Неточные совпадения
— Молода
еще;
все будет знать — скоро состарится.
— Это, Хиония Алексеевна,
еще старуха надвое сказала… Трудно получить эти деньги, если только они
еще есть. Ведь заводы
все в долгу.
Ей казалось, что
все смотрят именно на нее; эта мысль сильно смущала ее и заставляла краснеть
еще больше…
Дело кончилось тем, что Верочка,
вся красная, как пион, наклонилась над самой тарелкой; кажется,
еще одна капелька, и девушка раскатилась бы таким здоровым молодым смехом, какого стены бахаревского дома не слыхали со дня своего основания.
— Взять теперешних ваших опекунов: Ляховский — тот давно присосался, но поймать его ужасно трудно; Половодов
еще только присматривается, нельзя ли сорвать свою долю. Когда я был опекуном, я из кожи лез, чтобы, по крайней мере, привести
все в ясность; из-за этого и с Ляховским рассорился, и опеку оставил, а на мое место вдруг назначают Половодова. Если бы я знал… Мне хотелось припугнуть Ляховского, а тут вышла вон какая история. Кто бы этого мог ожидать? Погорячился,
все дело испортил.
— Нет, постой. Это
еще только одна половина мысли. Представь себе, что никакого миллионера Привалова никогда не существовало на свете, а существует миллионер Сидоров, который является к нам в дом и в котором я открываю существо, обремененное
всеми человеческими достоинствами, а потом начинаю думать: «А ведь не дурно быть madame Сидоровой!» Отсюда можно вывести только такое заключение, что дело совсем не в том, кто явится к нам в дом, а в том, что я невеста и в качестве таковой должна кончить замужеством.
— Да, сошла, бедная, с ума… Вот ты и подумай теперь хоть о положении Привалова: он приехал в Узел —
все равно как в чужое место,
еще хуже. А знаешь, что загубило
всех этих Приваловых? Бесхарактерность.
Все они — или насквозь добрейшая душа, или насквозь зверь; ни в чем середины не знали.
— Нет, Вася, умру… — слабым голосом шептал старик, когда Бахарев старался его успокоить. — Только вот тебя и ждал, Вася. Надо мне с тобой переговорить…
Все, что у меня есть,
все оставляю моему внучку Сергею… Не оставляй его… О Варваре тоже позаботься: ей
еще много горя будет, как я умру…
Мальчик
еще при жизни отца находился под руководством Бахарева и жил в его доме; после смерти Александра Привалова Бахарев сделался опекуном его сына и с своей стороны употребил
все усилия, чтобы дать
всеми оставленному сироте приличное воспитание.
Гуляевский дух
еще жил в бахаревском доме, им держался
весь строй семьи и, по-видимому, вливал в нее новые силы в затруднительных случаях.
Она
еще не обдумала хорошенько
всех выгод, которые представляла теперь занятая ею позиция.
«А там женишок-то кому
еще достанется, — думала про себя Хиония Алексеевна, припоминая свои обещания Марье Степановне. — Уж очень Nadine ваша нос кверху задирает. Не велика в перьях птица: хороша дочка Аннушка, да хвалит только мать да бабушка! Конечно, Ляховский гордец и кощей, а если взять Зосю, — вот эта, по-моему, так действительно невеста:
всем взяла… Да-с!.. Не чета гордячке Nadine…»
Он рассматривал потемневшее полотно и несколько раз тяжело вздохнул: никогда
еще ему не было так жаль матери, как именно теперь, и никогда он так не желал ее видеть, как в настоящую минуту. На душе было так хорошо, в голове было столько мыслей, но с кем поделиться ими, кому открыть душу! Привалов чувствовал
всем существом своим, что его жизнь осветилась каким-то новым светом, что-то, что его мучило и давило
еще так недавно, как-то отпало само собой, и будущее было так ясно, так хорошо.
Об этом
еще успеете наслушаться; но я говорю вам
все это в тех видах, чтобы не обманывать на свой счет.
