надоело, все!.. Вся эта мишура, ложь, пустота давят меня…
Курсы Василия Назарыча в среде узловской денежной братии начали быстро падать, и его векселя, в первый раз в жизни, Узловско-Моховский банк отказался учитывать Василий Назарыч этим
не особенно огорчился, но он хорошо
видел, откуда был брошен в него камень; этот отказ был произведением Половодова, который по своей натуре способен был наносить удары только из-за угла.
Подозревала ли она что-нибудь об отношениях дочери к Привалову, и если подозревала, то как вообще смотрела на связи подобного рода — ничего
не было известно, и Агриппина Филипьевна неизменно оставалась все той же Агриппиной Филипьевной, какой Привалов
видел ее в первый раз.
— Папа, милый… прости меня! — вскрикнула она, кидаясь на колени перед отцом. Она
не испугалась его гнева, но эти слезы отняли у нее последний остаток энергии, и она с детской покорностью припала своей русой головой к отцовской руке. — Папа, папа… Ведь я тебя
вижу, может быть, в последний раз! Голубчик, папа, милый папа…