Неточные совпадения
— А не болтай глупостев, особливо
чего не знаешь.
Ну, зачем пришел-то? Говори, а то мне некогда с тобой балясы точить…
— Не ты, так другие пойдут… Я тебе же добра желал, Родион Потапыч. А
что касается Балчуговских промыслов, так они о нас с тобой плакать не будут… Ты вот говоришь,
что я ничего не понимаю, а я, может, побольше твоего-то смыслю в этом деле. Балчуговская-то дача рядом прошла с Кедровской —
ну, назаявляют приисков на самой грани да и будут скупать ваше балчуговское золото, а запишут в свои книги. Тут не разбери-бери… Вот это какое дело!
—
Ну, будет тебе… Эк,
что вздумал вспоминать!
—
Ну,
что он? Поди, из лица весь выступил? А? Ведь ему это без смерти смерть. Как другая цепная собака: ни во двор, ни со двора не пущает. Не поглянулось ему? А?.. Еще сродни мне приходится по мамыньке —
ну, да мне-то это все едино. Это уж мамынькино дело: она с ним дружит. Ха-ха!.. Ах, андел ты мой, Андрон Евстратыч! Пряменько тебе скажу: вдругорядь нашу Фотьянку с праздником делаешь, — впервой, когда россыпь открыл, а теперь — словечком своим озолотил.
— Дураки вы все, вот
что… Небось, прижали хвосты, а я вот нисколько не боюсь родителя… На волос не боюсь и все приму на себя. И Федосьино дело тоже надо рассудить: один жених не жених, другой жених не жених, —
ну и не стерпела девка. По человечеству надо рассудить… Вон Марья из-за родителя в перестарки попала, а Феня это и обмозговала: живой человек о живом и думает. Так прямо и объясню родителю… Мне
что, я его вот на эстолько не боюсь!..
— Ну-ну, не ври, коли не умеешь! — оборвал его Мыльников. — Небось в гости к богоданному зятю поехал?.. Ха-ха!.. Эх вы, раздуй вас горой: завели зятя. Только родню срамите… А
что, дорогой тестюшка каково прыгает?..
—
Ну, Яшенька, и зададим мы кержакам горячего до слез!.. — хвастливо повторял он, ерзая по лошадиной спине. — Всю ихнюю стариковскую веру вверх дном поставим… Уважим в лучшем виде! Хорошо,
что ты на меня натакался, Яша, а то одному-то тебе где бы сладить… Э-э, мотри: ведь это наш Шишка пехтурой в город копотит! Он…
—
Ну, начинай,
чего молчишь, как пень? — подталкивал Яшу Мыльников. — За делом приехали…
—
Чему быть, того не миновать! — весело ответил Акинфий Назарыч. —
Ну пошумит старик, покажет пыль — и весь тут… Не всякое лыко в строку. Мало ли наши кержанки за православных убегом идут? Тут, брат, силой ничего не поделаешь. Не те времена, Яков Родионыч. Рассудите вы сами…
—
Что же,
ну, пусть родитель выворачивается с Фотьянки… — рассуждал он, делая соответствующий жест. —
Ну выворотится, я ему напрямки и отрежу: так и так, был у Кожиных, видел сестрицу Федосью Родивоновну и всякое протчее… А там хоть на части режь…
— Ты это
что за модель выдумал… а?! — грозно встретил Родион Потапыч непокорное детище. — Кто в дому хозяин?.. Какие ты слова сейчас выражал отцу? С кем связался-то?..
Ну,
чего березовым пнем уставился?
—
Что же, этого нужно ждать: на Спасо-Колчеданской шахте красик пошел, значит и вода близко… Помнишь, как Шишкаревскую шахту опустили?
Ну и с этой то же будет…
— Ах да…
Ну, так
что же я могу сделать?
—
Ну хорошо, воротишь, а потом
что? Снова девушкой от этого она ведь не сделается и будет ни девка, ни баба.
—
Ну, дедушка,
что новенького?
—
Ну,
что у вас тут случилось? — строго спрашивала баушка Лукерья. — Эй, Устинья Марковна, перестань хныкать… Экая беда стряслась с Феней, и девушка была, кажись, не замути воды.
Что же, грех-то не по лесу ходит, а по людям.
— Вот
что я тебе скажу, Родион Потапыч, — заговорила старуха серьезно, — я к тебе за делом… Ты это
что надумал-то? Не похвалю твою Феню, а тебя-то вдвое. Девичья-то совесть известная: до порога, а ты с
чего проклинать вздумал?..