— Собственно, определенных данных я в руках не имею, — отвечал уклончиво Веревкин, — но у меня есть некоторая нить… Видите ли, настоящая каша заваривается
еще только теперь, а
все, что было раньше, — только цветочки.
— Если бы я отдал землю башкирам, тогда чем бы заплатил мастеровым, которые работали на заводах полтораста лет?.. Земля башкирская, а заводы созданы крепостным трудом. Чтобы не обидеть тех и других, я должен отлично поставить заводы и тогда постепенно расплачиваться с своими историческими кредиторами. В какой форме устроится
все это — я
еще теперь не могу вам сказать, но только скажу одно, — именно, что ни одной копейки не возьму лично себе…
Еще меньше можно было, глядя на эту цветущую мать семейства, заключить о тех превратностях, какими была преисполнена
вся ее тревожная жизнь.
— Вот
еще Ляховский… Разжился фальшивыми ассигнациями да краденым золотом, и черту не брат! Нет, вот теперь до
всех вас доберется Привалов… Да. Он даром что таким выглядит тихоньким и, конечно, не будет иметь успеха у женщин, но Александра Павлыча с Ляховским подтянет. Знаете, я слышала, что этого несчастного мальчика, Тита Привалова, отправили куда-то в Швейцарию и сбросили в пропасть. Как вы думаете, чьих рук это дельце?
От нечего делать он рассматривал красивую ореховую мебель, мраморные вазы, красивые драпировки на дверях и окнах, пестрый ковер, лежавший у дивана, концертную рояль у стены, картины, —
все было необыкновенно изящно и подобрано с большим вкусом; каждая вещь была поставлена так, что рекомендовала сама себя с самой лучшей стороны и
еще служила в то же время необходимым фоном, объяснением и дополнением других вещей.
Привалов смотрел на нее вопросительным взглядом и осторожно положил свою левую руку на правую — на ней
еще оставалась теплота от руки Антониды Ивановны. Он почувствовал эту теплоту во
всем теле и решительно не знал, что сказать хозяйке, которая продолжала ровно и спокойно рассказывать что-то о своей maman и дядюшке.
«Недостает решительности!
Все зависит от того, чтобы повести дело смелой, твердой рукой, — думал Половодов, ходя по кабинету из угла в угол. — Да
еще этот дурак Ляховский тут торчит: дела не делает и другим мешает. Вот если бы освободиться от него…»
«А может быть, Зося
еще пригодится когда-нибудь, — решил Половодов про себя, хрустя пальцами. — Только вот это проклятое девичество
все поперек горла стоит».
— Ну, вот и отлично! — обрадовался молодой человек, оглядывая Привалова со
всех сторон. — Значит, едем? Только для чего ты во фрак-то вытянулся, братец… Испугаешь
еще добрых людей, пожалуй. Ну, да
все равно, едем.
Раньше эти вечера были скучны до тошноты, потому что на половине Марьи Степановны собиралось только исключительно женское общество, да и какое общество: приплетется старуха Размахнина, придет Павла Ивановна со своими бесконечными кружевами, иногда навернется
еще какая-нибудь старушка — вот и
все.
Единственным живым местом во
всем доме была та половина, которую занимал Ляховский, да
еще большой флигель, где помещалась контора; оранжерея и службы были давно обращены в склады водки и спирта.
О странностях Ляховского, о его страшной скупости ходили тысячи всевозможных рассказов, и нужно сознаться, что большею частью они были справедливы. Только, как часто бывает в таких случаях, люди из-за этой скупости и странностей не желают видеть того, что их создало. Наживать для того, чтобы
еще наживать, — сделалось той скорлупой, которая с каждым годом
все толще и толще нарастала на нем и медленно хоронила под своей оболочкой живого человека.
Все привыкли к тому, что Альфонс Богданыч должен был
все знать,
все предупредить,
все угадать,
всем угодить и
все вынести на своей спине, — к чему
еще тут фамилия?
