Неточные совпадения
— Не ты, так другие пойдут… Я тебе же добра желал, Родион Потапыч. А что касается Балчуговских промыслов, так они о нас с тобой плакать не будут… Ты вот говоришь, что я ничего не понимаю, а я, может, побольше твоего-то смыслю в этом
деле. Балчуговская-то дача рядом прошла с Кедровской — ну, назаявляют приисков
на самой грани да и будут скупать ваше балчуговское золото, а запишут в свои книги. Тут не разбери-бери… Вот это какое
дело!
Да и все остальные растерялись.
Дело выходило
самое скверное, главное, потому, что вовремя не оповестили старика. А суббота быстро близилась… В пятницу был собран экстренный семейный совет. Зять Прокопий даже не вышел
на работу по этому случаю.
Прокопий, по обыкновению, больше отмалчивался. У него всегда выходило как-то так, что и да и нет. Это поведение взорвало Яшу. Что, в самом-то
деле, за все про все отдувайся он один, а
сами, чуть что, — и в кусты. Он напал
на зятя с особенной энергией.
— Хо-хо!.. Нашел дураков… Девка — мак, так ее кержаки и отпустили. Да и тебе не обмозговать этого
самого дела… да. Вон у меня дерево стоеросовое растет, Окся; с руками бы и ногами отдал куда-нибудь
на мясо — да никто не берет. А вы плачете, что Феня своим умом устроилась…
— Дело-то
самое короткое, Родивон Потапыч… Шишка-то был у тебя
на Фотьянке?
— Парня я выдеру
сам в волости, а вот девку-то выворотить… Главная причина — вера у Кожиных другая. Грех великий я
на душу приму, ежели оставлю это
дело так…
По наружному виду, приемам и привычкам это был
самый заурядный бонвиван и даже немножко мышиный жеребчик, и никто
на промыслах не поверил бы, что Карачунский что-нибудь смыслит в промысловом
деле и что он когда-нибудь работал.
Знал он
дело на редкость, и в трудных случаях Родион Потапыч советовался только с ним, потому что горных инженеров и
самого Карачунского в приисковом
деле в грош не ставил.
Кроме своего каторжного начальства и солдатского для рекрутов, в распоряжении горных офицеров находилось еще два казачьих батальона со специальной обязанностью производить наказания
на самом месте работ; это было домашнее
дело, а «крестный» Никитушка и «зеленая улица» — парадным наказанием, главным образом
на страх другим.
Не было внешнего давления, как в казенное время, но «вольные» рабочие со своей волчьей волей не знали, куда деваться, и шли работать к той же компании
на самых невыгодных условиях, как вообще было обставлено
дело: досыта не наешься и с голоду не умрешь.
Азарт носился в
самом воздухе, и Мыльников заговаривал людей во сто раз умнее себя, как тот же Ермошка, выдавший швали тоже красный билет. Впрочем, Мыльников
на другой же
день поднял Ермошку
на смех в его собственном заведении.
— Он
самый… Сродственник он мне, а прямо скажу: змей подколодный. Первое
дело — с Кишкиным конпанию завел, потом Ястребова к себе
на фатеру пустил… У них теперь
на Фотьянке черт кашу варит.
Эта история с Оксей сделалась злобой промыслового
дня. Кто ее распустил — так и осталось неизвестным, но об Оксе говорили
на все лады и
на Миляевом мысу, и
на других разведках. Отчаянные промысловые рабочие рады были случаю и складывали
самые невозможные варианты.
— Ваше высокоблагородие, ничего я в этих
делах не знаю… — заговорил Родион Потапыч и даже ударил себя в грудь. — По злобе обнесен вот этим
самым Кишкиным… Мое
дело маленькое, ваше высокоблагородие. Всю жисть в лесу прожил
на промыслах, а что они там в конторе делали — я не известен. Да и давно это было… Ежели бы и знал, так запамятовал.
Самое бойкое
дело выпало
на долю богатой избы Петра Васильича, где останавливались все «господа»: и Ястребов, и следователь.
А баушка Лукерья все откладывала серебро и бумажки и смотрела
на господ такими жадными глазами, точно хотела их съесть. Раз, когда к избе подкатил дорожный экипаж главного управляющего и из него вышел
сам Карачунский, старуха ужасно переполошилась, куда ей поместить этого
самого главного барина. Карачунский был вызван свидетелем в качестве эксперта по
делу Кишкина. Обе комнаты передней избы были набиты народом, и Карачунский не знал, где ему сесть.
— Воду
на твоей Оксе возить — вот это в
самый раз, — ворчала старуха. — В два-то
дня она у меня всю посуду перебила… Да ты, Тарас, никак с ночевкой приехал? Ну нет, брат, ты эту моду оставь… Вон Петр Васильич поедом съел меня за твою-то Оксю. «Ее, — говорит, — корми, да еще родня-шаромыжники навяжутся…» Так напрямки и отрезал.
Мыльников с намерением оставил до следующего
дня рассказ о том, как был у Зыковых и Карачунского, — он рассчитывал опохмелиться
на счет этих новостей и не ошибся. Баушка Лукерья
сама послала Оксю в кабак за полштофом и с жадным вниманием прослушала всю болтовню Мыльникова, напрасно стараясь отличить, где он говорит правду и где врет.
Зачем шатался
на прииски Петр Васильич, никто хорошенько не знал, хотя и догадывались, что он спроста не пойдет время тратить. Не таковский мужик… Особенно недолюбливал его Матюшка, старавшийся в компании поднять
на смех или устроить какую-нибудь каверзу. Петр Васильич относился ко всему свысока, точно
дело шло не о нем. Однако он не укрылся от зоркого и опытного взгляда Кишкина. Раз они сидели и беседовали около огонька
самым мирным образом. Рабочие уже спали в балагане.