Ну пожурил, постращал, отвел душу — и довольно…
— Да ты слушай, умная голова, когда говорят… Ты не для того отец, чтобы проклинать свою кровь. Сам виноват,
что раньше замуж не выдавал. Вот Марью-то заморил в девках по своей гордости. Верно тебе говорю. Ты меня послушай, ежели своего ума не хватило. Проклясть-то не мудрено, а ведь ты помрешь, а Феня останется. Ей-то еще жить да жить… Сам, говорю, виноват!..
Ну,
что молчишь?..
—
Ну вот
что, други мои милые, засиделась я у вас, — заговорила баушка Лукерья. — Стемнелось совсем на дворе… Домой пора: тоже не близкое место. Поволокусь как ни на есть…
— И любезное дело, — согласилась баушка, подмигивая Устинье Марковне. — Одной-то мне, пожалуй, и опасливо по нонешнему времю ездить, а сегодня еще воскресенье… Пируют у вас на Балчуговском, страсть пируют. Восетта еду я также на вершной, а навстречу мне ваши балчуговские парни идут. Совсем молодые, а пьяненькие… Увидали меня, озорники, и давай галиться: «Тпру, баушка!..»
Ну, я их нагайкой, а они меня обозвали
что ни есть хуже, да еще с седла хотели стащить…
— Понапрасну погинул, это уж
что говорить! — согласилась баушка Лукерья, понукая убавившую шаг лошадь. — Одна девка-каторжанка издалась упрямая и чуть его не зарезала, черкаска-девка…
Ну, приходит он к нам в казарму и нам же плачется: «Вот, — говорит, — черкаска меня ножиком резала, а я человек семейный…» Слезьми заливается. Как раз через три дня его и порешили, сердешного.
— Устроил… — коротко ответил он, опуская глаза. — К себе-то в дом совестно было ее привезти, так я ее на Фотьянку, к сродственнице определил. Баушка Лукерья… Она мне по первой жене своячиной приходится.
Ну, я к ней и опеределил Феню пока
что…
— Ох, не спрашивай… Канпанятся они теперь в кабаке вот уж близко месяца, и конца-краю нету. Только
что и будет… Сегодня зятек-то твой, Тарас Матвеич, пришел с Кишкиным и сейчас к Фролке: у них одно заведенье.
Ну, так ты насчет Фени не сумлевайся: отвожусь как-нибудь…
— Отроду не пивал, не знаю,
чем она и пахнет, а теперь уж поздно начинать…
Ну так, своячинушка, направляй ты нашу заблудящую девку, как тебе бог на душу положит, а там, может, и сочтемся.
Что тебе понадобится, то и сделаю. А теперь, значит, прощай…
—
Ну, это не фасон, Петр Васильич, — ворчал Кишкин. — Ты
что раньше-то говорил: «У меня в избе живите, как дома, у меня вольготно», а сам пустил Ястребова.
—
Ну, ищи!.. — толкал Кишкин ничего не понимавшую Оксю. —
Ну,
чего уперлась-то, как пень?..
—
Что дальше-то — обезножел я, вот тебе и дальше… Побродил по студеной вешней воде,
ну и обезножел, как другая опоенная лошадь.
— А откуда Кривушок золото свое брал, Степан Романыч?.. Сам мне покойник рассказывал: так, говорит, самоваром жила и ушла вглубь… Он-то пировал напоследях,
ну, дудка и обвалилась. Нет, здесь верное золото, не то
что на Краюхином увале…
—
Ну, сказывали,
что и тебе тоже перепадает… Мыльников как-то завернул и говорит: «Фене деньги повалили — тот двугривенный даст, другой полтину…» Побожился,
что не врет.
— Да, да… Догадываюсь.
Ну, я пошутил, вы забудьте на время о своей молодости и красоте, и поговорим как хорошие старые друзья. Если я не ошибаюсь, ваше замужество расстроилось?.. Да?
Ну,
что же делать… В жизни приходится со многим мириться. Гм…
— Ну-ка, кажи,
что он тебе дал?..
— Да говори толком-то! — понукала его Марья, сгоравшая от нетерпенья. —
Ну,
чего принес?
—
Ну, говори… — коротко ответил Карачунский, узнавший Мыльникова. —
Что тебе нужно, Тарас?