Собственно, мебель ничего не стоила: ну, ковры, картины, зеркала
еще туда-сюда; а вот в стеклянном шкафике красовались японский фарфор и китайский сервиз — это совсем другое дело, и у Хины потекли слюнки от одной мысли, что
все эти безделушки можно будет приобрести за бесценок.
При виде улыбавшейся Хины у Марьи Степановны точно что оборвалось в груди. По блудливому выражению глаз своей гостьи она сразу угадала, что их разорение уже известно целому городу, и Хиония Алексеевна залетела в их дом, как первая ворона, почуявшая
еще теплую падаль.
Вся кровь бросилась в голову гордой старухи, и она готова была разрыдаться, но вовремя успела собраться с силами и протянуть гостье руку с своей обыкновенной гордой улыбкой.
— Ах, извините меня, извините меня, Марья Степановна… — рассыпалась Хина, награждая хозяйку поцелуем. — Я
все время была так завалена работой, так завалена… Вы меня поймете, потому что можете судить по собственным детям, чего они стоят родителям. Да! А тут
еще Сергей Александрыч… Но вы, вероятно, уже слышали, Марья Степановна?
— Понимаю, Надя,
все понимаю, голубчик. Да бывают такие положения, когда не из чего выбирать. А у меня с Ляховским
еще старые счеты есть кое-какие. Когда он приехал на Урал, гол как сокол, кто ему дал возможность выбиться на дорогу? Я не хочу приписывать
все себе, но я ему помог в самую трудную минуту.
Хиония Алексеевна готова была даже заплакать от волнения и благодарности. Половодова была одета, как всегда, богато и с тем вкусом, как унаследовала от своей maman. Сама Антонида Ивановна разгорелась на морозе румянцем во
всю щеку и была так заразительно свежа сегодня, точно разливала кругом себя молодость и здоровье. С этой женщиной ворвалась в гостиную Хионии Алексеевны первая слабая надежда, и ее сердце задрожало при мысли, что, может быть,
еще не
все пропало, не
все кончено…
В Узле Привалов появлялся только на время, отчасти по делам опеки, отчасти для своей мельницы. Nicolas Веревкин, конечно, ничего не выхлопотал и
все сидел со своей нитью, на которую намекал Привалову
еще в первый визит. Впрочем, Привалов и не ожидал от деятельности своего адвоката каких-нибудь необыкновенных результатов, а, кажется, предоставил
все дело его естественному течению.
Да и что было во
всем этом интересного: темные здания, где дует из каждого угла, были наполнены мастеровыми с запекшимися, изнуренными лицами: где-то шумела вода, с подавленным грохотом вертелись десятки чугунных колес, шестерен и валов, ослепительно ярко светились горна пудлинговых, сварочных, отражательных и
еще каких-то мудреных печей.
Прежде
всего выступила на сцену история составления уставной грамоты, [Уставная грамота — акт, определяющий отношения между помещиком и крестьянами до совершения выкупной сделки; составлялся, по «Положению» 1861 года об отмене крепостного права, самим помещиком и утверждался мировым посредником, избранным из среды дворян.] что относилось
еще ко времени опекунства Сашки Холостова.
Зося, конечно, давно уже заметила благородные усилия Половодова, и это
еще больше ее заставляло отдавать предпочтение Лоскутову, который ничего не подозревал. Последнее, однако, не мешало ему на
всех пунктах разбивать Половодова каждый раз, когда тот делал против него ученую вылазку. Даже софизмы и самые пикантные bons mots [остроты (фр).] не помогали, а Зося заливалась самым веселым смехом, когда Половодов наконец принужденно смолкал.
— Немножко
еще потерпите, Игнатий Львович, — отвечал Половодов, вытягивая свои длинные ноги. — Ведь вы знаете, что для нас теперь самое важное — выиграть время… А когда Оскар Филипыч устроит
все дело, тогда мы с Николаем Иванычем не так заговорим.
