А когда вы исполните мое именное повеление и за то будете жалованы крестом и бородою, рекою и землею, травами
и морями, денежным жалованием и хлебным провиантом, и свинцом, и порохом, и вечною вольностию.
Неточные совпадения
— Имею большую причину от игумена Моисея, — жаловался дьячок Арефа товарищам по несчастью. — Нещадно он бил меня шелепами [Шелепы — мешки с песком. (Прим. Д. Н. Мамина-Сибиряка.)]… А еще измором
морил на всякой своей монастырской работе. Яко лев рыкающий, забрался в нашу святую обитель… Новшества везде завел, с огнепальною яростию работы египетские вменил… Лютует над своею монастырскою братией
и над крестьянами.
— Пали
и до нас слухи о Гарусове, это точно… Народ
заморил на своей заводской работе. Да мне-то, мил человек, выбирать не из чего: едва ноги уплел из узилища…
— А Гарусов еще полютей будет… Народ в земляной работе
заморил, а чуть неустойка — без милости казнит.
И везде сам поспевает
и все видит… А работа заводская тяжелая: все около огня. Пожалуй, ты
и просчитался, што поехал к двоеданам.
Так дело шло не один десяток лет. Гарусов все богател,
и чем делался богаче, тем сильнее его охватывала жадность. Рабочих он буквально
морил на тяжелой горной работе
и не знал пощады ослушникам, которых казнил самым жестоким образом: батожья, кнут, застенок — все шло в ход.
Все эти ужасы были только далеким откликом кровавого замирения Башкирии, когда русские проделывали над пленными башкирами еще большие жестокости: десятками сажали на кол, как делал генерал Соймонов под Оренбургом, вешали сотнями, отрубали руки, обрезывали уши,
морили по тюрьмам
и вообще изводили всяческими способами тысячи людей.
— Как же, пали слухи
и про него… Он теперь у них в чести
и подметные письма пишет. Как-то прибегала в обитель дьячиха-то
и рекой разливалась… Убивается старуха вот как. Охоньку в затвор посадили… Косу ей первым делом мать Досифея обрезала. Без косы-то уж ей деваться будет некуда. Ночью ее привезли,
и никто не знает. Ох, срамота
и говорить-то… В первый же день хотела она удавиться, ну, из петли вынули, а потом стала голодом себя
морить. Насильно теперь кормят… Оборотень какой-то, а не девка.
Какие б чувства ни таились // Тогда во мне — теперь их нет: // Они прошли иль изменились… // Мир вам, тревоги прошлых лет! // В ту пору мне казались нужны // Пустыни, волн края жемчужны, //
И моря шум, и груды скал, // И гордой девы идеал, // И безыменные страданья… // Другие дни, другие сны; // Смирились вы, моей весны // Высокопарные мечтанья, // И в поэтический бокал // Воды я много подмешал.
— Ты видишь, — подхватил старичок, — что он тебя в глаза обманывает. Все беглецы согласно показывают, что в Оренбурге голод
и мор, что там едят мертвечину, и то за честь; а его милость уверяет, что всего вдоволь. Коли ты Швабрина хочешь повесить, то уж на той же виселице повесь и этого молодца, чтоб никому не было завидно.
И все это ощущение я как будто прожил в этом сне; скалы,
и море, и косые лучи заходящего солнца — все это я как будто еще видел, когда проснулся и раскрыл глаза, буквально омоченные слезами.
Неточные совпадения
Аммирал-вдовец по
морям ходил, // По
морям ходил, корабли водил, // Под Ачаковом бился с туркою, // Наносил ему поражение, //
И дала ему государыня // Восемь тысяч душ в награждение.
Постой! уж скоро странничек // Доскажет быль афонскую, // Как турка взбунтовавшихся // Монахов в
море гнал, // Как шли покорно иноки //
И погибали сотнями — // Услышишь шепот ужаса, // Увидишь ряд испуганных, // Слезами полных глаз!
Великие сподвижники //
И по сей день стараются — // На дно
морей спускаются, // Под небо подымаются, — // Всё нет
и нет ключей!
Константинополь, бывшая Византия, а ныне губернский город Екатериноград, стоит при излиянии Черного
моря в древнюю Пропонтиду
и под сень Российской Державы приобретен в 17… году, с распространением на оный единства касс (единство сие в том состоит, что византийские деньги в столичном городе Санкт-Петербурге употребление себе находить должны).
Голос обязан иметь градоначальник ясный
и далеко слышный; он должен помнить, что градоначальнические легкие созданы для отдания приказаний. Я знал одного градоначальника, который, приготовляясь к сей должности, нарочно поселился на берегу
моря и там во всю мочь кричал. Впоследствии этот градоначальник усмирил одиннадцать больших бунтов, двадцать девять средних возмущений
и более полусотни малых недоразумений.
И все сие с помощью одного своего далеко слышного голоса.