Неточные совпадения
Семья Заплатиных
в уездном городке Узле, заброшенном
в глубь Уральских
гор, представляла оригинальное и вполне современное явление.
На ней был оригинальный вид сибирского прииска, заброшенного
в глубь Саянских
гор.
Это был знаменитый
в летописях сибирской золотопромышленности Варваринский прииск, открытый Василием Бахаревым и Александром Приваловым
в глубине Саянских
гор, на какой-то безыменной горной речке.
Верочка
в своем розовом платье
горела, как маков цвет.
Это печальное время совпало как раз с открытием богатейших золотоносных россыпей
в глубине Саянских
гор, что было уже делом Бахарева, который теперь вел дело
в компании с Приваловым.
Разведки
в Саянских
горах живо унесли у него последние сбережения, и он принужден был принять к себе
в компанию Привалова, то есть вести дело уже на приваловские капиталы.
С утра до ночи
в приваловских палатах стоял пир
горой, и
в этом разливном море угощались званый и незваный.
Бахарев сегодня был
в самом хорошем расположении духа и встретил Привалова с веселым лицом. Даже болезнь, которая привязала его на целый месяц
в кабинете, казалась ему забавной, и он называл ее собачьей старостью. Привалов вздохнул свободнее, и у него тоже
гора свалилась с плеч. Недавнее тяжелое чувство разлетелось дымом, и он весело смеялся вместе с Василием Назарычем, который рассказал несколько смешных историй из своей тревожной, полной приключений жизни.
Это был целый замок
в помещичьем вкусе; позади зеленел старинный сад, занимавший своими аллеями весь спуск
горы.
Правда,
горы в этом месте не были высоки и образовали небольшой угол, по которому бойко катилась горная речка Узловка.
Его мысль унеслась
в далекое прошлое, когда
в этих самых комнатах шел пир
горой — для других людей…
— Ну, уж извините, я вам голову отдаю на отсечение, что все это правда до последнего слова. А вы слышали, что Василий Назарыч уехал
в Сибирь? Да… Достал где-то денег и уехал вместе с Шелеховым. Я заезжала к ним на днях: Марья Степановна совсем убита
горем, Верочка плачет… Как хотите — скандал на целый город, разоренье на носу, а тут еще дочь-невеста на руках.
Ляховский чувствовал, как он проваливается точно
в какую-то пропасть. Ведь все дела были на руках у Альфонса Богданыча, он все на свете знал, везде поспевал вовремя, и вдруг Альфонса Богданыча не стало… Кого Ляховский найдет теперь на его место? Вдобавок, он сам не мог работать по-прежнему. Фамилия Пуцилло-Маляхинский придавила Ляховского, как
гора. Впереди — медленное разорение…
Около дырявых, ободранных кошей суетилась подвижная полунагая толпа ребят, денно-нощно работали женщины, эти безответные труженицы
в духе добрых азиатских нравов, и вечно ничего не делали сами башкиры, попивая кумыс и разъезжая по окрестностям на своих мохноногих лошадках; по ночам около кошей
горели яркие огни, и
в тихом воздухе таяла и стыла башкирская монотонная песня, рассказывавшая про подвиги башкирских богатырей, особенно о знаменитом Салавате.
Привалов сначала сомневался
в искренности ее чувства, приписывая ее
горе неоправдавшимся надеждам на получение наследства, но потом ему сделалось жаль жены, которая бродила по дому бледная и задумчивая.
— Да, так вот
в чем дело! Ну, это еще не велико
горе. Катерина Ивановна, конечно, девица первый сорт по всем статьям, но сокрушаться из-за нее, право, не стоит. Поверь моей опытности
в этом случае.
Соболья шапочка на голове у нее тоже превратилась
в ком снега, но из-под нее вызывающе улыбалось залитое молодым румянцем девичье лицо, и лихорадочно
горели глаза, как две темных звезды.
Она с каким-то страхом взглянула на Привалова, который теперь упорно и как-то болезненно-пристально смотрел на нее.
В этом добром, характерном лице стояло столько муки и затаенного
горя.
Проследить такое падение
в самом себе крайне трудно, то есть отдельные его ступени, как трудно определить высоту
горы при спуске с нее.
Старухи несли
в мельничный флигелек бесконечные рассказы о пережитой ими муке мученической вместе с тысячами своих старушечьих недугов, зол и безысходного
горя, которому одно лекарство — могила.
Был вызван из Узла доктор Сараев, но больной уже не нуждался ни
в чьей помощи: смерть была не за
горами.
Радость, и слезы, и
горе — все это перемешалось
в одно чувство, которое придавало Надежде Васильевне неизъяснимую прелесть
в глазах отца.
Ты теперь большая и понимаешь, что
в жизни больше
горя, чем радости, если только думать о самом себе…
— Вот, ты всегда приписываешь мне дурные, подлые мысли, — заговорила она со слезами оскорбления и гнева. — Я ничего, ни слабости, ничего… Я чувствую, что мой долг быть с мужем, когда он
в горе, но ты хочешь нарочно сделать мне больно, нарочно хочешь не понимать…
— Послушай, Казбич, — говорил, ласкаясь к нему, Азамат, — ты добрый человек, ты храбрый джигит, а мой отец боится русских и не пускает меня
в горы; отдай мне свою лошадь, и я сделаю все, что ты хочешь, украду для тебя у отца лучшую его винтовку или шашку, что только пожелаешь, — а шашка его настоящая гурда [Гурда — сорт стали, название лучших кавказских клинков.] приложи лезвием к руке, сама в тело вопьется; а кольчуга — такая, как твоя, нипочем.
Но изменяет пеной шумной // Оно желудку моему, // И я Бордо благоразумный // Уж нынче предпочел ему. // К Au я больше не способен; // Au любовнице подобен // Блестящей, ветреной, живой, // И своенравной, и пустой… // Но ты, Бордо, подобен другу, // Который,
в горе и в беде, // Товарищ завсегда, везде, // Готов нам оказать услугу // Иль тихий разделить досуг. // Да здравствует Бордо, наш друг!
Неточные совпадения
Хлестаков (
в сторону).А она тоже очень аппетитна, очень недурна. (Бросается на колени.)Сударыня, вы видите, я
сгораю от любви.
Вздохнул Савелий… — Внученька! // А внученька! — «Что, дедушка?» // — По-прежнему взгляни! — // Взглянула я по-прежнему. // Савельюшка засматривал // Мне
в очи; спину старую // Пытался разогнуть. // Совсем стал белый дедушка. // Я обняла старинушку, // И долго у креста // Сидели мы и плакали. // Я деду
горе новое // Поведала свое…
В долины,
в рощи тихие // Мы сами улетим!» // Дотла
сгорело дерево, // Дотла
сгорели птенчики, // Тут прилетела мать.
Беден, нечесан Калинушка, // Нечем ему щеголять, // Только расписана спинушка, // Да за рубахой не знать. // С лаптя до ворота // Шкура вся вспорота, // Пухнет с мякины живот. // Верченый, крученый, // Сеченый, мученый, // Еле Калина бредет: //
В ноги кабатчику стукнется, //
Горе потопит
в вине. // Только
в субботу аукнется // С барской конюшни жене…
И скатерть развернулася, // Откудова ни взялися // Две дюжие руки: // Ведро вина поставили, //
Горой наклали хлебушка // И спрятались опять. // Крестьяне подкрепилися. // Роман за караульного // Остался у ведра, // А прочие вмешалися //
В толпу — искать счастливого: // Им крепко захотелося // Скорей попасть домой…