Петр Васильич был еще внове, рабочие его мало знали, и приходилось
самому отправляться
на промысла и вести
дело «под рукой».
Палач угрюмо молчал, Окся тоже. Мыльников презрительно посмотрел
на своих сотрудников, присел к огоньку и озлобленно закурил трубочку. У него в голове вертелись
самые горькие мысли. В
самом деле, рыл-рыл землю, робил-робил и, кроме «пустяка», ни синь-пороха. Хоть бы поманило чем-нибудь… Эх, жисть! Лучше бы уж у Кишкина
на Мутяшке пропадать.
— Нет… Я про одного человека, который не знает, куда ему с деньгами деваться, а пришел старый приятель, попросил денег
на дело, так нет. Ведь не дал… А школьниками вместе учились,
на одной парте сидели. А дельце-то какое: повернее в десять раз, чем жилка у Тараса. Одним словом, богачество… Уж я это
самое дело вот как знаю, потому как еще за казной набил руку
на промыслах. Сотню тысяч можно зашибить, ежели с умом…
Нужно было ехать через Балчуговский завод; Кишкин повернул лошадь объездом, чтобы оставить в стороне господский дом. У старика кружилась голова от неожиданного счастья, точно эти пятьсот рублей свалились к нему с неба. Он так верил теперь в свое
дело, точно оно уже было совершившимся фактом. А главное, как приметы-то все сошлись: оба несчастные, оба не знают, куда голову приклонить. Да тут золото
само полезет. И как это раньше ему Кожин не пришел
на ум?.. Ну, да все к лучшему. Оставалось уломать Ястребова.
Мы уже сказали выше, что Петр Васильич ужасно завидовал дикому счастью Мыльникова и громко роптал по этому поводу. В
самом деле, почему богатство «прикачнулось» дураку, который пустит его по ветру, а не ему, Петру Васильичу?.. Сколько одного страху наберется со своей скупкой хищнического золота, а прибыль вся Ястребову. Тут было о чем подумать… И Петр Васильич все думал и думал… Наконец он придумал, что было нужно сделать. Встретив как-то пьяного Мыльникова
на улице, он остановил его и слащаво заговорил...
Дело в том, что прежде фотьяновцы жили
сами собой, крепкие своими каторжными заветами и распорядками, а теперь
на Фотьянке обжились новые люди, которые и распускали смуту.
До
самого вечера Марья проходила в каком-то тумане, и все ее злость разбирала сильнее. То-то охальник: и место назначил —
на росстани, где от дороги в Фотьянку отделяется тропа
на Сиротку. Семеныч улегся спать рано, потому что за
день у машины намаялся, да и встать утром
на брезгу. Лежит Марья рядом с мужем, а мысли бегут по дороге в Фотьянку, к росстани.
— А мне пора, в
сам деле!.. — поднялся Кишкин. — Только-только успею засветло-то… Баушка, посылай поклончик любезному сынку Петру Васильичу. Он
на Сиротке теперь околачивается… Шабаш, брат: и узду забыл, и весы — все ремесло.
— Приказала баушка Лукерья долго жить, — заметил он, здороваясь с Марьей. — Главная причина — без покаяния старушка окончание приняла. Весьма жаль… А промежду протчим, очень древняя старушка была, пора костям и
на покой, кабы только по всей форме это
самое дело вышло.
Переговоры с Ониковым по этому поводу тоже ни к чему не повели. Он остался при своем мнении, ссылаясь
на прямой закон, воспрещающий старательские работы. Конечно, здесь
дело заключалось только в игре слов: старательские работы уставом о частной золотопромышленности действительно запрещены, но в виде временной меры разрешались работы «отрядные» или «золотничные», что в переводе значило то же
самое.
Неточные совпадения
О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня
сам государственный совет боится. Да что в
самом деле? Я такой! я не посмотрю ни
на кого… я говорю всем: «Я
сам себя знаю,
сам». Я везде, везде. Во дворец всякий
день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается
на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Аммос Федорович. А я
на этот счет покоен. В
самом деле, кто зайдет в уездный суд? А если и заглянет в какую-нибудь бумагу, так он жизни не будет рад. Я вот уж пятнадцать лет сижу
на судейском стуле, а как загляну в докладную записку — а! только рукой махну.
Сам Соломон не разрешит, что в ней правда и что неправда.
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего не знаешь и не в свое
дело не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…» В таких лестных рассыпался словах… И когда я хотела сказать: «Мы никак не смеем надеяться
на такую честь», — он вдруг упал
на колени и таким
самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна, не сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать моим чувствам, не то я смертью окончу жизнь свою».
По левую сторону городничего: Земляника, наклонивший голову несколько набок, как будто к чему-то прислушивающийся; за ним судья с растопыренными руками, присевший почти до земли и сделавший движенье губами, как бы хотел посвистать или произнесть: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев
день!» За ним Коробкин, обратившийся к зрителям с прищуренным глазом и едким намеком
на городничего; за ним, у
самого края сцены, Бобчинский и Добчинский с устремившимися движеньями рук друг к другу, разинутыми ртами и выпученными друг
на друга глазами.
«Орудуй, Клим!» По-питерски // Клим
дело оборудовал: // По блюдцу деревянному // Дал дяде и племяннице. // Поставил их рядком, // А
сам вскочил
на бревнышко // И громко крикнул: «Слушайте!» // (Служивый не выдерживал // И часто в речь крестьянина // Вставлял словечко меткое // И в ложечки стучал.)