— И увезу, а ты мне сруководствуй деляночку на Краюхином увале, — просил в свою очередь Мыльников. — Кедровскую-то дачу бросил я, Фенюшка…
Ну ее к черту! И конпания у нас была: пришей хвост кобыле. Все врозь, а главный заводчик Петр Васильич. Такая кривая ерахта!.. С Ястребовым снюхался и золото для него скупает… Да ведь ты знаешь,
чего я тебе-то рассказываю. А ты деляночку-то приспособь… В некоторое время пригожусь, Фенюшка. Без меня, как без поганого ведра, не обойдешься…
—
Ну, твое дело табак, Акинфий Назарыч, — объявил он Кожину с приличной торжественностью. — Совсем ведь Феня-то оболоклась было, да тот змей-то не пустил… Как уцепился в нее,
ну, известно, женское дело. Знаешь,
что я придумал: надо беспременно на Фотьянку гнать, к баушке Лукерье; без баушки Лукерьи невозможно…
— Значит, Феня ему по самому скусу пришлась… хе-хе!.. Харч, а не девка: ломтями режь да ешь.
Ну а
что было, баушка, как я к теще любезной приехал да объявил им про Феню,
что, мол, так и так!.. Как взвыли бабы, как запричитали, как заголосили истошными голосами — ложись помирай. И тебе, баушка, досталось на орехи. «Захвалилась, — говорят, — старая грымза, а Феню не уберегла…» Родня-то, баушка, по нынешним временам везде так разговаривает. Так отзолотили тебя,
что лучше и не бывает, вровень с грязью сделали.
— Об ней об самой… Для
чего мне деньги, когда я жизни своей постылой не рад,
ну, они и придут ко мне.
—
Ну, владай, твое счастье! — смеялся Ястребов. — У меня и без Мутяшки дела по горло. Один Ягодный
чего стоит…
— Так, так… — соглашался Петр Васильич, жалея,
что напрасно только стравил полуштоф наливки, а парень оказался круглым дураком. —
Ну, Семеныч, теперь ты тово… ступай, значит, домой.
—
Ну,
что твой старичок? — спрашивал Кишкин, лукаво подмигивая. — Вон секретарь Илья Федотыч от своего счастья отказался, может, и твой старичок на ту же руку…
—
Ну вот, все и кончилось, — проговорил он, обнимая ее. — Оников напрасно только беспокоился устроить мне пакость. Я уверен,
что все это его штуки.
—
Ну, у хлеба не без крох, — равнодушно заметил секретарь. — А я думал,
что тебя уж режут…
— Ключик добудь, Марьюшка… — шептал Петр Васильич. — Вызнай, высмотри, куды он его прячет… С собой носит?
Ну, это еще лучше… Хитер старый пес. А денег у него неочерпаемо… Мне в городу сказывали, Марьюшка. Полтора пуда уж сдал он золота-то, а ведь это тридцать тысяч голеньких денежек. Некуда ему их девать. Выждать, когда у него большая получка будет, и накрыть… Да ты-то
чего боишься, дура?
—
Ну,
что же вы молчите? — спросил наконец Оников, обиженный равнодушием старого штейгера.
— Упыхается… Главная причина,
что здря все делает. Конечно, вашего брата, хищников, не за
что похвалить, а суди на волка — суди и по волку. Все пить-есть хотят, а добыча-то невелика. Удивительное это дело, как я погляжу. Жалились раньше,
что работ нет, делянками притесняют,
ну, открылась Кедровская дача, — кажется, места невпроворот. Так? А все народ беднится, все в лохмотьях ходят…
Тоже ведь и к деньгам большую надо привычку иметь, а народ бедный, необычный,
ну, осталось у него двадцать целковых — он и не знает,
что с ними делать.
— Дура она, вот
что надо сказать! Имела и силу над Кишкиным, да толку не хватило… Известно, баба-дура. Старичонка-то подсыпался к ней и так и этак, а она тут себя и оказала дурой вполне.
Ну много ли старику нужно? Одно любопытство осталось, а вреда никакого… Так нет, Марья сейчас на дыбы: «Да у меня муж, да я в законе, а не какая-нибудь приисковая гулеванка».
— Было и это… — сумрачно ответил Матюшка, а потом рассмеялся. — Моя-то Оксюха ведь учуяла,
что я около Марьи обихаживаю, и тоже на дыбы. Да ведь какую прыть оказала: чуть-чуть не зашибла меня. Вот как расстервенилась, окаянная!..
Ну, я ее поучил малым делом, а она ночью-то на Богоданку как стрелит, да прямо к Семенычу… Тот на дыбы, Марью сейчас избил, а меня пообещал застрелить, как только я нос покажу на Богоданку.