— Положительно, самая красивая девушка здесь… Это, кажется,
еще первый ее выезд в свет. Да, да… Во
всем видна эта непосредственность, какая-то милая застенчивость — одним словом, как только что распускающийся бутон.
Сквозь купеческую основу пробивался новый тип, который
еще не выяснился во
всех деталях.
— А вы вот где, батенька, скрываетесь… — заплетавшимся языком проговорил над самым ухом Привалова Веревкин; от него сильно пахло водкой, и он смотрел кругом совсем осовелыми глазами. — Важно… — протянул Веревкин и улыбнулся пьяной улыбкой. Привалов в первый
еще раз видел, что Веревкин улыбается, — он всегда был невозмутимо спокоен, как
все комики по натуре.
Надежда Васильевна после рождества почти
все время проводила в своей комнате, откуда показывалась только к обеду, да
еще когда ходила в кабинет отца.
Зачем
еще этот обман, когда и без того днем раньше — днем позже
все будет открыто?
— Это
еще хуже, папа: сын бросит своего ребенка в чужую семью и этим подвергает его и его мать
всей тяжести ответственности… Дочь, по крайней мере, уже своим позором выкупает часть собственной виды; а сколько она должна перенести чисто физических страданий, сколько забот и трудов, пока ребенок подрастет!.. Почему родители выгонят родную дочь из своего дома, а сына простят?
— Ну, уж извините, я вам голову отдаю на отсечение, что
все это правда до последнего слова. А вы слышали, что Василий Назарыч уехал в Сибирь? Да… Достал где-то денег и уехал вместе с Шелеховым. Я заезжала к ним на днях: Марья Степановна совсем убита горем, Верочка плачет… Как хотите — скандал на целый город, разоренье на носу, а тут
еще дочь-невеста на руках.
Хиония Алексеевна в первую минуту подумала, что она ослышалась, и даже улыбнулась начатой
еще за вареньем улыбкой, но вдруг ей
все сделалось ясно, ясно, как день… Она задрожала
всем телом от нанесенного ей оскорбления и едва могла только спросить...
Вид на
всю деревню был очень красив, хотя курзал
еще был пуст, потому что большинство больных собиралось на воды только к концу мая.
— О нет… тысячу раз нет, Софья Игнатьевна!.. — горячо заговорил Половодов. — Я говорю о вашем отце, а не о себе… Я не лев, а вы не мышь, которая будет разгрызать опутавшую льва сеть. Дело идет о вашем отце и о вас, а я остаюсь в стороне. Вы любите отца, а он, по старческому упрямству,
всех тащит в пропасть вместе с собой.
Еще раз повторяю, я не думаю о себе, но от вас вполне зависит спасти вашего отца и себя…
На первый раз для Привалова с особенной рельефностью выступили два обстоятельства: он надеялся, что шумная жизнь с вечерами, торжественными обедами и парадными завтраками кончится вместе с медовым месяцем, в течение которого в его доме веселился
весь Узел, а затем, что он заживет тихой семейной жизнью, о какой мечтал вместе с Зосей
еще так недавно.
Телкин подробно
еще раз показал и объяснил, где нужно,
весь двигавшийся механизм. Глаза у него блестели, а лицо подернулось легкой краской; он сдерживал себя, стараясь не выдать волновавшего его чувства счастливой гордости за шевелившееся, стучавшее и шумевшее детище.
— А Пуцилло-Маляхинский?.. Поверьте, что я не умру, пока не сломлю его. Я систематически доконаю его, я буду следить по его пятам, как тень… Когда эта компания распадется, тогда, пожалуй, я не отвечаю за себя: мне будет нечего больше делать, как только протянуть ноги. Я это замечал: больной человек, измученный, кажется, места в нем живого нет, а
все скрипит да
еще работает за десятерых, воз везет. А как отняли у него дело — и свалился, как сгнивший столб.